Когда умерла Айви, мать Уинни, мы в безысходной нищете жили в грязной комнатке в Бромли.

Моя нежная Айви рассказывала Уинни прекрасные сказки из книжки «Дети в лесу», и теперь малышка плачет, поскольку нет матери, чтобы утешить ее, и повторяет, что ей хочется иметь замок в зеленом лесу, а также овец, карету и пажей.

Я пообещал ей, что у нее все будет, и, видит бог, дал клятву.

Я отправился к ростовщику Исааку Пфейлю и сказал, что хочу заработать кучу денег.

— Отлично, — обрадовался этот негодяй, которого Бог обязательно накажет, — вы смыслите в морских делах?

— Нет, — ответил я.

— Тем лучше, — усмехнулся он, — у меня есть подходящее дельце…

И разъяснил, что надо делать.

— Ладно, — согласился я, — я поведу твою гнилую шхуну на Ромовый путь, но поклянись содержать Уинни, как принцессу, если я не вернусь.

Он поклялся так, как я потребовал.

— Сначала плюнь на землю, — велел я, — любая предосторожность не будет лишней.

Он плюнул на землю и еще раз поклялся.

Я успокоился.

Но он не сдержал слова, хотя и плюнул на землю. Бог покарает его. Но меня осенила удачная мысль поговорить с Кролом, любителем виски и завсегдатаем бара «Волшебное местечко».

Крол умеет давать полезные советы, а познания его не имеют границ.

К примеру, он может одним духом выпалить названия всех виски в мире и мест, где их пьют. Знает он про голландский шидам, шведскую аквавиту, русскую водку, немецкий шнапс… Вот какой знаток!

— Крол, вы очень умный человек… — я запнулся, подыскивая уместное слово, чтобы понравиться ему, — и злокозненный…

Злокозненный очень трудное для произношения слово и может польстить человеку с обширными знаниями.

Крол сурово глянул на меня и приказал угостить лучшим виски, какое было в этом заведении.

— Исаак Пфейл дает мне шхуну «Майская улыбка», груженную виски и ромом, чтобы я отвел ее на Ромовый путь. Старая посудина пропускает воду, как дуршлаг. Она не отойдет от Гэлуэя и на сотню миль, как затонет, словно свинцовое ядро. А мы будем ждать в шлюпке, пока нас не спасет пароход. Когда вернемся, проклятый ростовщик выдаст нам премию.

— Прекрасно, — кивнул Крол, — страховку, конечно, выплатят, но можно сделать и кое-что получше.

Он склонился к моему уху и минут десять шептал наставления.

— Потребуй наполнить бутылки в ящиках и бочонки настоящим виски, а не водой, как не преминет сделать этот паршивец. Он не останется в накладе, когда получит страховку за «Майскую улыбку».

Так я и поступил. Исаак клялся, стенал и плакал, но я настоял на своем, говоря, что морские течения частенько прибивают ящики и бочонки к земле и у меня нет желания объясняться с канальями из морского суда.

Сучий сын загрузил судно спиртным под завязку, а затем застраховал на такую сумму, какой оно и не стоило.

Но это уже не мои дела.

Неделю спустя Крол и трое его помощников покинули судно, пожелав нам удачи.

— Поверь, — сказал на прощание этот выдающийся человек, — теперь шхуна выдержит любую бурю и вернется домой, ибо хороший ремонт есть хороший ремонт.

Той же ночью я забрал экипаж, трех матросов и кока-негра, а на восходе солнца шхуна «Майская улыбка» уже летела навстречу приключениям.

Едва туманы проглотили тень Уэссана своими ненасытными белыми глотками, я выбросил в море три спасательных круга, шлюпку, обломок доски с надписью «лыбка» и несколько бутылок с письмами, что капитан шхуны Мэппл Раллиш принял достойную смерть, как и положено моряку.

Пфейл вписал в фальшивые документы имя Мэппла Раллиша, а подделаны они были на славу, даю слово.

Затем я на люльке спустился за борт с банкой белой краски, и наша шхуна стала называться «Милая Уинни».

Мы чудесно завершили вечер, распив ящик виски и поколотив негра Самми Коу.

А теперь…

Боже! В моей голове словно образовалась дыра — сквозь нее видны море, небо и птицы.

Однажды утром мы бросили якорь в виду Лонг-Айленда. Там стояло множество пароходов и шхун в ожидании хорошего настроения и смелости бутлегеров.

Мы ждали долго. Но никто не явился.

На горизонте тянулись длинные шлейфы дымов. Проклятая флотилия береговой охраны следила за нами.

Но разразилась буря.

Она обрушилась на нас мраком и грохотом, словно небесам вспороли брюхо, и они растеряли все свои внутренности.

Я приказал Самми Коу читать молитвы, а матросам намертво закрепить груз, а потом вежливо произнес:

— Господи, вручаем свои жизни в Твои руки.

И буря шарахнула нас под зад.

Благословенная ночь!

Три американских патрульщика и пять катеров таможни затонули вместе с экипажами, а шхуна бросила якорь в чудной бухточке к северу от Провиденса, где милые люди купили весь груз по королевским ценам, хотя Герцлих рыдал целый час, сожалея, что мы не запросили больше. Пришлось призвать его к порядку, отходив веревкой с двумя узлами.

Затем подул ветер с запада, сухой, как ирландское виски, и понес нас к Англии. Словно мы его заказали на нужный час и день, как говорил Тедди Раддл.

Я настроился на философский лад.

Так напевал Герцлих.

— Герцлих, — спросил я, — у нас много денег. Что ты сделаешь со своей долей?

— Куплю серебряную окарину, — тут же ответил он.

— Это же пустяк.

— Тогда засяду с окариной в пивнушке и не выйду из нее, пока у меня будет хоть один пфенниг.

— А я куплю замок. Замок в лесу для крошки Уинни. Она самая красивая девочка в мире…

— Тебе не хватит денег, — ухмыльнулся он. — Замки дорого стоят. Лучше пропей барыш.

Я мог бы растянуть свой рассказ, изложив планы Брасса, Шнабеля, Раддла и негра, но зачем. Их желания не шли дальше выпивки и гулянок с девицами. Раддл собирался играть на бегах. Я понял, что только мои планы чисты и прекрасны и Бог простит отцу, совершившему преступление ради самой красивой девочки в мире.

Я налил им в суп отравы.

Первым сдох негр Коу, он корчил ужасные гримасы, от которых мы едва не умерли со смеху, но через час стонали и плакали все, не отставал от них и я.

— Лихорадка… Желтая лихорадка, — икал Шнабель.

И я икал, передразнивая его.

Он умирал у трапа на палубе.

Затем стоны затихли, и слышался лишь шорох парусов.

Герцлих упал на руль.

Глаза его были широко открыты. Окоченевшие ноги Джека Брасса торчали из-за огромной бухты канатов и просмоленного полотна.

Закутанному в одеяло Тедди Раддлу удалось выбраться на палубу — он бредил и нес полную чушь.

Я похоронил остальных по морскому обычаю, зашив в мешки и прочитав положенные молитвы.

Разве можно было сделать больше?

Море… море… ночное море.

День был прекрасным — солнце и лазурное небо, — но в каюте царил полумрак.

Из-за отвратительной привычки Раддла и Брасса плевать в иллюминаторы стекла помутнели.

Я с осторожностью приоткрывал дверь и заглядывал в окно, но напрасно — ничего необычного не замечал.

Тедди Раддл никак не хотел умирать, но я видел по его лицу, что дела моряка плохи — его рвало черной жидкостью.

— Три человечка… размером с бутылку, — икал умирающий.

А я видел лишь двух черных тараканов, которые обменивались любезностями на краю котелка.

— Их трое… Их трое…

Его слова звучали с неумолимостью боя часов в комнате, где спят уставшие от жизни старики.

— Их трое…

На этот раз запел большой парус; я свирепо глянул на него, но он продолжал бубнить:

— Их трое…

Теперь проклятый рефрен повторяли все волны Атлантики, потом его проскрипел руль, просвистел ветер, завывавший в такелаже, и подхватили странные голоса из граммофона в трюме, где скопилась гниль последних тридцати лет плавания.