Отсутствие интереса к событиям мировой важности казалось Ивану Васильевичу признаком неправильности и он втайне огорчался за своего сына; ему также казались преувеличенными и несоответствующими требованиям строгой Правильности тот особенный интерес и участие, которые его сын проявлял в деле проф. Гольдовского; не мог он также забыть и простить своему сыну его неумеренную похоть, то внезапное пробуждение половых потребностей, и их чрезмерный и не поддающийся контролю характер. Иван Васильевич подумал, что его обращение в Брачное Бюро по делу сына, хотя оно и не есть форменное нарушение Правильности, но он, однако, сделал внеочередной шаг, вынужденный обстоятельствами, и для того, чтобы избегнуть явного нарушения Правильности. Мысль, что он так близко стоял к нарушению Правильности, несмотря на его многолетние усилия и старания быть в порядке, была ему неприятна; он никому не сообщал своих подозрений, но в душе боялся за своего сына и не одобрял его поведения. Отношения его с Димитрием Ивановичем еще обострились одним совершенно неожиданным обстоятельством.
Так случилось, что Брачное Бюро назначило первую встречу молодых, т. е. первую официальную встречу Димитрия Ивановича со своей невестой, как раз в тот самый день, когда, но распоряжению Психологического института, должно было слушаться дело профессора Семена Яковлевича Гольдовского. Распоряжения Брачного Бюро имели первенствующее значение, уничтожали всякие другие обязательства и освобождали Димитрия Ивановича от необходимости участвовать в занятиях института в тот день. Но Димитрий Иванович решил, что он не может пропустить такого редкого и высокопоучительного заседания института, и, кроме того, ему хотелось в последний раз послушать голос его излюбленного профессора; поэтому он требовал от своего отца, чтобы тот обратился в Брачное бюро с просьбой назначить другой день для первой встречи молодых. Такое действие казалось Ивану Васильевичу чуть ли не форменным нарушением Правильности, тем более, что это было бы уже вторичным его обращением в Брачное Бюро по делу его сына. Произошел довольно оживленный спор между обоими мужчинами; однако, распределение дня таково, что не оставалось много времени для каких бы то ни было продолжительных споров. Димитрий Иванович был непреклонен в своем решении, и Иван Васильевич быстро сообразил, что проявление крайней настойчивости с его собственной стороны могло бы считаться даже неправильностью и, в логическом обсуждении вопроса, наткнулся на одну счастливую мысль, которая его окончательно утешила: ведь Димитрий Иванович несомненно жаждет встретить свою невесту и все же он находит в себе достаточно силы воли, чтобы побороть свое чувство, и делает эго ради интереса к науке, к своей специальности. Из этого следует, что он прав, что его желание вытекает из правильно воспитанного характера и ничуть не идет вразрез с принципами Правильности. Иван Васильевич уступил требованиям своего сына и обратился в Брачное Бюро с просьбой назначить новый срок для первой встречи молодых.
Дело профессора Гольдовского, по распоряжению Психологического института, слушалось в течение целого дня, т. е. занимало утреннюю и послеобеденную сессии клиники. Когда члены заседания заняли свои места, председатель, проф. Краснолобов, приказал представителю администрации ввести пациента. При общей тишине, доктор Головин, которому поручено было клиническое изучение больного, стал читать свой доклад. Следуя рутине, он вначале повторил всем известное по этому делу сообщение на газетной доске, потом продолжал: «Когда больной был доставлен в Психологический институт и отведен в камеру № 1, было уже 12 часов; ему была предложена пища, от которой он не отказался, и, вообще, по свидетельству стражи, больной не высказывал никакого неудовольствия по поводу своего ареста и с готовностью отвечал на все вопросы чиновника. Физическое исследование больного показало следующее: мужчина, 52 лет от роду; ростом 5 футов д дюймов; весом 6 пуд. 2 фунта; значительный подкожный слой жира; волосы на голове обильные, тонкие, слегка волнистые, цвета черного, с проседью в области висков; лоб высокий и обширный; нос продолговатый, тонкий вверху, расширенный в области ноздрей; губы крепкие, несколько мясистые; зубы все здоровые и правильно расположенные; глаза черные и глубоко сидят в орбите; уши большие, хорошо сформированные во всех своих частях и близко прилегают к черепу. Мускулатура тела слабо развита; кости тонкого типа; растительность на теле распределена нормально; половые органы не представляют никаких отклонений от нормального развития. Исследование внутренних органов, равно как и нервной системы, дало отрицательные результаты. По физическому своему строению больной, следовательно, не вполне достигает размеров нормального здорового мужчины.
Когда физическое исследование больного было закончено, он без очевидного повода сам заявил, что в течение всей своей жизни ничем не болел и что последний раз, когда ему был сделан медицинский осмотр, произошел 30 с лишним лет тому назад, по случаю его принятия на военную службу. На вопрос: „Соответствовало ли его неправильное действие какому-либо заранее обдуманному плану?“, больной ответил утвердительно. На вопросы он отвечал кратко и дельно, покрывая все содержание вопроса, но не более. Получается впечатление, что больной во время допроса, хотя и ничего не скрывает, но многого не досказывает.
Бессилие роста скелета больного, как и сама форма его тела, навели на мысль порыться в родословной больного. В архивах высшей администрации Петербургского района, предки больного идут под именем Гольдовских и, начиная с нашей эры Правильности, числятся в списках в полном порядке и неизменно отмечены правильными. Только два представителя его рода, в отдаленном прошлом, имеют специальные пометки, как люди, выдающиеся своими умственными дарованиями и эксцентричные. Первый член его фамилии поселился в Петербурге за короткое время до нашей эры; он был адвокатом по профессии и именовался Евгением Исааковичем Гольдовским; он был уроженцем города Одессы. Сведения, присланные нам из Одесского района, устанавливают, что отец Евгения Исааковича принадлежал к старинной фамилии одесских евреев, журналист по профессии, и назывался Исааком Авраамовичем Гольдманом. Очевидно, что в ту отдаленную эпоху, когда еще существовали различия рас и народностей, первый представитель линии Гольдовских, переселившись в Петербург и желая, по возможности, скрыть следы своего еврейского происхождения, придал своему имени русское окончание и назвал себя Гольдовским. В действительности, если внимательно разобрать черты лица и строение тела нашего пациента, то можно без труда найти в них много сходства с изображениями типов еврейской расы, которые находятся в наших музеях. Известно, что эта раса в древности отличалась необычайной способностью к умственной деятельности, считалась расой беспокойной, легко возбудимой и революционной; кроме того, эта раса давала большой процент заболеваний нервными и умственно-душевными болезнями. Несомненно, что наш больной носит в своем умственно-душевном укладе множество особенностей еврейской расы.
При допросе больной заявил, что он сознает себя не как еврей, а как русский, и не отрицал, что в нем течет много семитической крови; он это сам давно познал, когда он изучал свой собственный организм, и даже, время от времени, задумывался над некоторыми особенностями своего характера и, в течение долгого времени, ему непонятными проявлениями своей собственной умственной деятельности. Объясняя свой поступок, нарушивший Правильность, больной, тщательно избегая деталей и конкретных указаний, ограничился заявлением, что в последние несколько лет множество мыслей непрестанно отягощали его душу; ему стоило огромного труда и невероятных усилий воли, чтобы удержаться в границах Правильности: страстные чувства и жгучие мысли овладевали его душой, росли в своей силе и неотразимо влияли на его рассудок; его надежды, что, с приближением старости, поток все новых и новых мыслей прекратится, и мучившие его душу пламенные желания погаснут, не сбылись. Наоборот, его разум крепчал с каждым годом, и новые мысли теснились в его уме и ярко освещали его собственную душу и весь окружающий мир новым и неожиданным светом; страсти делались могущественнее, и он не выдержал, и потерял контроль над действиями и движениями своего тела. Когда он направился в парк № 18, в то утро у него в голове была только одна мысль: перелезть через Предельную стену и побродить немного по улицам Московского района.
