– Серьёзно?

– Ты можешь переключить, – отвечаю я машинально. Ещё одна рефлекторная реакция, которой я научилась за прошедшие несколько месяцев. Не перечь мужчинам. Всегда старайся угодить им. Убережёшь себя от побоев. За исключением тех дней, когда они звонили моему отцу. В те дни я выражала несогласие. Я принимала своё наказание. Я практически взывала к нему.

– Нет, детка. Я сказал выбрать тебе. Ты выбрала.

Он оставил всё, как есть, улёгся, чтобы смотреть телевизор.

Я сжалась под одеялом, чувствуя глубокий мужской аромат. Что-то неопределённое, но такое знакомое. Лишь намёк на одеколон. Всего лишь обычный мужской запах. Не цветочный запах стирального порошка.

А потом, к моему абсолютному ужасу, мой желудок заурчал по-зверски, и звук был такой, как будто монстры внутри него попали в ловушку.

Голова Рейна автоматически повернулась ко мне, и я пыталась игнорировать взгляд, направленный на меня.

– Ты голодная. И почему ты не говоришь, что голодна? – просто спрашивает он, поднимаясь с кровати.

– Нет. Всё в порядке. Я могу подождать до утра. Поверь мне.

– Поверить тебе? – спрашивает он, оборачиваясь. – Они не кормили тебя? Ты привыкла голодать?

Я чувствую, как моё лицо заливает румянец. Что было само по себе нелепо. Это было не потому, что я сама обрекала себя на голод.

– Они кормили меня тогда, когда им этого хотелось.

– И как часто у них возникало такое желание?

Я втянула воздух.

 – Каждые несколько дней, если повезёт.

– Твою мать.

– Это правда не так уж важно. Я могу подож...

– И как долго ты уже ждёшь?

– Что? – спрашиваю я, прижимая колени к груди.

– Сколько времени прошло с тех пор, когда они кормили тебя последний раз?

Ох. Что ж.

– Мм,– начинаю я.

– Тот факт, что тебе на хрен надо подумать об этом дерьме, делает так, что ты поднимаешь свою задницу, идёшь на кухню и наедаешься до отвала.

Два дня. Это было два дня назад.

Но Рейн уже ушёл, и я спрыгнула с кровати, придерживая пояс своих штанов, и последовала за ним.

Как, если бы почувствовал моё присутствие, он говорит.

– Я даже не могу узнать, что на хрен они бросали тебе, когда кормили?

Нет, не может. И у меня даже не было выбора в том, что есть.

– Нет.

– Блядь.

А потом было много передвижений. Кастрюли и сковороды оказались на плите. Разные предметы вынимались из шкафчиков и холодильника.

– Уже поздно. Я могу съесть немного хлопьев, или... – Предлагаю я, наблюдая, как он движется вокруг, его сильные мышцы спины поворачиваются и скручиваются все одновременно и слишком сексуально для трёх часов ночи.

Он просто игнорирует меня, продолжая двигаться вокруг. Наливать воду в кастрюлю. Резать что-то прямо на столе. Потому что, ладно, это был разделочный стол.

– Могу я чем-нибудь помочь?

На самом деле, я не была поваром. Меня нельзя было назвать поваром ни в коей мере. У отца для этого всегда была прислуга. Но будучи ребёнком без матери, я проводила много времени на кухни с Мэй, нашей очень толстой, очень весёлой кухаркой-итальянкой. И пока я хваталась за концы её фартука, меня научили, что нужно всегда предлагать свою помощь, даже, если на самом деле ты не знаешь, что делать.

– Ты провела три месяца в адской дыре, где одному Богу известно, что с тобой вытворяли, и ты думаешь, что не заслужила право на то, чтобы расслабиться и позволить кому-то позаботиться о тебе?

Позаботиться обо мне?

Это именно то, чем он занимался сейчас?

Да, именно так.

И это было слишком хорошо.

Я просто...

Ладно. Я была немного эмоциональна.

И под «немного эмоциональна» я имею в виду, что была близка к тому, чтобы расплакаться прямо перед ним. И не только расплакаться. А разразиться ужасным сопливым рыданием. Я отворачиваюсь, глядя куда-то в гостиную, глубоко дышу.

– Могу я включить музыку?

– Да, при условии, что это будет винил.

Я практически пролетела через всю комнату, делая вид, что просматриваю записи, предпочитая игнорировать свои трясущиеся руки. Я знаю, что имею дело с необычайно сложным дерьмом, учитывая ту избалованную жизнь, что я вела, но я должна держать свою голову высоко поднятой. Я не могу вести себя, как все эти истеричные женщины, только потому, что кто-то заботится обо мне. Это было именно то, что тебе следовало сделать, когда находишь кого-то, нуждающегося в помощи, так ведь? Даже если ты и был огромным, плохим байкером-уголовником.

Я хватаю запись, которая мне знакома, поднимаю иглу и устанавливаю её. В течение долгих секунд стоит гул, прежде чем звук хлынул из динамиков. Я устремляюсь к дивану, опускаясь на него. Я просто несколько минут хочу побыть подальше. Диван был одним из тех самых кожаных диванов. Таких, что все обожают. Те, что кажутся масляными на ощупь. И как только я легла на него, я провалилась в сон, успокаивая себя мыслью о том, что я не вздрогну от того, что кто-то разбудил меня с целью навредить.

И у меня был кошмар.

Но это не было ночным кошмаром.

Это были воспоминания.

***

– Давай, просыпайся! – Говорит один из них, Дик, я слышу, как другие парни зовут его. Нет. Он не говорит. Он кричит. Прямо мне в ухо. Заставляя меня метаться в кровати, я так скоро забыла, что привязана, и верёвки обжигают уже и так израненную кожу на запястьях, боль настолько сильная, что я с трудом подавляю, подступающую к горлу желчь.

– Она едва не обоссала кровать, – говорит Мартин, посмеиваясь.

Их запах это то, что бесило меня больше всего. Сигаретный дым, который, казалось, сочился из их пор. Смешанный с запахом водки в их дыхании. И практически удушающий запах их тел.

Можно было практически учуять их, когда они спускались в зал, если не спишь.

Я, должно быть, крепко уснула, раз на меня напали так неожиданно, вырывая меня из тумана сна, словно вихрь.

– Она, и в самом деле, красотка, – говорит Дик, его пальцы двигаются по моему лицу, спускаясь вниз и поглаживая мою шею. – Такие спелые, – говорит он, его рука двигается по моей груди, совершенно не защищённой лифчиком от «рыщущих» пальцев. – Надо, чтобы её трахнули, как следует, как ты думаешь, Март?