Слушая детские крики из открытого окна, я увидел большой черно-белый постер на стене. Залитый солнцем океан, бетонная набережная, чайки парят на ветру. На набережной – мотоцикл на подножке, а рядом с ним стоит парень – весь в коже, спиной к зрителям, и смотрит на солнечные блики на волнах. И так удачно была сделана эта фотография, что хоть и была она черно-белой, но солнце и море выглядели даже ярче, чем на цветной. И глядя на этого одинокого парня-путешественника, я понял, что, наверное, все же приехал домой.
На кухне, в шкафчике, я увидел засохший трупик мышки.
- Вот так вот, – сказал я вслух. – Вот так и живем, – повторил я, разглядывая паутину в углу.
Нужно было опять начинать новую жизнь.
Я вставал часов в десять утра. Смотрел телек, умывался, одевался и выходил на улицу. Не спеша шел в сторону площади Виктора Шлимана, и на всю дорогу у меня уходило минут пятнадцать. В первую очередь я завтракал. Можно было пожрать в социальной столовке, но публика там была типа «я вас умоляю». Не эти рожи я хотел видеть с самого утра. Я завтракал в маленьком частном кафе на несколько столиков, которое держала госпожа Анна-Мария с двумя своими дочерьми. Они же исполняли роли и поваров, и официантов. Я брал омлет и жареные сосиски, кофе с молоком двойную порцию, и мягкие вафли с сиропом. Немного дороже, но зато какой комфорт. Я обедал как дома. Трехцветная кошка спала на подоконнике, усатый господин читал газету, и я жевал сочные сосиски, глядя в окно.
Эта площадь Шлимана была крупным местом в городе. Круговое движение в двенадцать полос вокруг гигантской клумбы, в центре которой стоял памятник этому изобретателю. Метро и площадка пригородных автобусов. Бессчетное множество магазинов – один над другим, и толпы народу. Единственное, что мне здесь не нравилось, так это засилье южной кухни. В Нахаловке я любил ее, но потом отвык, и сейчас она мне казалась какой-то гадкой, этот специфический жирный вкус и запах невозможно было спутать ни с чем другим. Вдобавок южане каждое место, где жили, обязательно превращали в рынок – шумный, цветастый и резкий. Раньше я не обращал на это внимания, но сейчас вся эта дешевая суета и толкучка утомляли. Невозможно было спокойно пройтись, чтобы тебе не попытались втюхать фальшивое золото, куртку из кожзама или мобилу, собранную тут же в подвале. Копы гоняли этих торговцев, которые не имели никаких документов, и на пару дней площадь вздыхала спокойно, но потом они вылазили снова.
Сам же железный Виктор Шлиман безучастно взирал на это со своей клумбы. Отец его, Александр ШлиМОВ, был из Мидланда. Попытался поставить там пьесу, занял кучу денег, но пьеса провалилась. Тогда он собрал семью – жену и маленького Виктора, и сбежал в Вангланд от кредиторов. Тут уже он переделал фамилию на Вангландский манер и стал ШлиМАН.
Глупые Вангландцы дали ему денег на пьесу, но она провалилась и тут. Шлиман-старший обанкротился, уселся на соску, успокоился, и о нем все забыли. А вот Витя рос башковитым мальчиком и уже в институте придумал телефон без кнопок. Он запатентовал эту идею, стал продавать необычные телефоны – и за несколько лет из фирмы в гараже вырос в гигантскую корпорацию. Я не знаю – какая разница, с кнопками телефон или без, если тебе звонит по этому телефону одна сволочь со всякими сволочными предложениями?! Вот если бы он создал лекарство от рака или изобрел способ добывать бесплатную энергию, или придумал, как накормить всех голодающих на планете, вот это я понимаю. А так... Есть там кнопки или нет... Но Вангландцы его обожали, вот даже памятник поставили.
И кстати, о телефонах. Как-то ночью мне все же позвонил Макс. Он очень долго, бесконечно долго говорил что-то, какие-то слова... что мы не можем быть вместе... что мы... и он вынужден... Ну, я все так и понял. И книга обо мне, надо понимать, тоже накрылась. Нельзя же писать целую книгу о таком несознательном человеке, как я!
А глаза у него были красивые. Голубые-голубые. И жопа красивая. Идеальная. Но встречаться с такими, как я, было вредно для его карьеры.
После завтрака я шел домой окружным путем. Проходил по всей площади – мимо детского госпиталя, мимо рынка цветов, заворачивал за цифровой гипермаркет и выходил к дому.
Весь день я старался не двигаться. Лежал голый на кровати, принимал холодный душ – но холодный кран на максимуме выдавал только чуть прохладную воду – и опять ложился на кровать. Жара давила нещадно, но это уже были последние летние деньки, и оставалось потерпеть еще немного.
Телек смотреть было невозможно, тем более тут не было кабельного, а бесплатные общественные каналы были просто убийственно невыносимы.
Я извел немало червонцев, все же пытаясь дозвониться до организаций беглых Мидландских офицеров, но это был дохлый номер. Все были в отпусках. Нужно было ждать сезона дождей. Сезона прохладной воды и серого неба, того момента, когда начнется новый рабочий год. Вся жизнь притихла под этой свинцовой жарой. Все затаилось.
Под кроватью я нашел стопку пыльных журналов «Супер Звезды» и читал их. Я ненавидел их, презирал их, но все равно читал. Мега-звезда Алиса Люкс купила новое платье! Супер популярная певица Снежана Кокс села на безглютеновую диету! Вау! А вы видели последние фотки певца Антона Слэша, которые он выложил...
- Суки! Суки! Суки! Какие же вы все суки!
Время от времени взрывался я, и шматки разодранных журналов летали по комнате.
Так почему же на самом деле Алина Ли развелась со своим красавцем-мужем?
Но пытался я приобщиться и к серьезной литературе. Поэт Анатоль Марэ, живой классик. Двадцать пять фунтов за сборник стихов, подарочное издание.
«Того во имя, кто зачал тебя,
В предвечности свой жребий возлюбя;
Его во имя, кто в душе вселил
Любовь, отчаяние, преизбыток сил;
Во имя часто зованного здесь...»
- Старый! Жирный! Лысый педик! Стихоплет поганый, сука!
Когда я драл эту книгу, то порезал палец краем листа. Так просвещенный гений свободной страны отомстил рабскому варвару, уничтожившему его книгу.
И я начал пить пиво. Вечером, как стемнело, я выходил из дому и шел к сияющей всеми огнями площади в паб Веселый Поросенок, брал пиво и садился за отдельный столик на веранде. За вечер я выпивал три-четыре бокала, по шестьдесят центов штука, а соленые крендельки давали бесплатно.
Я растворялся в этом золотом бокале, в этом гуле бесконечной толпы, в сигналах клаксонов, в музыке – приглушенной и невидимой, в режущей глаза видео-рекламе на гигантских мониторах на стенах домов.
Прямо через ограждение, у клумбы, каждый вечер стояли две девочки. Одна лет четырех, с почти белоснежными волосами цвета молока с медом. А вторая лет десяти, худенькая и с огромными, бездонными, голодными карими глазами. Они сидели прямо на брусчатке и из шнурков кислотно-яркого цвета плели какие-то браслетики, выкладывали их на коробку и продавали – по паре монет штука. Прохожие частенько покупали. Девочки постоянно отворачивались и пересчитывали пятаки, и когда набиралась нужная сумма, они сворачивали торговлю, забирали пакет со шнурками, а коробку-витрину прятали под крыльцо паба, где я сидел.
Потом они шли в киоск фастфуда и брали всегда большую порцию золотой жареной картошки и мороженое, а колу там наливали бесплатно. И даже все съев и выпив, они долго еще сидели за столиком. Старшая ходила в газетную лавку и покупала просроченный женский журнал мод по дешевке. И вот до глубокой ночи они разглядывали глянцевые картинки.
Один раз, когда их уже не было, из паба вышли четверо пьяных парней, нашли их коробку и стали ржать и играть ею в футбол. В конце концов они ее расплющили, обоссали и ушли. Я тут же пошел в круглосуточный супермаркет и купил пластмассовый ящик для белья, и поставил его на место уничтоженной коробки. Но следующим вечером девочки не появились. Может, переехали куда, а может, в школу пора было идти? Ящик мой так и остался там не тронутый.
Просидев допоздна, я шел домой. В минимаркете у дома я брал всегда одно и то же. Бутылку водки за четыре фунта, мегабургер, колу, салат с морепродуктами и сырное ассорти. И так сидел еще пару часов перед телеком, смотря бокс или фильмы для взрослых (ночью такие показывали).
