— Dura lex, sed lex. Сиди и готовься, Уэйд Уилсон!

— Но Пити!.. — протестующий возглас Уэйда потонул в оборванном соединении.

Несколько секунд Питер стоял неподвижно, застыв посреди кухни с телефоном в руках; в голове была каша, в груди сходило с ума сердце, и было непонятно, чего в нём больше: глухой горечи или привычной радости, которую Уэйд умел вызывать у него одним своим присутствием.

Питер понятия не имел, что всё может быть так плохо и так хорошо одновременно.

***

— Как жизнь? — ЭмДжей, лёгкая и воздушная, упала на скамью рядом и привычно прижалась своим плечом к плечу Питера. Он невольно улыбнулся, оглянувшись на неё, пожал плечами, поправил привычный шарф, теперь не спасающий от пришедших вместе с зимой холодов. И вместо ответа поинтересовался:

— Как они вообще могут играть зимой?

ЭмДжей повозилась, устраиваясь удобнее, пожала плечами, буркнула что-то очень похожее на снисходительное: «Мальчишки». На голове у неё была забавная шапка, ярко-жёлтая, как яичный желток, с огромным помпоном.

Питер невольно подумал, что Уэйду обязательно надо будет на неё взглянуть — он подобные штуки обожал, и эта шапка явно привела бы его в восторг. Что грозило бы ЭмДжей полуторачасовыми расспросами на темы от «где достать такую же» до «как научиться вязать шапки».

Уэйд с такой высоты — в этот раз Питер не успел занять тёплое местечко в первых рядах — казался маленьким-маленьким. Размытое красное пятно.

Питера не оставлял какой-то детский страх за него. Хоть он и знал — всё будет хорошо. Должно быть. Не может не. Уэйд пил таблетки, таскался по врачам (пусть иногда для этого и приходилось идти вместе с ним), согласился даже на операцию. К чему было волноваться теперь?

Питер прочитал столько книг и статей про рак, что мог бы, пожалуй, написать на эту тему исследовательскую работу.

— Смотри! — ЭмДжей дёрнула его за локоть, и Питер, вынырнув из размышлений, прищурился, вглядываясь в снежно-белое поле. Нападающий команды противника, громила в синей форме, рухнул оземь… и в ту же секунду произошло несколько вещей сразу. Уэйд рванулся вперёд; мяч — мелкая точка в небе — взлетел ввысь; голкипер рванулся было к нему; повисла на мгновение оглушительная тишина; трибуны взорвались рёвом.

— Забил! — закричала ЭмДжей прямо Питеру в ухо, больно впиваясь в кожу острыми коготками, и Питер, растерявшийся, не понявший ещё до конца, что произошло, вяло кивнул. — Ну же, Пит, не тормози! Последние минуты!

Питер осоловело моргнул.

А потом понял.

И завопил вместе со всеми, вскакивая на ноги и вскидывая руки вверх.

Команда их школы только что победила.

И прошла в финал.

— Питер! — всё смешалось, отошло на второй план; он не заметил, что произошло, когда поменялись декорации, когда трибуны стадиона сменились футбольным полем, а хватка ЭмДжей — объятиями Уэйда. Он даже не знал, сколько времени прошло, не видел и не слышал ничего вокруг, так звенело сердце. Уэйд, его Уэйд, был горячим и твёрдым, он был везде, его руки, его смех, его хриплый голос. — Мы прошли, прошли! Пити, мы…

— Я знаю, знаю, — повторил он во второй или в сотый раз. Улыбнулся. Приник ближе — к жаркому телу, к этому бешеному сердцебиению. И, не осознавая, что творит, прижался своими губами к чужим.

Губы у Уэйда оказались тёплыми и шершавыми.

А глаза — ещё голубее, чем раньше. И ресницы у него были густые-густые. Только смотрел он растерянно и изумлённо.

И Питер… что мог сделать Питер?

Питер сбежал.

***

Ему было страшно идти в школу.

Так глупо — подумаешь, поцелуй, может, Уэйд сделал бы вид, что ничего не было, может, Уэйд проигнорировал бы…

А может, на этом их дружбе пришёл бы конец.

Питер не знал, что на него нашло там, на футбольном поле; Уэйд, его глупый Уэйд, был таким радостным, таким красивым, и глаза его, голубые, как июльское небо, сияли счастьем, а ресницы у него были такими густыми, такими длинными, совсем как у девчонки, и… и Питер просто не сумел, не сумел удержаться.

Теперь он винил себя в этом.

Теперь, сидя на кровати в своей комнате, он отчаянно пасовал. Вчерашний матч всё ещё был в его голове набором нелепых мазков и случайных красок — он не смог бы вспомнить даже итогового счёта, он помнил только руки Уэйда, правильно и крепко сжимающие его плечи, только изгиб тонких губ, только едва заметную, почему-то до дрожи трогательную светлую щетину на чужих скулах. Помнил, каким тёплым оказался Уэйд в его объятиях.

И потом он просто…

Идиот, идиот, идиот!

— Питер! — в дверь постучали, и секундой позже, не дожидаясь приглашения, в комнату впорхнула тётя Мэй с подносом. — Ты целый день ничего не ешь. Вот, перекуси.

Перекусить…

Питер со вздохом взглянул на кусочек фирменного тётиного пирога. При мысли о еде к горлу подступала тошнота. Заметив его взгляд, Мэй обеспокоенно прищурилась, опустилась на край кровати, сжала его тощее колено.

Она всегда так его чувствовала, что это было даже жутко.

— Милый? Что случилось? — голос у неё был встревоженный. Высший класс, Питер Паркер, давай, расстрой свою тётю…

Питер вцепился зубами в губу и пожал плечами. Открыл было рот… не нашёл в себе слов. Слишком было страшно признаваться тёте — да и стоило ли? Может быть, Мэй…

Может быть, Мэй не хотела бы знать, что её племянник был геем. Ну, наверное, не геем, когда-то Питер был влюблён в ЭмДжей, но Уэйд… с Уэйдом… словом, он не знал, как это обозвать, он знал только, что с Уэйдом всё было совсем не так. По-другому — ярко, горько, больно. Так, что иногда от этого хотелось плакать.

— Питер? — это всё ещё была тётушка Мэй. — Это из-за Уэйда? Вы поругались?

Она всегда была проницательной, но сейчас Питер был совсем этому не рад. Он прикусил губу, отвёл взгляд… И выпалил:

— Яегопоцеловал.

— Прости, что? — Мэй моргнула, склонила голову, непонимающе нахмурилась. Питер сделал глубокий вдох, как пловец перед нырком, и повторил:

— Я… — голос едва не дал петуха. — Я его поцеловал.

Долю мгновения Мэй ничего не говорила. Только смотрела на Питера тем самым взглядом, от которого у него всегда больно сжималось сердце: взглядом, полным любви и глухой, горькой нежности. Но отвращения в этом взгляде не было.

— И… он? — наконец спросила тётя.

Питер пожал плечами.

— Не знаю. Я сбежал.

— Сбежал?

Питер втянул голову в плечи, уязвлённый её тоном; чутко уловив его настроение, Мэй тут же вновь сжала его колено. И — улыбнулась. Словно не её племянник только что… боже.

— Питер, послушай, — сказала она ласково. — Я знаю, ты расстроен и растерян, и тебе сейчас наверняка кажется, что ты всё испортил, но любовь… любовь никогда не бывает неправильным выбором. И она неспособна разрушать — только создавать новое.

Питер отвернулся. В горле застрял ком.

— Есть… ещё кое-что, — сказал он очень-очень тихо, так, что Мэй пришлось податься ближе и обнять его за плечи, чтобы расслышать.

Секунду Питер сражался с самим собой, но тайна, чужая тайна, которую он разделил с Уэйдом на двоих, жгла язык, и он всё же прошептал:

— Уэйд… болен.

Хватка тёти Мэй стала крепче. Питер прибавил, зажмуриваясь:

— И я не… и я не знаю, сможет ли он… победить это.

В первое мгновение, осознав, что произошло, он нервно дёрнулся в сторону; но Мэй — Мэй, заключившая его в объятия — не позволила ему вырваться. Прижала к себе, ближе, коснулась тёплыми губами его затылка, укачивая, как маленького…

Питер не сразу понял, что плачет: без слёз, с сухими всхлипами и спазмами в груди.

— Бедный мальчик, бедный, бедный мальчик… — шептала тётя Мэй, поглаживая его по спине, и Питер даже не знал теперь, о ком из них двоих она говорит.

========== When you’re alone ==========

Питер вот уже час стоял у зеркала, то приглаживая, то снова взлохмачивая волосы, и отчаянно мандражировал. Ему стоило бы выйти прямо сейчас, если он не хотел опоздать, но — вот в чём дело — он жутко боялся. Первый урок у него был вместе с Уэйдом, и… Питер не был готов к встрече с ним. Он не знал, что сказать, чем оправдать тот свой идиотский, совершенно точно бессмысленный поступок. Тот поцелуй, призрак которого до сих пор горел на его губах и плавил рёбра.