– Ну что, давай, спой ему. Вакулю.
– А что? – растерянно спросил Глеб, не зная, что спеть.
– Народную песню какую-нибудь спой. Во весь голос. Протяжная чтоб была, это он любит. И чтоб вода была в ней.
– Вода? – удивился Глеб, доставая из чехла гитару.
– Да, – кивнул Аксентий. – Ну, река там или озеро, или ручей…
– Я попробую, – неуверенным голосом сказал Глеб. Он встал лицом к болоту, привычным движением перекинул широкий кожаный гитарный ремень через плечо.
– А можно, я русскую народную песню спою? – спросил он Аксентия. – Я, ты ж знаешь, пою не очень… Но я постараюсь…
– Ты уж постарайся, – сказал тот и устроился поудобнее, откинувшись спиной к стволу одинокой березы и приготовившись слушать. – Да помни, что ты не только водяному духу поешь, да и не столько ему, может, а еще и…
Аксентий обвел рукой вокруг себя.
Глеб откашлялся и попытался настроиться. Конечно, он имел достаточный опыт выступления перед публикой и не испытывал обычно никакого волнения, но в этот раз все было не так привычно, как всегда. Выступать приходилось в глухой северной тайге, в полной тишине, только звенящие облака комаров кружили вокруг него, пытаясь проникнуть сквозь сильный запах противомоскитного средства, которым он обильно полил свою одежду и свое тело. Ветра не было, как не было и собственно аудитории. Единственным реальным слушателем был его спутник, но он не шел в счет, поскольку петь Глеб должен был для некоего абстрактного водяного духа.
Глеб принял решение: петь так, как он пел бы для настоящей публики, так, словно бы от того, как он исполнит песню, зависела бы его жизнь. Он откашлялся, тронул струны гитары и сказал:
– «Ой, ты степь широкая». Русская народная песня.
И запел. Сначала негромко и вполголоса, потом все более и более уверенно. Он, не глядя на гриф гитары, быстро переставлял аккорды в соответствии с движением музыкальной темы, и, наконец, его голос зазвучал в полную силу и раскрылся. Казалось, влажная атмосфера должна была бы заглушать его, но нет – он звучал полновесно и звонко, отражаясь от противоположных берегов и возвращаясь назад. И гитара, сделанная за тысячи километров отсюда, в далекой Испании, звучала здесь так, словно Глеб выступал в настоящем концертном зале с прекрасной акустикой.
«Ой, ты, Волга-матушка, Волга вольная…», – последние слова песни пронеслись в теплом воздухе и стихли, угасли, затерявшись в темно-зеленой лесной чаще. Наступила тишина. Ни в болоте, ни возле него не было слышно ни звука. Комары смолкли, и Глеб автоматически отметил, что они куда-то исчезли. Некоторое время Глеб постоял молча и сел, держа гитару на коленях. Его спутник молчал некоторое время, а потом сказал вполголоса:
– Молодец. Спасибо.
Глеб кивнул головой. Разговаривать не хотелось. Шестым чувством он понял, что его песня принята. Кем она принята, он не знал, но ощутил, что все сделал верно.
Они перешли болото без всяких приключений, никакого беспокойства не ощутил Глеб, наоборот, волны теплой благодарности окутывали его мягкими потоками.
Перейдя болото, они прошли еще немного и остановились на сухом месте, усевшись на белый мох. Глеб ощущал окружающую его природу всем своим телом и всей своей душой. Где-то вдали пронзительно крикнула сойка, и тут же подул легкий ветерок, всколыхнувший верхушки деревьев. Дятел, сидевший до этого тихо, рассыпал свою частую дробь по всему лесу. Внизу под ногами что-то зашуршало. Глеб взглянул вниз и увидел бабочку, которая искусно притворялась сухим опавшим листом, но случайно задела крылом травинку. Шорохи деревьев, пение птиц постепенно заполнили тайгу. Казалось, что в мире не существует ни одного места, где не было бы звуков.
Глеб слушал и слушал, не пытаясь ничего анализировать, не стараясь ничего понять. Он только наслаждался этой бесконечной нескончаемой беседой, разговором, который, как он с удивлением понял, был всегда. Он, этот разговор, существовал и до того, как Глеб родился на свет, и даже намного раньше, чем родился первый из людей. И даже раньше, чем сформировались сама планета Земля и Солнечная система. И этот разговор… Он и есть…
Глеб вскочил на ноги. Ослепительный свет вспыхнул в его мозгу и весь мир вокруг озарился пониманием. Да! Как же, как же он раньше не мог понять? Ведь это так просто! Слово…
«Да», раздался голос. «Слово здесь». И этот голос звучал не в ушах Глеба, а слышался словно отовсюду – не было места в мире, откуда бы он не доносился. Сама вселенная разговаривала с ним на языке, который он понимал.
Глеб хотел высказать все свои потаенные мысли, которые, подобно воздушным пузырям в толще воды, всплыли на поверхность его сознания, но не стал этого делать. Вместо этого он повернулся к своему спутнику и воскликнул:
– Пойдем скорее, Аксентий. Нам нужно вернуться.
Путь до заимки показался Глебу долгим, как путь луча света от созвездия Льва до Земли. Ему казалось, что он идет годы и годы, проходя сотни и тысячи километров нехоженых троп, но, взглянув на свои часы, он каждый раз убеждался, что прошло еще пятнадцать минут, а они продвинулись к своей цели только на один километр. Потом проходили еще годы, и снова расстояние уменьшалось на километр. И так километр за километром, век за веком, пока, наконец, они не вышли на край леса возле заимки.
Ника и Анна стояли возле дома на пригорке, встречая Глеба и Аксентия. Фигуры женщин были освещены вечерним солнцем, ни облачка не было на чистом синем небе, даже самый легкий ветерок не нарушал покоя. Глеб, который смог увидеть что-то очень важное для себя, был невероятно взволнован, но старался сдерживать свои перехлестывающие через края эмоции. Ника шла ему навстречу вся в лучах предзакатного светила, ее каштановые волосы спадали на плечи мягким дождем. Глеб смотрел на нее и не узнавал: за прошедшие несколько коротких дней, пока они не виделись, в его любимой произошли изменения. Но в чем они заключались, эти изменения, он не мог определить с первого взгляда. Он отметил, что в походке и движениях Ники появилась не знакомая ему ранее плавность и размеренность. Она шла словно плыла белой птицей по волнам спокойного озера. Куда-то испарилась, исчезла резкая категоричность, граничащая с нервозностью, доставлявшая ей немало хлопот в жизни и общении с людьми. Глаза ее, раньше то сверкавшие яростным и неукротимым серым огнем, то внезапно темнеющие от обуревавших ее эмоций, сейчас были спокойными и бездонными. Синева неба, отражаясь в них, смешивалась с зеленью окружавшего их леса, и глаза Ники приобрели глубокий и насыщенный изумрудно-ультрамариновый цвет.
Глеб сделал еще несколько шагов, и они встретились на середине тропы, ведущей вверх, на вершину холма, к дому Аксентия и Анны. Лицо к лицу, глаза в глаза, губы к губам. Глеб ощутил легкое дыхание Ники и сказал, набрав полную грудь воздуха:
– Ника… милая. Я… Я понял. Слово. Священный Грааль и вселенский Логос. Проявленная котодама. Имя Бога… да, Имя. Оно никогда не терялось и не может потеряться. Оно никогда не исчезнет из нашего мира. Потому что…
Ника, прикоснувшись указательным пальцем к его губам, улыбнулась легкой полуулыбкой Джоконды и произнесла:
– Потому что оно здесь, и оно никогда не покидало этот мир.
– Да, Ника… Имя Творца непроизносимо вовсе не потому, что оно тайное, нет. Просто оно еще не изречено до конца. Оно произносится здесь и сейчас. И произносит его…
– И произносим его мы. Своими сердцами и своей любовью…
Ника смотрела на Глеба серо-зелено-синими глазами, безмолвно показывая, чтобы он продолжил. Они взялись за руки и сердца их бились в унисон, и в этот момент для них не было тайной ни их прошлое, ни будущее. И они знали, что нет конца той дороге, на которую они когда-то, множество жизней назад, ступили, дороге, на которой есть только вечная жизнь и вечная любовь.
Да, великий вселенский Логос, Слово, Имя Бога произносится здесь и сейчас. Пением ночных таежных птиц и шуршанием лапок муравьев в высоком муравейнике, треском сухих дров в ночном костре эскимосского охотника и лепетом грудного ребенка, проснувшегося солнечным утром в своей легкой колыбельке в хижине в амазонских джунглях. Оно произносится величественной оркестровой музыкой Рихарда Вагнера на вечернем представлении в нью-йоркском театре «Метрополитен-опера» и стуком молотка пожилого плотника, не спеша строящего маленький рыбацкий домик на берегу бурного Бискайского залива; ревом огненных бурь на гигантских звездах пояса Ориона и любовным зовом огромных китов, проплывающих у южных берегов Чили; парадоксальными стихами поэта-суфия и тиканьем больших напольных часов с длинным маятником, уже сто лет методично отсчитывающих время в старинном замке Северной Шотландии.
