С этими словами он накрыл ее побелевшие пальцы своими.

Где-то в недрах хлева звенела горячая вода и тихо ругался Фабиан. Нежно, успокаивающе шелестели голос старухи и хрусткий лен в ее руках. С улицы можно было расслышать звуки мирного полудня. А у Луизы появилась крохотная надежда на новую жизнь.

В Иберии у женщины было только два пути, чтобы оградить себя от посягательств мужчин: стать одной из жриц, которые плясали на погостах и могилах, чтобы почтить Смерть, или занять место умершего жениха в банде, навсегда отказавшись от платья и надежды стать женой и матерью. К невестам мертвецов не прикасались, их не желали. Они были здесь почти равны мужчинам и пользовались уважением.

Обо всем этом Луизе, шепелявя отчасти из-за особенностей языка, а отчасти – из-за выпавших зубов, рассказывала по пути в город та самая старая иберийка, которая промывала и бинтовала раны Дюпона. Фабиан, переводя, сокращал ее фразы как мог и держался холодно – не мог простить Луизе лжи, длившейся много месяцев. Но девушка верила, что рано или поздно его обида остынет.

Было решено, что она назовется невестой погибшего. Для Луизы это было компромиссом с правдой, ведь Олле называл ее суженой. И, хоть между ними не было ничего, кроме невесомого прикосновения губ на утесе, а сам Миннезингер мог оказаться живым, его слова хранили ее здесь и сейчас.

Как только выдастся малейший шанс, она отыщет друзей из Крысиного театра и поможет им вернуться домой. Если, конечно, они того захотят.

Люди Венделя покинули полузаброшенную деревеньку на рассвете следующего дня. Бывших пленников посадили на телегу, ведь те были еще слишком слабы, чтобы ехать верхом. С коней смыли боевую раскраску – в городе, где правил алькальд и несли стражу вооруженные альгуасилы, за бандитизм могли вздернуть.

Фиера ранее была деревней, живущей по старинным укладам. От нападений чужаков ее защищал небольшой отряд вооруженных мужчин, во главе которых встал в свое время Вендель. Но эпоха железных дорог стремительно набирала обороты и наконец с паром и ревом ворвалась в этот пыльный оазис мирной жизни и перевернула все с ног на голову.

Сначала прибыли строители, возвели насыпь и проложили рельсы. Какой-то богатый промышленник выкупил поблизости от деревни огромный участок полей и построил там множество складов. Узел дороги затягивался все туже, приезжали все новые и новые чужаки и селились вокруг. Открылись еще две харчевни с визгливыми подавальщицами, будто из-под земли выросло здание банка. Фиера становилась городом.

В конце концов из столицы прибыл в сопровождении своих подчиненных алькальд, человек жесткий, как подошва, и объявил деревенских ополченцев вне закона. Он даже заключил их под стражу на несколько дней, а позже помиловал. Однако закон о запрете банды оставался в силе по сей день. То есть, как это было принято в Иберии, алькальд закрывал глаза на все, что происходило за пределами его вотчины.

Именно в Фиере жили семьи людей Венделя. И его жена Доротея.

Супруга герра Эриха фон Клокке, которую только у него язык поворачивался называть Стасенькой, выглядела значительно старше мужа. Застегнутая на все пуговицы от горла и до самых ладоней, Анастасия Радев носила в комнатах чепец с плоеным серым кружевом и, отправляясь за пределы господского дома, – соломенный капор. В то время как Эрих, он же пан Горан, был похож на филантропа на заслуженном покое, она правила усадьбой железной рукой: вела счета, раздавала немногословные приказы и даже сама секла дворовых.

Юстас испытал нечто сродни культурному шоку, когда проснулся от врезающихся в виски воплей и, выглянув в окно, увидел панну Анастасию с розгами в крошечном красном кулаке. К позорному столбу, который он поначалу близоруко принял за указатель, спиной к дому была привязана за запястья раздетая по пояс немолодая крестьянка – соли в ее растрепанных косах было больше, чем перца. Свистали розги, лопатки женщины расцветали багровыми лентами, участливо подвывали другие служанки.

Даже прищурившись, он не смог в точности разглядеть выражение лица хозяйки и вскоре брезгливо отвернулся. Ему не хотелось выяснять причины такого наказания. В конце концов, в большинстве феодов помещики безраздельно властвовали над жизнями крестьян, продавали их, покупали или обменивали на лошадей и собак. Закон их не защищал, а ему не было дела до чужих порядков.

Однако заняться ассистенту герцога было нечем.

Судя по горячему приему, оказанному герцогу бывшим патроном, Юстас ожидал удушливого гостеприимства, о котором читал в путевых заметках или слышал из первых уст. Путешественника ждали чрезмерное угощение, обязательная охота, визиты соседей-помещиков, жадных до новых лиц, и непременное сватовство залежалой девицы в томных кудряшках. Действительность же настолько не соответствовала этим описаниям, что Андерсен почувствовал себя почти обманутым.

Предоставленный самому себе, он досадовал на герцога, который оставил верного ассистента за дверями кабинета. О каких тайнах могла идти речь? Юстас знал, что они ведут переговоры о визите в Олонскую Империю. Около тридцати лет назад оба несли там службу в посольстве, но герр Спегельраф оставил должность ассистента раньше, чем фон Клокке покинул страну и пост. Фердинанду нужны были обрывки его старых связей.

Первым делом Юстас исследовал усадебную библиотеку. К сожалению, она не представляла особого интереса: местные альманахи журналов за последние десять лет, ежегодники, копии переписи крестьян, ряды классических собраний с неразрезанными страницами и целый стеллаж бульварной прозы потрепанного вида. Было заметно, что библиотеку начали составлять как дань приличиям, но не довели дело до конца. Почти все тома были изданы недавно. С другой стороны, что любопытного он ожидал найти в таком захолустье? Уж точно не эротические олонские гравюры семнадцатого века.

Но предмета его истинного интереса в библиотеке тоже не обнаружилось. Зачастую пожилые люди складировали в пропитанных бумажной пылью комнатах ненужные документы, прежде чем сжечь их. И они здесь были: счета, гроссбухи с перечнем всех затрат и налогов, снова и снова – списки имен, мужских и женских, таких непривычных, что произносить их вслух было неприятно… Но ничего о добыче серебра. Ни слова, ни цифры. Проклятый рудник начинал сводить его с ума, но проявить любопытство, пуститься в поиски по поместью или задавать вопросы за ужином он не мог. Не смел.

Задыхаясь от безделья, он обратился к последнему рукописному тому, который еще не успел изучить, – к семейной летописи неких Винеску, прежних владельцев поместья. История оказалась запутанной из-за строгих правил наследования и даже увлекла Юстаса. Кроме того, при разделе собственности между сыновьями был единожды упомянут и серебряный прииск. Если в Кантабрии женщина могла наследовать и титул, и земли, то здесь не могла владеть даже клочком земли. Пани Анастасия, последняя представительница вымирающего рода Винеску, сорок лет назад вступила в брак с паном Радевом где-то в Валахии. Следовательно, после смерти бездетного дяди, Тадеуша Винеску, поместье стало законной собственностью ее мужа, Горана Радева. То есть Эриха фон Клокке, который в то время служил послом при олонском дворе.

Юстас удовлетворенно потянулся в продавленном плюшевом кресле. К досье на герра Эриха добавился еще один любопытный пункт.

– Мне горько видеть, как ты замучил своего мальчика, – уже привычно сокрушался фон Клокке, размахивая наколотым на вилку куском буженины.

Юстас тоже привычно добавил к уничижительному определению мысленное «на побегушках». Он выслушивал одно и то же на протяжении десяти дней.

В столовой, как и во всем восточном крыле усадьбы, правил бал вкус хозяйки: орех и ситец, строгие пропорции и вездесущие цветочные орнаменты. Занавески хрустели от крахмала на вялом теплом ветерке, разливался горьковатый аромат герани. Вдоль стен тянулись открытые полки для бесчисленных блюд, расписанных пасторалями. Если бы кому-то вздумалось закричать здесь во весь голос или хватить кулаком о стол, то они посыпались бы звенящей лавиной. Но никто не стал бы вести себя подобным образом. По крайней мере, здесь не было уродливых чучел животных и птиц, которые коллекционировал фон Клокке.