- Они же могли тебя посадить!

- Бокал!

- Куплю я тебе бокал!

Однако в сувенирной лавке за бокал попросили столько, что я даже чуток протрезвел.

- Бокал! Бокальчик! Хочу! – он повис у меня на плече.

- Хочешь пончик? – тут же соскочил я.

- Хочу!

Я купил ему большой шоколадный пончик, и он забыл о бокале.

Праздник перерос в настоящее попоище. Днем такие милые и уютные, со столиками кофеен, клумбами, сказочно красивыми витринами, улицы сейчас превратились в нечто дикое, нахаловское. Красивые хрупкие витрины были закрыты стальными ставнями. Повсюду были срач и вонь. Пьяные парочки, держась друг за друга, шли, шатаясь во все стороны. Кто-то рыгал, обнимая фонарный столб. Лужи блевотины смешивались с ручейками мочи. Одна девка подобрала юбку и уселась ссать прямо посреди тротуара. В клумбе кто-то спал, обоссавшись во сне. Нервно мельтешили голубые огоньки скорой – один нажрался так, что его пришлось откачивать медикам. Слева горланили футбольную песню. Справа дрались. Стайка пьяных сумасшедших девок визжала в арке. Один пузан решил переползти улицу на четвереньках.

Но чем дальше уходили мы от этой грандиозной пьянки, тем лучше становились улицы. Мы шли по сияющей аллее серебряных искусственных деревьев. Он доедал пончик, а я положил ему руку на плечо.

- Пацан!

- М? – его рот был в шоколадной глазури.

- Тебе нравится этот город?

- Угу!

Мне было странно это слышать. Мне казалось, Вангланд-Сити ему не нравится.

- А почему?

- Тут меня никто не знает. Никто ни к кому не лезет. Живи как хочешь!

Я задумался:

- А там, дома, тебя разве много знали? Мешали тебе?

- Не знаю... – он пожал плечами, скомкал упаковку пончика и бросил в мусорку. – Кажется, что здесь проще, свободнее...

В пустом автобусе мы ехали домой. В сердце стояло четкое ощущение – праздник кончился. Да и был ли он вообще?

Лампы светили так ярко, словно пытались осветить каждую точку, каждую пушинку. Я сидел, развалившись у окна, повернув голову и неотрывно изучая его. Полосы света от уличных фонарей легко скользили по его лицу, то освещая его, то погружая во тьму. И каждый раз, когда его бледное покорное лицо с полными губами освещалось, мое сердце наполнялось сладким умилением. Чувствовалось, что алкоголь выходит из него, заполняя усталостью. Он сидел молча, глядя прямо перед собой. И таким грустным он мне показался, таким одиноким, что я не выдержал и нежно потрепал ему правую щеку. Он словно бы очнулся и посмотрел на меня, но совсем без улыбки.

- Все нормально? – спросил я.

- Да... – ответил он бесцветным голосом.

- Ты такой грустный!

- Нет... я... нормально... – он улыбнулся.

- Ничего не болит?

- Нет.

- Не холодно? Пить не хочешь? Может есть?

- Нет... – он пожал плечами.

- Губы у тебя красивые! – не удержался я, наклонился и поцеловал. Но в самый последний момент он как-то дернулся и холодно сжался.

Такое было впервые. Он любил целоваться.

- О-хо! Какие милые девчонки! – услышал я громкий грубый голос совсем рядом.

Сначала я даже не сообразил, что случилось. Я посмотрел на него и увидел в его голубых глазах серебряные искры колючего страха. Я выпрямился и посмотрел вперед. Через ряд сидений сидели два парня. Один высокий блондин в желтом пуховике, а второй брюнет, пониже и потолще, в красной куртке.

- Какие нежные цыпочки! Как они целуются! Как нежатся! – со злобой в голосе не унимался блондин. – Может, вам нужен нормальный мужик?

- Мы самцы что надо! Вы оцените, сосочки! – влез брюнет.

Я криво усмехнулся. Они что, блядь, серьезно?

- Это ты-то мужик? – удивился я.

- А что, мальчик, не видно? – блондин встал и расправил плечи.

- Мой «мальчик» тебе в жопу не влезет! – улыбнулся я, чувствуя, как закипает и разгоняется кровь.

- Чё ты сказал?!! А ну повтори!

- Дай-ка! – я стал перелазить через Лисёнка, чтобы выйти в проход.

- Пожалуйста! Не надо! – ахнул он.

Но я не слушал.

- В глаза мне смотри! – вскрикнул блондин.

Я не знал, зачем смотреть ему в глаза. Ухватившись за ручки поверх сидений, словно спортсмен на брусьях, я подскочил и двумя ногами двинул ему в грудь. Блондин рухнул в проход.

- Охеревший гамадрил! – ахнул брюнет, вскочил и полез на меня.

С виду он был покрепче, но между сидений стоять было неудобно, и его кулак только чиркнул мне по виску, а я попал в него хорошо. Правда, один раз. Защищаясь, он нагнулся и стал укрываться руками, и я все никак не мог хорошенько двинуть ему в голову. Это взбесило меня, и я начал рвать ему куртку. Выволок его в проход и толкнул к дверям.

- Да ты псих! Поганый наци!

Я опять попытался добраться кулаком до его головы, но брюнет отмахивался и отступал к дверям. Я схватил с пола блондина и пихнул его на брюнета, который был уже в дверях. Оба они с гулким грохотом стукнулись о тонированные стеклянные двери. Автобус встал. Двери бесшумно открылись. Блондин первый вывалился на маленькую остановку у массивной старой каменной стены.

- Пожри говна, заднеприводный! – уже с улицы прокричал мне брюнет.

Я опять повис на поручнях под потолком и пнул его. Но сейчас получилось не так удачно, брюнет успел податься назад, и удар вышел не сильный. Вдобавок ко всему он успел схватить и стащить с меня кроссовок. Двери стали закрываться, но, упершись в мои ноги, тут же разошлись.

- Следующий раз отсосешь у меня, ублюдок! – крикнул брюнет и швырнул в меня моим же кроссовком.

Двери закрылись. Автобус тронулся. Я видел, как брюнет помогает подняться своему товарищу.

До дома мы шли молча. Я все посматривал на него, хоть мне это было и тяжело. И так наложилось это фонарное освещение на мои чувства, и эта болезненная, уставшая бледность его лица так разворошили мне сердце, что я чувствовал тоску и тупую тяжесть.

И, глядя на него, я понял, словно бы наконец-то дошло до меня... А ведь он же просто несчастный ребенок, потерявшийся в городе. Ему нужно заботиться о будущем. Нужно жить с родителями, с умным отцом и заботливой матерью. Учиться в хорошем университете. Дружить с девочкой. Ему нужно многое, но только не то, что он получает сейчас. Он просто несчастное существо, вышвырнутое за борт. Он болтается в холодной темной воде, а сияющий огнями пароход медленно, но верно уходит прочь.

Что он мне? Он еще никто. Он не знает еще ни себя, ни жизни. Зачем я таскаю его за собой как собачонку?

Кроме этих губ у него и нет ничего.

Вот сейчас! Сейчас! Отдать ему все деньги. Документы у него есть. Вот прямо сейчас. Сказать. Прощай! Я никто. Со мной ты будешь прозябать! А тебе нужно думать о будущем! Уходи! Прогнать его. Ничего с ним не случится. Дадут пособие. Выучат профессии. Государство о нем позаботится. Пойдет работать. Создаст семью.

И я уже было остановился, чтобы объявить ему о моем решении, но тут бесконечно темные окна моей квартиры резанули мне по глазам. И я понял, что не смогу войти в нее один. Не смогу провести ночь в этой темноте. В одиночестве. Не смогу.

Я посмотрел на него. Он был бледен. Я не помню, чтоб его лицо когда-нибудь было такого цвета. Он шел, наклонив голову, и челка свисала до самого кончика носа. Я хотел сказать что-то, но две слезы скользнули по его лицу и упали на губы. Губы были сухие, но он слизал с них слезы, и они вновь стали розовыми и влажными.

- Ты их испугался, ссыкун? Этих двух уродов?

- Да... – искренне вдохнул он.

- Ну и дурак.

- А ты? Разве нет? Не испугался?

И так падал свет, что лицо его было бледное, а глазницы черные.

- Нет.

- А если бы они тебя побили? Разве не страшно?

Я вздохнул:

- Я, когда маленький был, я боялся драться, боялся боли, а потом как-то привык, – я усмехнулся. – Заматерел. Жизнь научила.

Молча мы шарились на маленькой кухне. Лампочка без абажура светила отвратительно резко, до мяса срезая весь уют домашней обстановки. Я не вытерпел и потушил ее, оставляя только люстру в комнате, но и этого было достаточно. Стоя у окна, я мелкими глоточками пил ледяную содовую и смотрел в окно. Отсюда был виден только тяжелый старый чугунный фонарный столб, отвоевывающий у ночи небольшой участок мостовой, с одинокой маленькой машинкой. Это все мне казалось единственным островком жизни посреди пустого, жирного мрака ночи. Мне вспомнилось, что в детстве я боялся темноты, и мама всегда спала вместе со мной. А засыпать одному было для меня страшным, жестоким мучением, и даже лампа не успокаивала мои нервы. Может быть, этот страх сейчас вернулся ко мне? Я попытался представить, что бы я чувствовал сейчас, стоя в одиночестве в темноте пустой квартиры...