Печалит, что даже в годы перестройки у ее лидера Михаила Горбачева не раз в раздражении вырывалась фраза о «профессорских схемах». Как будто бы на аппаратно-бюрократических схемах можно построить сколько-нибудь рациональный политический механизм! В этом плане менталитет Бориса Ельцина – тоже профессионального партаппаратчика, но прошедшего благотворную школу политической оппозиции, включает ориентацию на независимых профессионалов-специалистов.
Особо жесткая «сшибка» официальных вариантов социально-политического развития страны произошла с подходами, имевшими место не внутри, а вне большевистской партии. Речь идет в данном случае об эсеро-меныпевистской альтернативе. И уж если вообще и говорить о социалистической перспективе, то программные и тактические установки этих политических группировок несомненно ближе к таковой, чем казарменно-коммунистические прожекты партии Ленина.
Сразу скажем – не надо идеализировать никого из социалистического лагеря российской революции. В какой-то мере хороши были все, с общей нетерпимостью и политическим максимализмом. И все же, думается, в данной дилемме шансы меньшевиков и эсеров предпочтительнее. Тем более, что кое-какие уроки из событий первых лет большевистской власти они извлекли.
А ведь Ленин прекрасно знал, что это не мелкобуржуазные, а социалистические партии. Ведь тех же меньшевиков активно поддерживала квалифицированная часть рабочего класса. Эсеры имели в крестьянской среде неизмеримо большее влияние, чем большевики. Хотя следует иметь в виду и то, что в российском революционном движении ни одна из партий не имела массовой социальной опоры, и речь, скорее, шла о поддержке движений и лозунгов, отвечающих естественным интересам широких групп людей. В какой-то мере это характерно и для сегодняшних процессов, когда тотальная политизация общества нетождественна его «партизации».
Знал Ленин и то, что и своей личной судьбой – каторгами и ссылками – и меньшевики и эсеры уж не меньше, чем большевики, могли претендовать на роль проводников социалистической идеи. Знал, что большая их часть особенно в 1921—1922 годах никак не борется с Советской властью, а наоборот, стремится освободить ее от оков однопартийного диктата. Знал, что никакие не «проводники капитализма» и не «прислужники империализма» меньшевики и эсеры и выступают они за производственную и политическую демократию, рабочее самоуправление, социальные гарантии труженику. Знал и многое другое. Ведь из тридцати сводок ГПУ, в которых содержалась подробная информация о деятельности этих партий, первая ложилась на стол Ленину.
А может прозрение уже начинало стучаться в сердце. Как иначе объяснить путаный, до истерики взвинченный в каждой фразе доклад Ленина на XI, последнем для него, съезде партии, где меньшевики и эсеры упоминаются в самом «криминальном» контексте, и единственным методом борьбы с ними предлагалось традиционное – «к стенке». Поистине, Юпитер, ты сердишься, значит неправ, и было уже что-то не столько грозное, сколько жалкое в таком надрыве, ибо все это должно было скрыть страшную тревогу за дело, на которое была положена жизнь. «Конечно, мы провалились» – уже вставало в своей мучительной правде.
Но были, были в партии люди, «железные» Вячеславы, Феликсы, Григории, Иосифы, Лазари… которые могли, выражаясь словами Сергея Есенина, «еще суровей и угрюмей творить дела» Ленина.
В борьбе с «мелкобуржуазной контрреволюцией» Молотов был на высоте.
Так, в октябре 1921 года он подписывает секретное письмо ЦК РКП, в котором излагалась установка на принятие «соответствующих предупредительных мер» против меньшевиков и эсеров. В июне 1923 года Молотов подписывается под тайной инструкцией всем партийным комитетам «О мерах борьбы с меньшевиками». В ней, вопреки истине, говорилось следующее: партия меньшевиков прочно и сознательно укрепилась на позиции контрреволюции, пережив процессы своеобразного перерождения и превращения в партию прямой капиталистической реставрации, более того – прямых агентов крупного капитала. Соответственно, по-боевому ставилась и задача РКП – «вырвать с корнем меньшевистские связи в рабочем классе, окончательно дезорганизовать и разбить партию меньшевиков, совершенно дискредитировать ее перед рабочим классом». Для этого дела призывалось «патронов не жалеть», бросить все силы на шельмование политического противника.
Какие только события не связывались с происками враждебных сил. Нет денег для зарплаты, плохо с продовольствием, жильем, рабочие возмущаются – стремятся не ликвидировать причины подобного положения, а найти «вражеские элементы». Крестьяне недовольны продовольственной удавкой – виноваты эсеры.
Блестящий образец подобного подхода представляет бумага, отправленная в адрес партийных комитетов за подписью В. Молотова 5 октября 1923 года. В распоряжении соответствующих органов, говорилось в ней, имеются данные, заставляющие предполагать, что волынки и забастовки, имевшие место в августе-сентябре на железной дороге, имеют тесную связь с деятельностью «иностранной контрразведки и белогвардейских шпионов».
И предлагается «радикальное» противоядие – пересмотреть состав руководящих партийных работников, усилить партийцами-массовиками партийные ячейки на железных дорогах, развернуть сеть марксистских кружков и т. п. Словом, сделать все, лишь бы сохранить Систему, свалив все на враждебные силы.
Разговор о когорте ленинцев неминуемо подводит к проблеме, стоящей сегодня, пожалуй, в эпицентре дискуссий о складывании советской тоталитарной системы. Это – вопрос о Ленине и Сталине. Здесь общественно-историческое сознание постепенно совершает возвращение на «круги своя», правда, с иным знаком в конечной оценке. Сначала – «Сталин – это Ленин сегодня». Затем, начатая в ходе хрущевской оттепели, прерванная в период брежневщины и вновь реанимированная в годы перестройки линия разоблачения сталинщины как деформированной в теории и на практике ленинской концепции строительства социализма. Но и здесь логика познания вывела проблему на уровень анализа уже не сталинщины, а сталинизма. И становится ясно, что речь должна идти об исходном замысле.
Молотов, убежденный в правоте большевистского дела, уверен, что Ленин сделал Сталина своей опорой в ЦК, действовал с ним «плечо к плечу, считал его самым надежным, на кого можно положиться».
Человек, прекрасно знавший кухню отношений в высших эшелонах партийной элиты, приводит факты о том, что Сталин стал Генеральным секретарем по личному указанию Ленина. И, как истово уверяет нас В. Молотов, после Ленина более последовательного, талантливого и, конечно, великого деятеля, чем Сталин, в партии и стране не было. Не будем спешить ни в опровержении, ни в усмешке.
После революции два человека наиболее тесно были связаны с Лениным: Троцкий и Сталин, являясь его, так сказать, правой и левой рукой. Правда, руки на разных этапах менялись.
Начиная с 1921 года, когда еще больше усиливается роль всех подразделений аппарата ЦК РКП, прежде всего Политбюро и Секретариата в жизни страны, возрастает и роль Сталина. Причем это объективно соответствовало направлению мыслей Ленина. Ведь даже в последних ленинских произведениях, из которых сегодня активно цитируется фраза о необходимости коренной перемены взглядов на социализм, при самом внимательном взгляде никаких конкретных предложений в этом плане не сделано.
А то, что предложено, фактически ориентировано на цементирование партии – государства. Ленин ратует за соединение советских органов с партийными, считает необходимым оставить за партией «общее руководство работой всех органов власти», а для Секретариата ЦК РКП(б) – организацию обучения новых членов ЦК «всем деталям управления». Особую роль для укрепления тоталитаризма сыграла ленинская мысль о слиянии органов партийного контроля и рабочей инспекции.
А между тем, если рассматривать серьезно тезис об изменении взглядов на социализм, то он требовал отказа от большевизма как такового. Но в таком случае разговор должен был идти и об ином общественном устройстве.[1]
