Грустные мысли о родных краях совсем не были подспорьем в предстоящем разговоре — усмехнулась, какой тут разговор посредством дощечки и мела — поэтому отогнала их подальше. Это только кажется что там, далеко за горами небо синее, вода вкуснее и трава зеленее. На самом деле они везде одинаковы и не стоит тосковать о том, что и так видишь вокруг каждый день.
Потопталась у входа в замок, смахивая пыль с туники. Когда-то ярко-голубая, с затейливой вышивкой по подолу и рукавам, она давно выцвела, от частых стирок и жгучих солнечных лучей. Да и дождь, и ветер, и вьюгу моей одежде приходилось перенести. Жизнь покидала меня по свету. И пусть осень, зиму и начало весны я, как и любая другая Ведающая, предпочитала проводить в каком-нибудь селе или замке, теплыми деньками никак не получалось усидеть на месте. Беспокойство, знакомое всем знахаркам, не давало покою.
Причин, чтобы и дальше стоять без дела у ворот, не было. Решительно прошла мимо очередной сонной охраны, пересекла двор и вошла в каменный дом. Очень не хотелось нести дурную весть, но выжить у князя шансов не было. Разве что случится чудо. А времена чудес давно миновали.
Жена князя, молодая, красивая девушка, вышла мне навстречу, после того как слуга доложил ей о том, что я вернулась. Она смотрела на меня внимательно, испытующе, но не задала интересующего её вопроса, просто сказала:
— Вы верно голодны? Я приказала подготовить для вас трапезную.
“Поем у себя. Люпама нет. Князь не выживет” — вот и написано самое главное.
Девушка даже не вздрогнула, только закусила губу, потом вздохнула:
— На все воля Богов.
Можно было позавидовать её самообладанию, так спокойно перенести весть о скорой кончине супруга. А все ли ладно в этом семействе? Впрочем, мне нет дела до тайн этого дома. Моё дело дождаться смерти, как бы неприятно это ни звучало, а после стану свободна. Такие простые слова, а сколько эмоций на самом деле придется пережить. Сколько чужой боли пропустить через себя.
Склонила голову, давая знать молодой женщине, что больше мне нечего ей поведать и, не дожидаясь ее ответа, направилась в комнату, которую сразу по приезду предоставили в мое распоряжение. Следовало умыться, сменить тунику на чистую, быстренько перекусить и вернуться к больному. Никак не укладывалось в голове, что сильный, красивый и, не далее как несколько дней назад, здоровый мужчина, скоро простится с этим миром. Я ещё помнила князя полным сил, безжалостным и… нежным. Воспоминания нахлынули так не вовремя.
Три года назад
Звонкое летнее утро настраивало на беззаботный лад, но Алинэя время от времени вздрагивала, все ещё не могла успокоиться после нежданной встречи. Радость от того, что отец вчера приехал, омрачалась неприятным гостем. Его появление на её пути точно было не к добру, тяжелый камень ложился на душу, стоило только вспомнить жёсткий взгляд. Да запястья болели, напоминая о силе князя Ливенийского. Даже щебетание птиц и шелест листвы не отвлекали надолго от тяжелых мыслей и предчувствий.
Заглянув в чистый, каменный домик на окраине поселка, девушка на время забыла о существовании недоброго князя Оттара. Оитлоры нигде не было, но Алинэя не стала беспокоиться, знахарка, наверняка, ушла к кому-нибудь из сельчан. Захворал, видать, кто-то. О том, что Оитлора могла уйти совсем, повинуясь вечному чувству беспокойства, девушка и не подумала. Знахарка обязательно бы попрощалась с любимицей, прежде чем совсем уйти из села. Не раз весной Ведающая снималась с места, и не было её месяц, два, три, а потом она обязательно возвращалась. И всегда перед уходом прощалась со своей ученицей.
Алинэя прошлась по светлой комнатке, выглянула в окно, провела рукой по пучкам лечебных растений, развешенных прямо под потолком, улыбнулась и вышла в небольшой дворик. Пахло свежескошенной травой и цветами, которые остались нетронутыми возле плетня. Неведомый работник, который позаботился о покосе сорняков, оставил полевые ромашки и анютины глазки расти дальше. Алинэя снова улыбнулась. Она прекрасно знала, кто мог это сделать и зачем. Только Уитт мог помнить о том, что именно ромашки милее всех цветов её сердцу. Значит, он приходил, её добрый и единственный друг. Сын мельника не чурался помогать Ведающей по хозяйству и был частым гостем в её доме.
Девушка обогнула домик, и сердце радостно забилось, Уитт ещё не ушел, он стоял в густой, высокой не скошенной траве и точил косу. Парень скинул рубаху, чтобы она не мешала работать, и сейчас был одет только в темные, добротные штаны, да обут в мягкие сапоги. Светлые, выгоревшие на солнце волосы, бронзовая от загара кожа, под которой перекатывались литые мускулы, белозубая, мальчишеская улыбка и синие как васильки глаза. Паренек был взросл и рассудителен не по годам. Тяжкий труд с младых ногтей, да пытливый ум… Мальчик быстро повзрослел, но всё ещё не возмужал. Правда он обещал стать сметливым и сильным мужчиной. Ясная улыбка осветила его лицо, когда он заметил девушку, идущую ему навстречу:
— Госпожа, здравы будьте, — но кланяться не стал.
Зачем земные поклоны подруге детских лет? Алинэя улыбнулась в ответ, смутившись от того, что застала друга полураздетым. Заметив, что девушка отвела взгляд и покраснела, парень тоже смутился, вспомнил в каком виде стоит, метнулся к плетню и растерянно зашарил рукой по нему в поисках рубахи:
— Я сейчас, госпожа, сейчас.
Наконец он натянул на себя, путаясь в рукавах, вожделенный предмет одежды и Алинэя смогла оторвать взгляд от земли и улыбнулась парню. От щёк постепенно отливала кровь, и к девушке возвращался привычный цвет лица.
— Лина, как хорошо, что ты заглянула, — женский теплый голос разбил неловкость ситуации и молодые люди вздохнули более свободно. — У меня как раз есть к тебе разговор. Пойдем в дом. Уитт, как закончишь косить, тоже приходи, тебя будет ждать чудный отвар.
Девушка послушно пошла следом за Оитлорой. Сухощавая, немолодая уже женщина, ступала легко и бесшумно. Туника с длинным рукавом выцвела и только причудливая вышивка по подолу, тоже подрастерявшая первоначальные краски, выглядела на её фоне нарядной. Серая, из плотной ткани сумка, перекинутая через плечо так, что крепкая лямка пересекала грудь, говорила о том, что Ведающая пришла от больного. Лёгкие, удобные сапожки — запылившиеся, а потому какого они цвета никак не разберёшь — завершали такой привычный образ знахарки.
Оитлора пропустила Алинэю первой в дом, потом зашла сама, скинула сапожки и сняла сумку, устало потянулась, помассировала пальцами виски и, вздохнув, проследовала вслед за ученицей на ту половину комнаты, которая заменяла Ведающей кухню. Привычно взялась за черпак, плеснула воды в котелок, под которым уже занимался веселый огонь — Алинэя постаралась — зачерпнула ещё немного из кадки, стоящей в углу и склонилась над деревянной бадьей. Ученица забрала черпак у знахарки и принялась поливать руки наставницы, давай той возможность смыть грязь и пыль, не только с ладоней, но и с усталого лица.
Длинные, проворные пальцы сами знали, что да как, знахарка думала тяжелую думу, машинально отправляя в котелок нужные травы. За то время, пока она готовила ингриенты для отвара, Алинэя успела спуститься в погреб и принести немного корнеплодов и крупы. Можно было приступать к приготовлению еды. Но Оиталора не прикоснулась к продуктам, а устало опустилась на скамью, стоящую у тяжёлого, сбитого из крепких досок, стола.
— Лина, — начала она со вздоха сложный разговор. — Я ухожу, — глянула мудрыми серыми глазами на девушку, прочла молчаливый вопрос во взоре и снова вздохнула. — Так надо, Лина. Я ухожу совсем. Придет время, ты поймешь, что Ведающие не могут долго находиться на одном месте. Не дано нам этого. Не умеем мы пускать корни. Возможно, я вернусь сюда, но что-то мне говорит, что в других краях я нужнее, а значит, не скоро вернусь, если вернусь, конечно. Не смотри, дитя, так печально и не плачь, — женщина нежно провела пальцем по щеке девушки, смахивая слезинку. — Ты, как и любая Ведающая — одиночка. Как я, как другие, сама поймёшь, что нам нельзя позволять себе такую роскошь как привязанность. Но наши глупые сердца все равно прикипают, привыкают и потом нам тяжело уходить, но иначе нельзя, иначе ты потеряешь дар, иначе ты не сможешь лечить и чувствовать других. Ты же понимаешь меня, Лина? Хоть и изъясняюсь я путано, но ты же сердцем чувствуешь как оно должно быть? Придёт время, и ты сама уйдешь туда, где, как ты почувствуешь, ты нужна. Зову нельзя противиться, иначе он сожжёт тебя изнутри, а я и так задержалась в ваших краях и теперь душа зудит и болит. Мне нельзя больше здесь оставаться, милое дитя. Ты усвоила основную премудрость, а дальше и сама сможешь учиться.
