Почти сразу после выхода в океан ветер подул с севера и вскоре достиг пяти баллов, так что «Чайка», слегка накренясь, буквально полетела по волнам. Такая благодать длилась почти неделю, а потом ветер начал слабеть и вскоре стал почти незаметным. «Чайка» плелась со скоростью пенсионера на прогулке, а вокруг потихоньку становилось все жарче и жарче, хотя мы и удалялись от экватора. Вскоре пришлось включить кондиционеры, имеющиеся на корабле в количестве двух штук, из-за чего скорость упала еще примерно на километр.

Охладители были собраны на элементах Пельтье, в силу чего не требовали вообще никакого обслуживания и могли работать если не вечно, то уж не меньше, чем живет человек. Однако они жрали электроэнергию, сажая аккумуляторы, и для их подзарядки один из двух винтов «Чайки» теперь под напором воды вращался не вхолостую, а крутил генератор, из-за чего мы и потеряли тот самый километр скорости, — но повода спешить пока не было. Мне удалось связаться с «Победой», и я узнал, что она три дня назад только вышла из Танжера и сейчас маневрирует против ветра, двигаясь на юг вдоль африканского берега.

Любопытство же англичан по поводу дующего из забранной решеткой круглой дыры прохладного ветерка было удовлетворено по уже опробованной схеме. Я показал им фотографию и объяснил, что в трюме установлены холодильные железы вот такого зверя. Некоторые по неграмотности принимают их за уши, но на самом деле они нужны для замораживания жертвы. Зверь называется горный чебуратор.

В тетрадку со всякой австралийской экзотикой он у меня был записан заранее.

Что интересно, в Индийском океане нам стали часто попадаться летучие рыбы. Видеть-то я их видел и в первом походе на Филиппины, но редко и издалека, а тут они так и выскакивали из воды. Причем если днем они летали довольно низко, то по ночам набирали до пяти метров высоты, неоднократно шлепаясь прямо к нам на палубу. По виду эти создания напоминали крупную селедку со стрекозиными крыльями, но по вкусу ее существенно превосходили. А как-то раз нам довелось поучаствовать в событии, сильно пополнившем наши продовольственные запасы.

В ту ночь летающие селедки падали на «Чайку» особенно густо, но с утра их поток не иссяк, как обычно. Они вырывались из воды целыми стайками, пару секунд летели над самой поверхностью, опустив в воду бешено виляющий хвост. И, набрав таким образом скорость, взмывали ввысь. Вскоре мы увидели, с чем связана их паника. «Чайку» догнала стая тунцов, и сейчас в прозрачной воде вокруг корабля было видно множество этих рыбин, похожих на гигантских, до полутора метров в длину, скумбрий. Они-то и охотились на летучих рыб. Я только успел подумать, что неплохо бы оценить вкус наших новых гостей, но мориори уже сориентировались — ведь чем-чем, а рыболовством все они занимались с детства.

В руках у матросов появились короткие толстые удочки с двухмиллиметровой леской и крючками, которые вполне подошли бы в качестве якорей для средней судомодели. Как наживку использовали в изобилии разбросанных под ногами летучих рыб, и вскоре на палубе забилась куда более крупная добыча. Пару раз клюнувший тунец был столь велик, что вытащить его из воды могли только несколько человек: у одного не получалось.

Этот праздник заготовки кормов продолжался минут двадцать, после чего потихоньку сошел на нет, увеличив наши запасы на полтора десятка рыбин, самая крупная из которых имела в длину метр тридцать и весила около девяноста килограммов.

— Ну вот, — сказал я Темплу, — а вы спрашивали, на какой срок «Чайке» хватит имеющегося на борту продовольствия. Вон оно, само на корабль прыгает, так что голод нам точно не угрожает. Кок сообщил, что сегодня уже будет тушеный тунец под белым соусом. Поэтому приглашаю вас с Джонатаном отобедать у меня.

За обедом разговор от летучих рыб как-то незаметно перешел на полеты вообще. Я порылся в шкафу и вытащил несколько снимков, изображающих дирижабль «Гинденбург» в разные моменты его недолгой службы. В том числе и в последний, где он взрывается около причальной мачты. Объяснил, что воздушные путешествия вообще-то не самая безопасная вещь на свете, морские в этом отношении все-таки предпочтительней.

Ибо если кто-то тут соберется строить монгольфьеры, эти бумажные шары поначалу у них будут гореть как свечки. Так пусть утешаются, что не у них одних.

Кстати, Свифт оказался довольно сообразительным молодым человеком. Он уточнил у меня, правильно ли, что подъемная сила воздушного шара зависит от разницы температур внутри и снаружи. Получив утвердительный ответ, англичанин самостоятельно сделал вывод, что воздушные корабли более эффективны в странах с холодным климатом. Я заверил Джонатана, что уж с чем-чем, а с холодом в нашей метрополии проблем не бывает никогда. Темпл же предположил, что в свете вышеизложенного первой европейской страной, обладающей воздушным флотом, станет Московия.

Англичане посмеялись, а я подумал — не рано ли веселитесь, господа? Ибо построить дирижабль вполне возможно и без применения устройств или материалов из двадцать первого века. Включая даже двигатель, который лучше делать не паровым, а двухтактным бесклапанным компрессионным. Вроде маленьких авиамодельных моторчиков. А Петр Алексеевич зело любопытен до всяких заморских технических диковин, так что в свое время можно будет и пообщаться с ним на эту тему.

Штиль продолжался дней десять, за которые мы прошли меньше трехсот километров, и только девятого июля подул юго-восточный ветер. Воспрянувшая «Чайка» вновь понеслась на запад, чуть забирая к югу, но вечером ей пришлось ненадолго притормозить, потому что мы обнаружили небольшой островок почти прямо по нашему курсу.

Вообще-то величие любого открытия сильно зависит от эпохи, в которую оно сделано. Например, в текущем семнадцатом веке был открыт закон всемирного тяготения. Величайшее достижение человеческой мысли! А в двадцать первом его проходят в восьмом классе средней школы. Правда, проходят так, что еще лет тридцать прогресса в том же направлении — и закон придется открывать заново, хотя это уже другая сторона проблемы.

Но возможен и обратный вариант. Например, попробуйте-ка в двадцать первом веке открыть неизвестный науке остров, причем не прибрежный. Если это получится, ваше имя год не будет сходить со страниц географических журналов! А здесь, в веке семнадцатом, история выйдет самая тривиальная. Подумаешь, открыли еще один ни к чему не пригодный клочок земли посреди океана. Что, и даже высаживались на него, не пожалев времени? Ну, совсем людям заняться нечем.

Не будь на борту англичан, я бы точно высадился на эту известковую плешь размером пол километра на двести метров при максимальной высоте метров двадцать в ее южной оконечности, где росла какая-то чахлая зелень. И, воткнув туда австралийский флаг, назвал бы остров своим именем! Но из-за гостей приходилось изображать полнейшее равнодушие — ибо по легенде австралийские экспедиции вообще не посещали этого района. Но координаты я все-таки уточнил, получив что-то в районе восьмидесяти семи градусов восточной долготы и четырнадцати южной широты. Еще раз сверился со своей картой — ничего, кроме локального уменьшения глубины, на ней в этом месте не было.

Англичане тоже увидели остров, но ни малейшего энтузиазма он у них не вызвал. Впрочем, ни Свифт, ни Темпл не знали, что его тут просто не должно быть. А я знал, и, нанеся его на карту, отдал приказ добавить парусов и продолжать путь, сам же отправился в радиорубку. Потому как Илья просил меня внимательно отнестись к вещам, которые хотя бы намекают на то, что этот мир чем-то отличается от нашего прошлого.

Разумеется, думал я, крутя верньеры настройки, этот островок вполне мог существовать и в нашем прошлом, тихо исчезнув сам собой к двадцатому веку. Но вдруг нет и он является одним из тех самых отличий, о которых говорил Баринов? Ибо у него была какая-то гипотеза, кою он желал подтвердить или опровергнуть.