Музыкант заметно оживился, его бледное лицо вспыхнуло маниакальным румянцем.

– Я полагаю, герр барон, что суть чудесного воздействия музыки на христиан заключается в том, что в ней, музыке, сам Господь Бог укрыл откровение свое. Да-да! Я не боюсь этого слова! Именно откровение Господне является сутью того любезного нашему уху феномена, как музыка. Она излечивает больных и бесноватых, она открывает души и сердца наши. Она, будучи послана свыше божественною силою, в одно мгновение распространяется по всей обозримой вселенной. Именно звуки музыки являются проводниками благодати и воли Господней, которые разрушают чары князя мира сего. И божественные сии звуки распространяются в субстанции, называемой межзвездный эфир. Каковой эфир, будучи повсеместно разлит в невидимых духовных сферах…

Увидев, что барон откровенно заскучал, фон Закс поспешно проговорил:

– О, герр барон, это и впрямь не очень интересно, вы правы. Но вот что я вам хочу сказать: нам с вами тоже, как и современникам великих композиторов старых времен, очень повезло.

Он неуверенно улыбнулся, но тут же переменил тон на более торжественный:

– О да! Именно в наше время и именно в наших краях живет великий композитор. Да-да! Более великий, чем мы можем себе представить. Он более велик, нежели все композиторы вместе взятые, жившие до него. Хотя признаюсь вам, герр барон, иногда…

Николаус понизил голос до драматического шепота:

– …иногда мне кажется даже, что его музыка исходит от самого…

Тут он оглянулся и хриплым голосом пробормотал:

– …от самого лукавого… такая она… так она не похожа ни на что известное… Его лютневые сюиты и скрипичные партиты яростны и нежны одновременно, а его фуги… это нечто поистине запредельное! Они выжимают из слушателя сладострастный стон, они поднимают его до небес. Поднимают, чтобы через малую толику времени снова сбросить его в ад… хотя нет, не в ад – в чистилище! И чистилище это заполнено до самых краев терзающей слух какофонией, и вам кажется, что этот невероятный ужас никогда не закончится. И вы начинаете верить, что и после чистилища обречены вечно скитаться в самом ужасном из кругов ада среди демонов и проклятых всевышним ведьм!

Фон Закс воскликнул во весь голос, заставив барона покрепче сжать рукоятку шпаги:

– Но нет! Нет, нет и нет!!! Вы не понимаете! Никто, никто не понимает! Никто! Это вовсе не бездарная какофония, вы в этой музыке не услышите дисгармонии...Напротив, в ней все выстроено по железным законам… математика и логика, логика и математика… И мелодические линии рассчитаны невероятно точно. Они развиваются, нарастают и скручиваются как огромные мифологические змеи, они словно Лернейские гидры с множеством голов, свиваются в кольца и распрямляются как пружины, захватывая пространство вокруг, чтобы снова свиться, сплестись в тугой яростный клубок и… И молниеносно броситься на вас! И вдруг… И вдруг!

Музыкант тряхнул головой, словно избавляясь от наваждения, и вновь заговорил своим обычным высоким с хрипотцой голосом:

– И вдруг к вам приходит блаженство! О да! Вы слышите его сначала своим слухом, герр барон, а потом… а потом вы ощущаете его всем своим телом. Это небесное блаженство… оно лучше самых утонченных яств, приятнее самых изысканных вин. И я вам даже скажу, герр барон…

Фон Закс ссутулился и вновь зашептал:

– Я вам скажу, что даже те моменты, когда мы… ну вы меня понимаете… когда мы находимся наедине с нашими любезными сердцу дамами…

Барон поднял брови и поерзал на стуле, а музыкант продолжал:

– Да, даже это, даже это не может идти в сравнение с той заоблачной усладой, которую испытывают слушатели от музыки этого господина!… В его произведениях можно услышать всю полноту гаммы чувств человеческих, в ней можно услышать и величие старинных псалмов, и простоту песен миннезингеров, таких как Нейхардт фон Рейенталь… Вы, безусловно, помните его «Виллькоммен Майеншайн»...

– Довольно слов, Закс! – голос барона стал подобен тяжелому рокоту батареи мортир, дающих залп с редута. – Вы же знаете, что я не знаток муз, а простой воин!

– Да-да, герр барон, я сейчас же исполню для вас одно из произведений этого композитора.

Он вскочил со своего стула и, подойдя к восточной стене залы, на мгновение замер, выбирая музыкальный инструмент из трех десятков разнокалиберных, во множестве расставленных на деревянных подставках или развешанных на стене, каменная кладка которой была укрыта огромной дубовой панелью с искусно вырезанным орнаментом. Испанские виуэлы и отсвечивающие дорогим лаком изящные скрипки, мягкозвучные виолончели и звонкие цитры перемежались с блокфлейтами и гобоями. Фон Закс аккуратно взял с подставки большую четырнадцатихоровую лютню работы французского мастера-лютье и удобно расположился на стуле, подставив под ногу маленькую деревянную подставочку.

– Это будет не фуга…

«Все равно ты ее не поймешь, грубый мужлан. Фуга это вещь не для таких, как ты», – с неожиданным злорадством подумал Николаус.

– Я исполню хорал «Wachet auf, ruft uns die Stimme»… в переложении для лютни, разумеется…

– Да, я готов слушать, фон Закс… Кстати, как имя этого самого, как вы говорите, великого композитора?

Музыкант, уже приготовившийся было коснуться струн, замер и, подняв голову, промолвил торжественно:

– Я уверен, его имя, имя величайшего из гениев, навсегда запомнят потомки и будут делить всю историю музыки на две эпохи: до него и после него. Его зовут Иоганн Себастьян Бах.

…Пи-пи-пи-пи-и-и-и! Электронный будильник запищал тоненько и пронзительно как всегда в самый неожиданный момент, и Глеб, не разлепляя тяжелых век, наобум шлепнул ладонью по источнику раздражающего звука. Пиканье продолжалось. Только взяв в руки будильник, ему удалось нащупать плоскую кнопку-выключатель. Она была расположена возле задней стенки так, чтобы просыпающийся человек не сразу мог ее найти, а потратил на это некоторое время. Подивившись хитроумному замыслу конструкторов, Глеб кинул непокорный будильник на постель и, едва не задев стоявшую возле кровати на черной металлической подставке гитару, пошлепал в ванную комнату.

Намазав лицо французским гелем для бритья, он бездумно водил синим бритвенным станком по подбородку и щекам и с удивлением вспоминал прерванный звоном будильника сон, уже третий очень яркий и не очень понятный сон за последнюю неделю.

– Эк оно значит бывает-то, – бормотал он, разглядывая свое отражение в запотевшем зеркале, – вон, значитца, как… Ну как же так-то… А вот так! Слишком тут все прозрачно, да только непонятно…

Так он разговаривал с собой непрерывно некоторое время пока мало-помалу его бормотание не начало выкристаллизовываться в мысль. И мысль эта через несколько минут, когда Глеб жарил яичницу на маленькой чугунной сковородке, оформилась в очередное несвязное высказывание:

– Нет, тут своим умом не обойдешься. Надо как-то узнать, что бы все это значило…

Он со стуком поставил сковородку на плиту, молниеносно схватил лежавший на прозрачном кухонном столе мобильный телефон и нашел нужный номер в длинном списке контактов.

– Ну, давай же! – подстегнул он невидимого абонента. – Давай, возьми трубку!

Длинные мелодичные гудки в трубке раздавались почти минуту, прежде чем высокий мужской голос произнес, растягивая слова и удваивая некоторые согласные так, как это делают жители прибалтийских стран:

– Ч-т-то т-тебе нужно в этот ранний утренний час, смерт-тный? Скажи мне это, и я в одну секунду разрушу все твои иллюзии.

– Привет, Эйтор! – радостно закричал Глеб. – Да ты, я вижу, уже не спишь? Все в медитациях да в медитациях, а жить-то когда будешь?!

– Маленькому сознанию н-не поня-ать большого, – со значимостью произнес невидимый собеседник Глеба. – Ты блуждаешь во тьме, не видя свет-та и вых-хода, и только учение Гаутамы способно…

Глеб не выдержал и рассмеялся:

– Я приношу свои извинения тебе, о великий просветленный, о будда из будд, свет сознания которого затмевает сияние солнца…