И действительно, всего за восемь месяцев Папен построил модель турбины и установил ее на небольшую лодочку, поднимающую одного человека. Она довольно шустро плавала по пруду около замка. Правда, шестеренки, которыми вращение передавалось от вала на винт, регулярно ломались, в чем француз обвинял королевских часовщиков, якобы изготовивших их слишком грубо.

Кроме того, над этой же проблемой работал и сэр Исаак Ньютон. Он сначала занялся теорией и вывел уравнения, по которым, зная температуру и давление пара на входе и выходе турбины, можно было подсчитать ее мощность. Причем, приняв данные, уже полученные на модели француза, он получил совершенно фантастические результаты! Машина всего в пятьдесят раз больше изготовленной Папеном заменит две тысячи гребцов.

Сделаем так, решил король. Сегодня же Папен совершенно случайно узнает, что в Дувр прибыли австралийцы и король завтра отправляется туда. Наверняка он попросит взять его с собой, в чем не будет повода отказать. Ни к чему показывать герцогу свою особую заинтересованность в их технических новинках. А ученый — совсем другое дело, он просто не смог сдержать врожденной восторженности натуры.

Через полчаса в кабинет зашел королевский камердинер.

— Натаниэль, — сообщил ему король, — завтра утром ты в сопровождении четырех гвардейцев едешь в Дувр.

Камердинер кивнул. Это была принятая между ними фигура умолчания, означающая, что вообще-то поедет не только он, но и его величество. Не то чтобы инкогнито, однако не привлекая к поездке лишнего внимания. Например, неоднократные посещения поместья Уильяма Темпла проходили, как правило, именно по такой схеме.

— Возможно, с тобой захочет ехать наш ученый механик, Дени Папен. В таком случае не нужно ему препятствовать.

Слово «возможно» король несколько выделил, и это означало — ответственность за превращение данной возможности в факт возлагается на него, Натаниэля Мосли. Камердинер вновь кивнул. Он не находил ничего странного в манере Вильгельма даже доверенным людям не говорить того, без чего можно обойтись. В конце концов, невысказанное не может быть и услышанным лишними ушами, без каковых, как он точно знал, не обходится ни один королевский двор Европы.

В своей… э… нет, не прошлой, как-то это звучит уж больно потусторонне. В своей старой жизни я неоднократно читал, как русские, волею судьбы заброшенные в жаркие края, вовсю тоскуют о зиме и снеге, уделяя этому занятию чуть ли не каждую свободную минуту. Но по опыту жизни новой я пришел к выводу, что это, наверное, были какие-то неправильные русские. Потому что иначе пришлось бы признать неправильным себя, чего мне почему-то не хотелось.

В общем, то, что последние четыре года я не видел ни снега, ни минусовых температур на улице, меня не напрягало нисколько. Правда, лед я держал в руках, и неоднократно, сам получая его в наших холодильных установках. Кроме всего прочего и для показа курсантам школы имени Штирлица, а то видео все-таки давало не очень полное представление об этом состоянии воды.

Так вот, утром второго декабря, выйдя на палубу «Чайки», я увидел, что она покрыта снегом, и никакого восторга это у меня не вызвало. Отвратные погоды стоят в Англии, с Австралией не сравнить, подумал я, до конца застегивая молнию куртки. А вот мориори были в восторге.

На острове Чатем снег вообще-то иногда выпадал. Но редко — далеко не каждый год и даже не каждое десятилетие. И там имелось поверье, что человеку, хоть раз в жизни прошедшемуся босиком по снегу, от высших сил полагаются какие-то бонусы. Поэтому палуба «Чайки» была истоптана вдоль и поперек. Не простудились бы, подумал я и велел продолжать ремонт, который мы начали еще на ходу.

Самый жестокий шторм, который я до сих пор видел, настиг нас вовсе не на ревущих сороковых, как вроде бы положено. Мы попали в него в Бискайском заливе, где нас трепало почти двое суток. Причем «Победа» пережила буйство стихии без последствий, а вот у «Чайки» расшаталось нижнее крепление фок-мачты, в трюме открылись две небольшие течи, и такелаж кое-где требовал ремонта или даже замены.

Вскоре на палубе появились наши англичане, уже с баулами и в парадной одежде. Им не терпелось побыстрее ступить на землю Англии, покинутую более полутора лет назад. Впрочем, тогда они не надеялись вернуться домой столь быстро. Теперь же они радостно погрузились в надувную лодку, и через пять минут она запрыгала по мелким волнам в сторону порта.

Мы бросили якорь немного в стороне от так называемой бухты, которая на самом деле представляла собой просто более или менее удобное место для подхода с суши к морю. То есть она была открыта практически со всех сторон, что мне в общем-то нравилось — всегда можно сняться с якоря и уйти в случае чего.

Кстати, в Дувре я уже бывал, и не так давно — в две тысячи первом году. И сейчас смотрел, что тут изменилось по сравнению с теми временами.

Естественно, замок Дувр никуда не делся, он торчал на своем месте, то есть километрах в четырех восточнее. А вот волнорезов не было, и собственно порт располагался там, где в двадцать первом веке был пляж. Мы же стояли там, где тогда был именно порт, а сейчас пока еще ничего. Я огляделся. Такое впечатление, что город разросся за минус триста лет, — помню, тогда он показался мне совсем небольшим. А вот знаменитые белые скалы выглядели весьма непрезентабельно, то есть имели совершенно явственный грязно-серый оттенок. Может, в этом была виновата погода. Или другой вариант — все-таки эти скалы в значительной мере символ, и вполне возможно, что в двадцать первом веке их как-то чистили для придания большей привлекательности. Или красили в белый цвет, хотя вот это, пожалуй, вряд ли.

Убедившись, что лодка с англичанами благополучно достигла берега, высадила их и развернулась обратно, я отправился в трюм — посмотреть, на какой стадии там застрял ремонт нижнего крепления фок-мачты.

К обеду я опять вылез на палубу и получше рассмотрел порт, благо дождь на время прекратился. Кажется, никаких соседей, которых следует всерьез опасаться, тут сейчас нет.

В принципе наши боевые пловцы могли работать и в гидрокостюмах, так что у меня даже возникла мысль маленько потренировать их в реальных условиях холодного и мутного моря, но, подумав, я от нее отказался. Минировать в Дувре было совершенно некого. Но что это? На палубе стоявшей ближе всех к нам небольшой шнявы началась какая-то суета. Видя это, расчет второй бортовой пушки, не дожидаясь моей команды, занял свои места у орудия, а на «Победе» повернулся вбок ствол сорокапятки.

Тем временем шнява снялась с якоря и, поймав ветер двумя кливерами, поползла к западному краю бухты. Где опять бросила якорь, но так, чтобы между ней и нами оказался какой-то обшарпанный лихтер.

Небось Свифт с Темплом уже наябедничали, что мы любое несанкционированное приближение вооруженного судна рассматриваем как агрессию, подумал я. Но где у той шнявы пушки? Хотя хрен их знает, вдруг у нее орудийные порты замаскированы так хорошо, что их не видно. Тогда молодцы — вовремя проявили разумную осторожность.

К вечеру ремонт был закончен, других новостей не появилось. Когда стемнело, то «Чайка», то «Победа» время от времени включали прожектора и обводили лучами прилегающую к нам акваторию. В первый раз это вызвало в порту что-то вроде небольшой паники, а потом народ привык. В общем, ночь прошла спокойно, а утро порадовало нас сразу двумя новостями. Первая — погода настолько улучшилась, что пару раз из-за туч даже показывался краешек солнца. Вторая же заключалась в том, что в Дувр прибыл гонец от короля с приказом относиться к австралийцам со всей возможной почтительностью, как того требует высокий ранг прибывших гостей из дружественной державы. Во исполнение чего капитан порта лично явился на «Чайку», долго рассыпался в любезностях, а потом сказал, что наши команды могут беспрепятственно сойти на берег, а ежели среди них окажутся персоны благородного происхождения, то он, капитан порта, готов лично принять их у себя.