пароходик мой причалит.

Там опять, как прежде, живы

мать, отец и друг мой лучший.

Там не будет взглядов лживых,

тормозов на всякий случай.

За любовь придется драться -

в кровь собью костяшки пальцев.

Страха нет, когда семнадцать

да с кастетом самопальным.

За рукав никто не схватит –

промолчи, что толку в правде.

Так дрались мой дед и прадед

и за подлость били с правой.

Занавесочки в цветочек,

на стене висит гитара,

и сосед заяву строчит,

но ревет с бобин Шизгара.

Подметаю подворотни

старых улиц стильным клёшем,

как разбойник благородный,

улыбаясь всем прохожим.

Вот бы взять и там остаться,

но ревут другие песни…

Ах, как жалко, те семнадцать

только в памяти воскреснут.

Ты улыбаешься не так,

хотя вокруг тебя всё то же,

и подпеваешь вдруг не в такт,

и взгляд твой странный и тревожный.

И если видишь зеркала,

рукой стираешь отраженья.

Сгибаешь мысли пополам

и привыкаешь к наважденьям.

Ты ищешь то, чего здесь нет,

но не находишь почему-то,

а может – время для измен,

а может – это лишь простуда…

Моя последняя гастроль.

Потом – отъезд в сырую осень.

Я позабуду твой пароль,

когда металлик сменит просинь.

Запомню я любви прищур.

Как гильотиной хлопнут двери.

Сыграй и спой нам, Gary Moore,

Still Got The Blues, но… без истерик.

Она прекрасна как всегда

Она опасна

Слегка изогнута губа

Щекой атласной

Как сладок пунш

Ей нужен муж

Вчера ревела

И липкий пот

И теплый душ

О, а капелла!

Такая вкусная слеза

Обиды мо̒рок

Пора бы розы обрезать

Отпиты со̒рок…

А в каждом порядочном замке

есть парочка-троечка догов.

Они на газонной лужайке

живут без любви и налогов.

Но спят они вовсе не в будке –

сопят на дубовых паркетах,

и сон их комфортный, но чуткий,

с мечтой о ликерных конфетах.

Короткой лоснящейся шерстью,

внимая истоме каминов,

они, обреченные честью,

истерик не знают и сплинов.

Их кормят с серебряной ложки –

хозяевам чудятся яды,

а им бы побегать за кошкой,

хоть день, но прожить без команды,

и стать разнесчастной дворнягой,

любить нескончаемо долго

и быть бесшабашной чертякой

без правил, морали и долга.

Ты вся мелодии полна,

негромкий голос чист и зво̒нок,

и лаконичная строка -

рисунком тонким без обводок.

Резными листьями стихи

и всполох чувств сквозь отстраненность,

теченье ленное реки,

наивность слов и изощренность.

Меж нами судьбы и года,

меж нами связь – гудок короткий,

меж нами сердца провода…

и две

всего лишь

остановки…

Пыль до неба… Римские когорты

В дикий край за славою идут.

Пот ручьем. Жара. Подошвы стёрты.

На войну – всегда тяжелый путь.

Топот ног. Оружия бряцанье.

Командиров окрик на ходу.

И в ответ – суровое молчанье:

Здесь не знают слова не могу.

В стороне промчится тучей ала. *

Гривы шлемов, гривы лошадей.

Впереди смешная крепость галлов –

Римляне видали пострашней.

И ещё сегодня, до заката -

Да поможет всемогущий Марс -

Запылает крепость, и не надо

Убегать сквозь потаённый лаз.

Всё равно догонят. Смерть – как милость.

Лучше пасть от римского меча.

Рабство вечное – такое и не снилось

Этим пахарям-бородачам.

Станут выть растерзанные девы.

Вера в идолов прервется словно нить.

Нелегко с жестокостью и в гневе

Варварам мир эллинов дарить.

Будут Канны вам и акведуки,

Будут термы, Елисейские поля,

А пока… горят с детьми лачуги,

И безумство пляшет по углям.

*прим. – ала – римская конница.

Скажи мне, ветер, ты меня запомнишь?

Скажи мне, солнце, ты меня простишь?

Последний дюйм рисует старый Олдридж

на берегах, где не шумит камыш.

Закат, закат, как сладостная песня.

Клин облаков уходит в горизонт.

Но ниспадёт вдруг занавес отвесно,

и жёлтый глаз прищурит чёрный кот.

Мэрилин Монро глядит в окно.

Ей всё, как дважды два, понятно.

Вся жизнь её – одно кино,

и в нём она с улыбкой мятной.

И больше некуда бежать:

и не к чему, и нету силы.

Здесь только патока и сласть,

здесь только пудра и белила.

Да, ей не вырваться из пут.

И вместо солнца фотовспышки

её повсюду стерегут

и бьют в глаза без передышки.

Журнальный глянец ядовит,

как ядовиты те постели,

в которых пламенем горит

она. И с запахом коктейлей

летит в счастливый хеппи-энд

без лицемерий Голливуда.

Но жизнь не в радость без легенд -

её достанут и оттуда.

Быстротечны летние романы,

скоротечно время отпусков.

И загар чешуйкой амальгамы

облезает с северных богов.

Было вкусно, было даже очень…

Всем спасибо, но пора домой.

Твой последний поцелуй так сочен,

а надежды, в общем, никакой.

В небе солнце жарило как надо,

по оврагам шпарили дожди.

Я весь в белом – комиссар Коррадо,

ты в загаре, словно ассорти.

И неслась любовь шальным экспрессом;

нас качало бешено в ночи.

Ты была магнитом, я – железом,

самым грешным из твоих мужчин.

Но не вечно счастье – заморочен

этот мир на суете одной.

Было вкусно, было даже очень…

Всем спасибо, но пора домой.

Я замерзаю в вечных льдах

лав стори нашей многотомной.

Друг другу снимся мы во снах

не по любви, а полюбовно.

И жизнь знакомой колеёй

ползёт, не слишком поспешая.

А ведь летали над землёй,