А может, и нет. Она была не в Валахии, и бога, с которым она выросла, здесь не было. Возможно, небесный гнев османского бога обрушится на нее.

Они прошли через высокую стену, окружавшую пышный сад. Деревья приветственно склонили свои тяжелые зеленые ветви. Лада увидела фиговое дерево, сплошь покрытое спелыми фруктами, до которых было никак не дотянуться. Ее желудок заурчал. Был Рамадан, и она с Раду вынуждены были соблюдать пост. Лада при любой возможности воровала пищу и прятала ее в тайные места, но большую часть времени ходила голодная от рассвета и до заката. В углу, где стена примыкала к невысокому зданию, росла древняя виноградная лоза. Лада взобралась по ней на стену.

– Пора возвращаться, – заныл Раду, озираясь по сторонам. Он тревожно потер ребра, представляя, как крюк пронзит его мышцы и органы. Со времени их приезда Раду похудел, и не только от поста. Его скулы сильно выпирали, отчего глаза казались еще больше.

– Отлично. Жди там. Один.

Он вскарабкался вслед за ней, от спешки едва не рухнув со стены. Они переползли на ветку, спустились вниз по дереву и спрыгнули на землю.

В саду пахло как-то особенно. Едкое благоухание зелени незаметно переходило в сладкий аромат какого-то цветка. Мечеть возвышалась над ними, будто наблюдая. Но извилистые тропинки, вдоль которых росли деревья и дикие изгороди, превращали садик в укромный уголок. Лада сорвала несколько плодов инжира, один из них протянула Раду. Он отказался, и она швырнула его ему в голову.

Впившись зубами в свой инжир, она провела пальцами по разросшимся восковым листьям нестриженой живой изгороди и представила, что она в Валахии.

Раду услышал это первым.

– Послушай, – прошептал он. – Кто-то плачет.

– И это не ты. Какое чудо!

Он посмотрел на нее и настороженно двинулся вперед. Недовольно фыркнув, Лада поспешила за ним. Как бы Раду ни боялся нарушить закон, он был глупцом, и из-за него их могли поймать. Она завернула за угол и схватила его за кафтан, останавливая. Мальчик лет двенадцати или тринадцати сидел у зеркальной глади бассейна и плакал.

– Тебе больно? – спросил Раду.

Мальчик поднял голову. Его темные глаза обрамляли такие густые ресницы, что они улавливали слезы и задерживали их. Его руки были покрыты ужасными бордовыми отметинами и синяками. На лице тоже виднелись следы наказания. На щеке красовался кровоподтек.

Раду снял свой кафтан и смочил его в бассейне. Он осторожно положил влажную ткань на руки мальчика, приглушая боль. Лада никогда не позволяла ему делать это для нее и уж точно никогда не делала этого для него.

Мальчик наблюдал за действиями Раду, выпрямив спину и наклонив лицо с длинным прямым носом. Его полные губы искривились от боли.

– Мой наставник, – сказал он. – Отец разрешил ему наказывать меня за непослушание.

Раду опустил руку в воду и приложил ладонь к щеке мальчика. Мальчик выглядел ошеломленным. Он смотрел на Ладу выжидательно и властно, как будто приглашая тоже о нем позаботиться. Она скрестила руки на груди и взглянула на него сверху вниз, сморщив свой крючковатый нос.

– Если ты слишком слаб, чтобы терпеть боль, и слишком глуп, чтобы ее избежать, значит, ты заслуживаешь еще большей боли.

Ноздри мальчика раздулись от ярости.

– Кто ты такая?

Лада прислонилась к дереву, сорвала еще один инжир и откусила так много и так неряшливо, как только могла.

– Я – Лада Драгвлия, дочь Валахии.

– Вы должны соблюдать пост.

Она выплюнула сочную кожуру к его ногам и откусила еще.

Он задумчиво нахмурился.

– Я могу сделать так, что вас за это убьют.

Раду задрожал и съежился.

– О! Вставай, Раду. – Лада схватила его за рубаху и потянула вверх. – Он – глупый мальчишка. Если даже наставникам разрешено его бить, маловероятно, чтобы ему подчинялся главный садовник. Скорее всего, он такой же избалованный узник, как и мы. – Она не испытывала к мальчику ни малейшей симпатии. Он напоминал ей ее саму, беспомощную и юную, и это жутко ее раздражало.

Мальчик встал и топнул ногой.

– Я не раб. Это мой город!

Лада презрительно фыркнула.

– А я – королева Византии! – она развернулась и потянула за собой Раду.

– Я вас еще увижу! – крикнул мальчик. Это был не вопрос, а распоряжение.

– Я спалю твой город дотла! – крикнула Лада через плечо. Услышав это, мальчик удивленно рассмеялся. Лада была поражена, заметив, что ее губы ответили первой за несколько недель улыбкой.

Лада яростно оттирала кровь от ночной сорочки.

Проклиная свою мать за то, что та родила ее девчонкой.

Проклиная своего отца за то, что он оставил ее здесь.

Проклиная свое тело за то, что оно делало ее такой уязвимой.

Она была так увлечена потоком проклятий, что не услышала, как отворилась дверь.

– Ох! – воскликнула служанка, хрупкая и подвижная, как птичка.

Лада в ужасе подняла на нее глаза. Свидетельство ее женской зрелости было зажато в ее руках, красные пятна как неоспоримое доказательство. Ее засекли. Она представила себя ползущей и рыдающей. Вот что такое быть женой. Вот что ей предстоит.

А теперь эта служанка, эта шпионка, узнала, что она достаточно взрослая, чтобы выйти замуж.

Лада с ревом набросилась на девушку и ударила ее по голове. Служанка упала на пол, закрываясь от пинков и громко крича. Лада не остановилась. Она била, пихала и кусала, выкрикивая непристойности на всех известных ей языках.

Ее пытались оттащить чьи-то руки, а знакомый голос отчаянно умолял прекратить, но она не останавливалась. Она не могла остановиться. Она лишилась последнего клочка своей свободы, и все из-за шпионских глаз служанки.

В конце концов два дворцовых стражника сумели ее оттащить. Раду смотрел на нее в ужасе, как маленький зверек, загнанный в свою норку. Лада не отвечала на его вопросы. Это не имело значения. Ничто больше не имело значения.

Лада ожидала наказания, поэтому приглашение присоединиться к женщинам за вечерней трапезой стало для нее неожиданностью. Лысый мужчина с узкими плечами сопроводил ее в секцию дворца, которую она еще ни разу не посещала.

Она вошла в изысканные покои. Увидев ее, две женщины встали. Одна из них была молодой, возможно, всего на несколько лет старше Лады. Ее волосы были украшены ярким синим шарфом, а нижнюю часть лица закрывала вуаль. Большие глаза сияли, в них играла улыбка.

Лада вздрогнула, когда женщина бросилась вперед, но та лишь взяла ее ладони в свои и сжала их.

Она говорила по-турецки.

– Ты, должно быть, Ладислава. Бедное дитя. Проходи, садись. Я – Халиме. А это Мара.

Лада позволила подвести себя к подушкам, разложенным вокруг стола, и стала рассматривать другую женщину. Она сидела с прямой спиной, затянутая в корсет, ее платье с четкой структурой контрастировало с текучими слоями шелка Халиме. Волосы второй женщины были темно-коричневые, аккуратно причесаны и завиты в стиле сербской знати.

– Зачем меня вызвали? – спросила Лада, настолько безучастным тоном, насколько позволяло ее смущение.

– Никто не знает, что с тобой делать, – холодно произнесла Мара и прищурилась. – Когда они поняли, за что ты избила несчастную девочку, мужчины отказались обсуждать эту тему. Нас попросили поговорить с тобой о твоих женских выделениях.

– Ты поняла, что с тобой происходит? – Халиме наклонилась вперед, ее глаза сверкали сочувствием. – Ты, наверное, так перепугалась! Я знала, что у меня вот-вот начнутся месячные, и все равно при виде крови едва не потеряла сознание! А ты одна, и с тобой лишь твой брат. Тебе нужно встречаться с нами, позволить нам обучить тебя и помочь тебе, – она восторженно хлопнула в ладоши. – Будет весело!

Лада напряженно продолжала стоять на одном месте, у стола.

– Мне от вас ничего не нужно.

– О, но у тебя наверняка есть вопросы! Не бойся. Ты нас не смутишь. Мы ведь обе замужем.

– Именно этой участи я стараюсь избежать, – пробормотала Лада.