– Alguaciles! Alguaciles!

– Стража! – сообразил Фабиан. – Что теперь?..

– К лодкам, – решительно ответила Луиза. – Они не станут разбираться, кто мы!

И первой бросилась бежать, пригнувшись, чтобы шальная пуля не догнала ее в потемках.

Но Братья, не заметив, что к ним спешат свои, внезапно изменили направление и побежали к ущелью между скал, где можно было угадать тропу. Подавив возмущенный вопль, Луиза свернула следом. Она изо всех сил старалась держаться подальше от боя, в который уже вступили альгуасилы со своими старинными, но смертоносными орудиями, и все время оборачивалась, чтобы не потерять Фабиана.

Но тут перед ней возник из мрака всадник с горящим факелом в руке. Его белый конь, расписанный широкими полосами боевого рисунка, встал на дыбы, перебирая копытами в воздухе. Ибериец что-то прокричал, но Луиза не поняла ни слова и побежала прочь.

Петляя, как затравленная лиса, она уже почти достигла ущелья, где скрылись Линкс и Рехт, как вдруг босой ногой наступила на что-то скользкое. Ее колено пронзила боль – сустав на мгновение сошел со своей оси, но с хрустким щелчком вернулся.

Луиза упала.

Под ней было чье-то рыхлое тело, залитое словно бы горячими чернилами, так предательски ее подстерегшими.

Над ней было небо – бездонное и дикое, как омут.

Впереди была тропа, достигнув которой она надеялась спастись.

Позади раздался крик Фабиана, вдруг выбившийся из какофонии сражения.

И конский топот. Он приближался.

Превозмогая боль, осколком металла ворочавшуюся в ответ на каждое движение, Луиза вновь поднялась на ноги. Она спешила как могла, но все же опоздала.

Со знакомым хлопком там, где секунду назад были фигуры друзей, расцвело и расползлось, как опухоль, багровое облако дыма и краски. Чтобы сбежать, Братья использовали свое старое средство, которым в Хестенбурге разогнали толпу у ратуши.

Но девушка не потеряла надежду и, отчаянно хромая, устремилась к облаку – еще был шанс обнаружить друзей там.

– Луковка, сзади! – закричал Фабиан ей вслед.

Какая-то сила оторвала Луизу от земли, вцепившись в воротник и растрепавшиеся волосы. Ее швырнуло вверх, в сторону, вниз, вышибло воздух из легких. Мир перевернулся и помчал девушку вперед. Боль она ощутила только через пару секунд – та захватила все ее внутренности, резанула затылок и эхом отозвалась в вывихнутом колене.

Еще через миг пришло осознание – Луизу схватили и, как куль муки, перебросили через коня перед наездником. Девушка попыталась вырваться, но чужая рука держала крепко, придавив ее к взмыленному животному. До ножен было нипочем не дотянуться. Перед глазами мелькали земля, могучий белый бок в узорах да вспышки орудий и факелов.

Если сейчас упасть, то позвоночник треснет, точно ветка. Поэтому, подчинившись инстинкту, одной рукой она вцепилась в подпругу, сдирая в кровь костяшки, ломая ногти о пряжки и ремни.

Конь сделал круг по окровавленному пляжу и вернулся к ущелью, где уже улегся красный дым.

Повсюду лежали тела. Часть их уже стащили в кучу и подожгли на них одежду. Курган чадил и тлел. Женский вой, начавшийся с одной высокой скорбной ноты, разрастался, достигая вершин скал и улетая в небо. Один из коней потерял всадника и был ранен: он жалобно ржал и запрокидывал голову, но не мог подняться. Двое иберийцев заламывали Дюпону руки. Привиделась ли ей эта жестокая картина или так все и было?

Где остальные? Живы ли?

– Vámonos! – громыхнул над головой голос ее похитителя, и выстрел из ружья в воздух вторил ему.

Их язык был так похож на александрийский, которым ее восемь лет мучили во дворце, что Луиза поняла – это приказ уходить. Связанного Фабиана взвалили на лошадь, точь-в-точь как ее саму.

– Vámonos! Jey-ya jey! Vámonos todos! – откликались бандиты на властный призыв.

Глухой перестук множества копыт приближался. Предводитель развернул коня и первым въехал на тропу в ущелье. Не в силах повернуть голову вперед, Луиза видела только обступивший ее мрак каменных стен.

Шнурок на поясе распустился до предела, сполз вниз по ребрам, а сам мешок с вещами Луизы бил ее по лицу в такт галопу коня, не давая погрузиться в спасительное забытье.

Пощечина, пощечина, пощечина. Снова и снова. Проклятые деньги «Эрмелина», увесистые рулоны купюр, перетянутых тугими каучуковыми кольцами. Не скрыться, не уйти от мучительных раздумий.

«Вот твоя доля богатства! Вот твоя новая жизнь!» – зло думала девушка, безропотно принимая эти удары.

Бандиты останавливались только один раз, чтобы перевязать товарища, которому пуля впилась в руку. Он кричал и ругался по-иберийски, пока ее извлекали, но остальные ему не отвечали.

Душная ночь была безмолвна. Ущербная луна скупо освещала путь по открытой, безлесой местности, но Луизе удалось разглядеть во время того привала, что, кроме нее с Фабианом, пленников не было.

Дюпон был без сознания. Волнистые каштановые волосы маркиза грязью облепили его лицо. Было неясно, получил ли он какие-то увечья.

Как только с перевязкой было покончено и раненый со стоном взгромоздился на своего скакуна, бандиты связали Луизе ноги. Стреножили, как животное. Она притворилась, что потеряла сознание, как Фабиан, а потому избежала кляпа и других пут.

Скачка возобновилась.

Луизе было дурно, почти как Чайке в первые дни путешествия по морю. Цветные пятна перед глазами, сначала мелкие и редкие, напоминали теперь стаи пестрых бабочек. Это зрелище вызывало тошноту.

Когда-то давно… нет, недавно, всего полгода назад, она узнала о преступлениях своей семьи. Против родных, против страны, против народа. Мать, погубившая сестру, отец – убийца короля и государственный изменник, брат – безумный отравитель. Сама она представлялась себе чистой, затронутой злом лишь снаружи, но не внутри. Она скорбела об их грехах, стыдилась, горевала.

Теперь в этом не было нужды – ей доставало собственных проступков. Все ее друзья сгинули, а она не пришла к ним на помощь, думая только о своем спасении.

Линкс и Рехт исчезли. Ни следа хрупкой Чайки. Нильс, должно быть, лежал в основании пирамиды из тел на берегу. Всех разметало, как взрывной волной. А Павел… Бедный Павел! Как долго будет надеяться его жена, что в один день он возникнет на пороге, заслонив громадной фигурой весь мир?.. И для того ли Луиза ненадолго переживет его, чтобы оплакать?

И Олле. Если бы он только был с ними, если бы он только был жив! Слезы заструились по вискам, теряясь в волосах.

В какой-то момент общий галоп сменился трусцой, и к похитителю Луизы приблизился другой всадник. Он о чем-то спросил. Девушка не смогла перевести вопрос, но в нем прозвучало слово «два» или «двое». Должно быть, речь шла о пленниках. Луиза напрягла иссякающие силы разума и прислушалась, что скажет главарь, решая их судьбу.

Вожак долго думал над ответом, но все равно его слова показались ей туманными и почти издевательскими:

– Пусть решает Дьявол.

Пальцы служащего таможни скорее напоминали пальцы механика, чем клерка. Подушечки были покрыты сетью мельчайших черных трещин, которые не отмыть самой упорной возней с мылом и щеткой. Что это? Машинное масло? Уголь? Как бы то ни было, они не оставляли следов на документах, которые таможенник рассматривал, сосредоточенно сопя.

Сам Юстас тоже пристально вглядывался в тонкую книжицу в обложке из зеленой тисненой кожи – если бы не она, в глаза бы сразу бросились новизна картона, идеально прямые углы и прочие признаки свежего документа.

Но краска печатей и чернила надписей все равно выглядели слишком свежими. Юстас даже придумал оправдание на случай, если таможеннику придет в голову обратить на это внимание. «Паспорт был украден в прошлом году. Я прошел все официальные процедуры, чтобы получить новый документ», – эта фраза повторялась у него в голове, словно написанная на ободе вращающегося колеса, на котором конец предложения почти сливается с его началом. «…новый документ. Паспорт был украден…», – твердил в уме Юстас. Эта фраза была его оберегом, его молитвой. Юстасу было чего страшиться.