Выслушав череду вопросов, ответы на которые повергли ее в шок, и увидев, как она разбила банку арахисового масла, мне захотелось узнать, почему эта девушка находится совсем одна в общежитии колледжа во время рождественских каникул, и почему у нее вид самого одинокого в мире человека.

— Я уберу, — говорю я, хватая рулон бумажных полотенец и веник. Выхожу из-за прилавка и опускаюсь на колени, изо всех сил стараясь не пялиться на девичьи ноги. Обтягивающие джинсы практически ничего не оставляют воображению. — Что ж, у меня отличная новость: масло осталось в банке.

— Осторожнее с осколками, — предупреждает Финли, присаживаясь рядом со мной и поднимая несколько самых крупных пальчиками в перчатках. Ее рука касается моей, и она, подняв взгляд, говорит: — Ой, извини.

Мне хочется сказать, что ей не за что извиняться. Она красива: длинные ресницы застенчиво трепещут в попытке избежать прямого зрительного контакта, из-за чего, естественно, я смотрю на нее дольше положенного. В итоге она замечает осколки в противоположной от нас стороне и, тряхнув головой, отворачивается, оставляя меня в легком шлейфе запаха ванили и каких-то цветов.

— Будь осторожнее. В данный момент судебные тяжбы мне не по карману, — в шутку говорю я, но девушка поворачивается и выпрямляется. Ее губы дрожат. — Прости, пожалуйста. Я бы не стала подавать на тебя в суд.

— Даже не знаю, можно ли тебе доверять, — вздыхаю я. — В том смысле, что… давай-ка поразмыслим минутку. — Я бросаю последний осколок в кучу уже собранных и поднимаюсь на ноги. — Ты остаешься совершенно одна в студенческом общежитии на все рождественские каникулы и приходишь сюда, чтобы запастись хлебом и арахисовым маслом в преддверии надвигающейся бури. — Я делаю шаг в ее сторону и теперь, когда она смотрит на меня, замечаю, что глаза у нее медового цвета. — На мой взгляд, ты не отличаешься здравомыслием. — Кажется, я и сам не вполне здоров, потому что это худшая из всех моих попыток склеить девчонку.

— Получается, если мне нравится быть одной и есть бутерброды с арахисовым маслом, то я непременно должна подать на тебя в суд? — шутливо спрашивает Финли.

— Именно это я и имел в виду. — Я скрещиваю руки на груди, пытаясь сдержаться и не смахнуть упавшую на ее розовый носик ресничку. — Ладно, хорошо, что ты пришла сейчас, потому что через пару минут я закрываюсь.

— Закрываешься? — Она делает пару шагов назад, к полкам, и берет еще одну банку арахисового масла. — Уилл никогда не закрывал магазин во время снегопадов.

Как бы мне ни хотелось объяснить ей, что я не такой, как Уилл, и именно по этой причине мы с ним пять лет не общались, но все же решаю избавить ее от подробностей.

— Это будет не просто снегопад, фея Динь-Динь. (Примеч. персонаж из произведений о Питере Пэне).

Прищурив глаза, девушка нервно теребит кончики своих волос и напоминает мне:

— Финли.

— Да, но выглядишь, как Динь. Не хватает зеленой юбки и волшебной палочки, а так — вылитая Динь-Динь.

На ее щеках появляются две маленькие ямочки.

— Ладно. Слабак.

Слабак?

— Слабак? Как это прозвище может подходить ко мне? Вулкан — вот самое подходящее.

— Ты закрываешь магазин, испугавшись небольшой метели, — говорит она.

— А кому придет в голову тащиться сюда во время снежной бури?

Долгую секунду она смотрит на меня, явно не зная, что ответить.

— Не мог бы ты посчитать стоимость моих покупок? — спрашивает она, выставив арахисовое масло на прилавок рядом со всем остальным. — И, пожалуйста, разбитую банку посчитай тоже.

Я прохожу мимо, слегка задевая ее плечом.

— Осторожно, не наступи на осколки.

— Конечно. Иначе, если наступлю, мне придется подать на тебя в суд.

— Именно. — Продолжая смотреть ей в глаза, я пробиваю на кассовом аппарате покупки. Ее присутствие вызывает у меня легкое очарование. — Итого девять долларов и двадцать центов.

Порывшись в сумке, она достает кошелек и перебирает карты, пока не находит нужную.

— Ты посчитал разбитую банку масла?

— Не помню, — говорю я, по-прежнему глядя на нее. Обычно я не такой наглый, но Финли — красотка, а поскольку в ближайшие дни мне предстоит видеть только серый и белый цвет, то можно себе позволить маленький лучик света.

— Бэкс, ты, кажется, хамишь, — говорит она, глядя на меня.

Я склоняю голову набок, сдерживаясь, чтобы не рассмеяться над ее внезапным смущением.

— Думаю, это ты немного хамишь.

С тихим ворчанием она снова запускает руку в сумку и достает оттуда одну десятидолларовую и две купюры по доллару. Хлопнув ладонью, кладет их на прилавок со словами:

— Вот, этого должно хватить и за разбитую банку. Чек мне не нужен, — и, развернувшись, направляется к выходу.

— А пакет с маслом и хлебом ты взять не хочешь? — Я уже смеюсь — тихо, но смеюсь. Ее щеки становятся пунцовыми, когда она возвращается к прилавку, забирает пакет с покупками, а потом снова идет к двери.

— Эй!

Она не оборачивается, чтобы взглянуть на меня, но и не открывает дверь, чтобы выйти.

— Будь осторожна во время бури. — Я говорю это совершенно искренне, но после пятнадцати минут поддразниваний не уверен, что она воспримет мои слова именно так.

Тихим кротким голосом сказав мне «спасибо», Финли толкает дверь магазина. Я вижу, как она проходит за окном, обхватив себя руками. Неужели она действительно совсем одна в общежитии? Во время рождественских каникул оно похоже на заброшенный дом — такая там тишина. Я выглядываю из окна. Интересно же, куда она пойдет. И действительно, девушка проходит через кованые ворота на территорию общежития и толкает входную дверь. Это просто безумие.

Глава 3

Финли

Эти часы всегда такие громкие?

Я быстро пересекаю общий холл — жуткая тишина обволакивает, словно густой туман. Одиночество для меня не в новинку, но я никак не могу привыкнуть к тишине. Там, в больничной палате, после отключения всех мониторов, единственным звуком, который я слышала, было тиканье старых пластиковых часов, висящих на стене. Тик-так. Тик-так. Тик-так.

Неужели это было последним, что они слышали? Мне хотелось бы, чтобы последним звуком для меня стала нежная музыка или шум океанских волн. Но, скорее всего, у меня не будет выбора. Смерть не дает его никому.

Голые стены коридора, ведущего к моей комнате в общежитии, часто напоминают мне больничный холл: бесконечный путь к началу очередного конца; чистый лист и отсутствие слов, чтобы начать новую главу. Жизнь не должна быть такой.

Я вхожу в свою комнату, отмечая, что облака за окном сгустились и стали угрожающе-серыми. Снежинки медленно падают на землю, создавая впечатление обычного снегопада, но никак не бури. Ложусь на кровать и смотрю на свою елочку, вспоминая те моменты, которые принимала как должное и не ценила — в тот раз я сказала папе с мамой, что слишком устала, поэтому не буду помогать им наряжать елку. Телефон для меня всегда был интереснее, чем развешивание каких-то дурацких украшений на еще более дурацкое дерево. Навязчивые рождественские песенки никогда не вызывали у меня прилива радости — наоборот, наводили тоску. А теперь и вовсе воспринимаются похоронным маршем.

Пытаясь сбежать от собственных мыслей, я включаю телевизор и щелкаю с канала на канал в поисках какого-нибудь нерождественского фильма. Как оказалось, единственный канал, не связанный с Рождеством, это погодный, и он предупреждает меня о надвигающемся конце света. Далее следует прямое включение из Вермонта, находящегося сейчас в эпицентре бури. И без того высокие сугробы, наметенные с начала зимы, стали выше, еще, по крайней мере, на полметра. Пешеходам и автомобилистам настоятельно рекомендуют не выходить на улицу. Кажется, мне стоило подойти к вопросу серьезнее. На хлебе и арахисовом масле я долго не продержусь. Мои навыки выживания не дотягивают до уровня, необходимого здесь, в горных районах. За последние два года я кое-как пережила пару небольших метелей, выпавших на время зимних каникул. В течение же учебного года столовая открыта каждый день независимо от погоды, а территорию возле общежития расчищают дворники.