Ему хотелось, чтобы они позвали его играть.

Ему хотелось этого так сильно, что от этого желания ему было больнее, чем от замерзших пальцев.

– У меня есть медовый пирог. Его получит тот, кто осмелится дойти до середины реки, – объявил самый старший мальчик. Вместо ботинок его босые ступни были завернуты в тряпки, но его горделивой осанке позавидовал бы любой боярский ребенок.

– Лжец, – ответила маленькая девочка с длинными косами, выбивавшимися из-под шали, повязанной на голове. – У тебя никогда не бывает еды, Костин.

Мальчишка с вызовом вскинул голову.

– Я могу пройти дальше, чем любой из вас, – с гордостью заявил он. – А вы? Кто из вас самый смелый?

– Я, – выпалил Раду. И тотчас же об этом пожалел. Осторожный от природы, он всегда боялся боли и старался не рисковать. Именно из-за этого Лада и Богдан так часто над ним смеялись. Он никогда бы не решился пройтись по замерзшей реке.

Он уже было отступил назад, как услышал за спиной радостный возглас Богдана. И решительно шагнул вперед.

Дети оглянулись, только теперь заметив его. Костин прищурился, разглядывая дорогую одежду и кожаные сапоги Раду. Раду хотел быть его другом. Даже более того: сам до конца не осознавая, Раду хотел быть Костиным. Он хотел открыто смотреть людям в глаза, без страха, без стыда, независимо от своего положения.

Костин приподнял верхнюю губу, и Раду охватил внезапный страх, гораздо больший, чем страх перед замерзшей рекой. Он испугался, что Костин проигнорирует его или велит ему уйти. Он боялся, что дети посмотрят на него и поймут, что он не стоит потраченного времени.

– Если ты пройдешь дальше меня, получишь мои сапоги, – отчаянно выпалил Раду.

Костин лукаво поднял брови.

– Клянешься?

– Всеми святыми.

Дети, казалось, были поражены этим внезапным и неуместным заявлением Раду. Это была очень серьезная клятва, ведь святых было больше, чем Раду мог запомнить. И он знал, что нельзя упоминать их при таких обстоятельствах. Раду расправил плечи, подражая агрессивной позе Костина.

– А что ты получишь, если пройдешь дальше меня? – по тону Костина было понятно, что он считает это невозможным.

Раду улыбнулся и повторил слова Костина, заведомо лживые:

– Медовый пирог.

Костин кивнул, и они шагнули на реку. У берега лед был матово-белым и испещрен вмерзшей мелкой галькой. Раду нерешительно передвинул ногу, пытаясь понять, насколько скользкие у него сапоги.

Усмехнувшись, Костин заскользил вперед, передвигая завернутые в тряпье ноги так уверенно, как будто делал это уже сотни раз. Наверное, так оно и было.

Внимательно наблюдая за Костином, Раду двигался следом. У него стало получаться лучше, но он по-прежнему сильно отставал. Это было хорошо. Раду не собирался обыгрывать мальчика, потому что был уверен, что никакого медового пирога у него нет. Раду заметил, что люди, если их ожидания не сбываются, испытывают либо стыд, либо злобу. Он подозревал, что Костин относится к тем, кто начинает злиться, а ему хотелось быть его другом, а не врагом.

К тому же дома его ждала вторая пара сапог. Няня хотя и отругает его, но отцу ничего не скажет. А после хорошего нагоняя она всегда была с ним особенно добра и нежна.

Они отошли от берега реки на несколько метров, как вдруг возле них раздался громкий хруст. От ужаса Раду застыл на месте.

Костин оглянулся. Его темные глаза сверкали, подбородок был горделиво поднят.

– Середина вон там, трус. – Он сделал еще несколько шагов и с громким треском провалился под лед.

– Костин! – закричал Раду, шагнув к краю полыньи. Мальчик вынырнул и стал искать, за что ухватиться. Раду лег на живот и быстро пополз вперед. Он уже почти дотянулся до руки Костина, но тут лед затрещал и под ним.

Кто-то схватил его за лодыжку и потянул назад.

– Подожди! – закричал он, протягивая руки Костину. Мальчику уже удалось выкарабкаться до уровня живота, но он никак не мог вытащить из воды вторую половину тела. Он тянулся к Раду, но было слишком поздно. Кто-то оттащил Раду назад. Глаза Костина распахнулись от ужаса, а лицо побелело.

– Подожди, подожди! Ему надо помочь! – Раду дергал ногами, стараясь освободиться, но тут его схватили и за другую лодыжку и уверенно потянули к берегу. Он ударился подбородком о лед, прикусил язык, пошла кровь. Его выбросили на берег, и Лада наотмашь ударила его по лицу.

– О чем ты думал? – кричала она.

– Нужно его вытащить!

– Нет!

– Он утонет! Пусти!

Она схватила его за воротник и встряхнула.

– Ты мог погибнуть!

– Он умрет!

– Он – никто! Твоя жизнь стоит сотни таких, как его, понимаешь? Никогда больше не рискуй ею ради других.

Она все продолжала и продолжала его трясти. Его голова болталась, и он не видел реки, не видел, выбрался Костин или нет. Он слышал, как кричали другие дети, но их голоса доносились как будто издалека, а его сердце колотилось так бешено, что он не мог разобрать их слов. Наконец, Раду взглянул на Ладу, ожидая увидеть на ее лице гнев, но вместо этого увидел… нечто удивительное. В ее глазах сверкали слезы, за которые она его непременно высмеяла бы.

– Никогда больше так не делай. – Она встала и помогла ему подняться. Богдан взял его за другую руку, и они повели его прочь. Раду попробовал оглянуться, но Лада обхватила рукой его шею и заставила смотреть вперед. Он ожидал, что она пойдет впереди или что наорет на него. Но вместо этого весь этот долгий путь домой по морозу она шла рядом и молчала.

– Он в порядке, – наконец сказала она в ответ на всхлипывания Раду. – Он выбрался.

– Правда? – Раду перестал хлюпать носом и задрожал от радости.

Лада указала на щит.

– Сядь.

Она заставила Богдана усадить Раду. Она назвала Богдана ослом, тупицей и еще столькими забавными прозвищами, что Раду забыл лицо Костина и расхохотался. В тот вечер, когда они ужинали напротив огня, она сидела рядом с ним, донимала и подкалывала его, сотрясаясь в беззвучном смехе.

Когда она решила, что он уснул, она забралась в его комнату. Раду всегда спал плохо, часто просыпался и все время о чем-то тревожился. Но теперь он лежал так тихо, как только мог, и следил за своим ровным дыханием. Ему было интересно, что она сделает.

Она долго сидела у кровати. Потом положила руку на его плечо и прошептала:

– Ты – мой.

Раду вспомнил, каким был голос Лады, когда она сказала, что Костин выбрался из воды. В ее тоне не было убежденности. Он был уверен, что она солгала. Он уснул, окутанный теплой безопасной близостью Лады и раздираемый чувством вины за то, сколько счастья принес ему этот день.

Которым он был полон и сейчас.

Весной после того, как она едва не потеряла Раду на замерзшей реке, Лада лежала на спине и смотрела на зелень листвы над головой. Ветки были переплетены так плотно, что свет едва просачивался сквозь шелестящие листья. Их наставник что-то монотонно бормотал – сегодня была латынь – и Раду послушно за ним повторял. Ему уже было почти двенадцать, а ей – скоро тринадцать. Течение времени и прибавление лет к ее имени наполняло ее ужасом. Она была недостаточно взрослой. Все еще нет. И ей предстоял еще долгий путь.

Но после семи лет обучения, семи лет, проведенных в этом городе, в этом замке, она умела читать, писать и говорить на латыни не хуже других. Это был язык договоров, писем и Бога, формальный и жесткий в ее устах. Валашский считался языком простолюдинов – устным, а не письменным.

Но как же сладко было на нем говорить!

– Ладислава, – окликнул ее наставник. Это был молодой человек, гладко выбритый: он не владел землей, и поэтому ему не позволялось отращивать бороду и усы. Лада его на дух не переносила, но ее отец настоял на том, чтобы она обучалась вместе с Раду. Влад сказал буквально следующее: Обучать червя-нытика – пустая трата времени. Но, по крайней мере, мы можем подключить к процессу Ладу, мозг которой стоит того, чтобы его обтесать. Жаль только, что она девчонка.