Сталин был предпочтительнее для Ленина не только по причине большей дисциплинированности и исполнительности. Но и по своей судьбе, характеру убеждений ближе к той Системе, которую спроектировал и начал строить вождь большевиков. Ленин никогда ничего не забывал. Вряд ли он забыл поведение Троцкого до революции, вряд ли забыл его меткий юмор в свой адрес: «… диалектике нечего делать с тов. Лениным. Он обращается с марксистскими «положениями», как с несгибаемыми статьями «Уложения о наказаниях». Сперва находит «подходящую» статью, а затем копошится в материалах обвинительного акта, изыскивая там признаки преступления, формально отвечающие содержанию карательной статьи». Знал Ленин и то, что Троцкий позволял себе активные нападки на бюрократическую деятельность центральных партийных органов. Например, в конце декабря 1921 года Троцкий направил Ленину записку, в которой высказывал «очень большое сомнение по поводу Ваших (Ленина. – С.К.) запретительно-ограничительных предложений насчет приема в партию». Несмотря на весь свой авторитаризм, Троцкий все же сохранил в себе элементы меньшевистской фронды, это – нет-нет да и прорывалось в его поступках. Вполне вероятен факт, приводимый В. Молотовым, когда на заседании Пленума ЦК РКП Ленин написал ему записку: как можно резче выступить против Троцкого, а записку уничтожить.
И хотя в последний период по каким-то позициям Ленин качнулся к Троцкому (в частности, по вопросу образования СССР) и его отношение к Сталину охладилось из-за грубости последнего по отношению к Крупской, думается, что по сути Сталин как защитник Системы был все же ближе ее основателю.
Вчитаемся внимательно в текст ленинского «Письма к съезду». Два выдающихся вождя – Сталин и Троцкий. В пассиве у Сталина – «сумеет ли он всегда достаточно осторожно» воспользоваться необъятной властью и грубость. У Троцкого – увлечение администраторством и небольшевизм. И хотя к последней характеристике предпослано очень туманное – это мало может быть поставлено ему в вину лично, но очевидно, что предпочтен будет тот, кому не было дано политической рекламации. Кроме того, Ленин не мог не знать о реальной политической силе Сталина, опиравшегося на секретарский корпус разных уровней. И то, что говорит В. Молотов, в целом, на наш взгляд, соответствует действительности.
Вопросы же о том, в чем Сталин был последовательным ленинцем, в чем развивал его, а где извратил и довел до абсурда ленинские идеи, являются предметом самостоятельного исследования и, думается, что общественная мысль на этом еще сосредоточится. Хотелось бы обозначить лишь один ракурс данной проблемы. Очень интересно сравнение терминологического и образного рядов ленинских и сталинских работ. И в тех, и в других – очень похожие «корректные» эпитеты в отношении политических противников и оппонентов. И у Ленина, и у Сталина обнаруживается по существу однотипный взгляд на государство как некую систему с иерархическими связями и с партией коммунистов как своеобразным пультом управления таковой. У Ленина партия, руководящая Советами, профсоюзами, рассматривается как гибкий и могучий аппарат, контролирующий все жизнедеятельные сферы жизни страны. Затем он развивает этот образ, управление партии государством у Ленина ассоциируется с человеком, сидящим у руля машины и предпринимающим все усилия, чтобы она повиновалась рулю.
Сталин принимает как бы эстафетную палочку (конечно, не только в теории) от Ленина в деле партийного «руления» государством «рабочих и крестьян». В 1923 году, выступая на XII съезде партии, он активно использует образ машины, однозначно замечая, что «шофер великолепен» и выдвигает ряд мер, направленных на совершенствование ее функциональных узлов, или, как совсем по-шоферски выражается генсек, «приводных ремней», «передаточных аппаратов». Ну как же после этого не согласиться с Молотовым, что Сталин смело проводил ленинские идеи в жизнь.
Здесь есть еще один момент, на который следует обратить внимание. В подобном механистическом подходе к общественным отношениям человек фактически является лишь инструментом, винтиком, шайбочкой, штампуемой по ГОСТу. Стоит ли после этого негодовать на сталинское «незаменимых людей нет». Система аккуратно «выбраковывала» нетиповые для нее «детали». Молотов произносит по этому поводу фразу, которая могла бы стать достойным эпиграфом в летописи советской истории – «винтики-то винтики, но важно, в какую сторону они вращаются».
Может все это и так, скажет оппонент, но ведь был нэп, стратегическая линия, выработанная Лениным и прерванная Сталиным. Заметим, что подчас полярные оценки сути новой экономической политики даются не только с академических, но и политических трибун. Идут жаркие дискуссии в научной и публицистической периодике, обсуждаются проблемы, был ли крах нэпа обусловлен его внутренними кризисами, или этой политике просто не был предоставлен режим наибольшего благоприятствования. Думается, что на практике было и то, и другое, и еще целый ряд факторов, по которым историкам еще предстоит высказаться глубоко и всесторонне. Но в данном случае давайте поразмышляем в том направлении, которое предложено В. Молотовым.
Ленин планировал нэп как временное отступление и уже через год, в 1922 году, выступил и сказал, что с нэпом надо кончать, замечает Молотов, и замечает, на наш взгляд, совершенно правильно. Начиная с 1921 года, Ленин метался между Сциллой доктринальной догмы и Харибдой политического прагматизма. Развить производительные силы, инициативу и предприимчивость, «заставить» капиталистов работать на социализм и одновременно укрепить существующий строй. Вот почему, наряду с партийными директивами о претворении в жизнь новой экономической политики, на места рассылались (при самом активном участии В. Молотова) инструкции о борьбе с «обуржуазиванием» коммунистов и усилении идеологической работы. И ленинское «всерьез и надолго» фактически не вписывалось в его усилия по стабилизации института «партии – государства».
Ленинский вариант нэпа можно сравнить в какой-то мере с переводом тюрьмы на хозрасчет, когда получаемые средства используются опять-таки на укрепление этой тюрьмы. Конечно, тюрьма всегда есть тюрьма. С точки зрения свободного человека. Но для ее обитателей вопрос о типе тюрьмы далеко небезразличен. И тут может сработать еще один закон – истинный хозрасчет рано или поздно выведет обитателей тюрем на проблемы (в той или иной степени) и политической свободы. Ленинский нэп допускал, правда, в известных пределах[2], как плюрализм экономических структур, так и «закручивание гаек» в области политической и идеологической. Но экономическая свобода, даже ограниченная, все равно ставила так или иначе вопрос об изменении характера политического режима, а в перспективе – и общественного строя. С этим, наверное, в какой-то мере связана истинная причина «обрубления» нэпа в конце 20-х годов. Вот почему оказались неприемлемыми реформы Косыгина, мыслящиеся в рамках системы и просто опасным экономический эксперимент Худенко.
Это, наверное, понимал и Ленин. Вот поэтому и говорил о прекращении «отступления». Именно как отступление от генеральной линии, он в принципе и оценивал нэп. И эта мысль последовательно проходила во всех его публичных выступлениях и работах после X съезда. Так что не нужно специально доказывать, что означает на деле призыв «творчески» реализовать ленинскую концепцию нэпа в наши дни.
Главной социальной силой, которая постоянно оказывалась «за бортом» большевистской политики, в том числе и нэпа, было крестьянство. Это утверждение кажется, на первый взгляд, необоснованным, ибо вроде бы, как это было вложено в наше сознание, нэп и замышлялся ради смычки рабочих и крестьян. Нет, замышлялся он ради укрепления диктатуры партии во всех ее структурных звеньях. Он и был «брошен» как ее спасательный круг.
Трагедия страны состояла и в том, что в разряд если не врага, то уж во всяком случае не друга, попадает сельский труженик, виновный лишь в том, что претендовал на роль хозяина на своей земле, возможности распоряжаться произведенным продуктом по собственному усмотрению. Еще на заре своей революционной деятельности Ленин вел активную агитацию против благотворительных инициатив земской общественности Самары по оказанию помощи голодающим крестьянам губернии, ибо считал, что голод стимулирует их переход в лагерь пролетариата. В послеоктябрьский период Ленин видел в крестьянской собственности угрозу делу коммунии. Поэтому крестьянин рассматривался как потенциально «не наш», не пролетарский, а мелкобуржуазный элемент, с которым власть на каком-то временном отрезке вынуждена будет считаться. Но ни в коем случае не допускать его на роль равноправного политического субъекта власти. Показательным является выступление Ленина через два месяца после провозглашения нэпа на X Всероссийской партийной конференции (май 1921 г.). Если вы хотите политического соглашения, заявил он, обращаясь к крестьянам, тогда потрудитесь воевать и нас победить, ибо классовая борьба есть классовая война. Классовая война труженику в условиях перехода к гражданскому миру! Спрашивается: при чем тогда Сталин с его тезисом обострения классовой борьбы? Кстати, эта фраза Ленина из его полного собрания сочинений выброшена. Понимали, что почем… Понимал это и Ленин. Знал и о методах, какими проводилась продовольственная политика. На Х съезде он получил записку от Тюменской делегации, где сообщалось, что «по выполнению продразверстки устраивали такие вещи: тех крестьян, которые не хотели давать разверстку, их ставили в ямы, заливали водой и замораживали». Знал лидер большевиков, какими методами («самыми свирепыми репрессиями», по выражению Председателя Сиббюро ЦК РКП Ходоровского, написавшего в марте 1922 г. Ленину письмо, оправдывающего продовольственный террор) взимался и продналог. И все это не поколебало Ленина, а если и поколебало, то опять-таки в одном – с нэпом, как «отступлением», необходимо заканчивать как можно скорее.
