- Вы правда хотите?
Я все глядел, как рука чертит на бумаге истеричные, колючие буквы, складывающиеся в одни и те же слова: «Сука! Сука! Сука!». И так по всему листу.
- Ну что же... – жар отхлынул, и меня заволокло холодной яростью. – Если вы и вправду этого хотите, я скажу. Я... так получилось, что я был в обоих лагерях – и в Мидланде, и в Вангланде. И я не знаю, какие мидландцы рабы... может, и рабы... вам виднее, но только какими бы рабами они ни были, они давали беженцам и газ, и воду, и электричество. Они...
- Это ложь! Провокация! – тут же вскинулся хриплый.
- Они давали и газ, и воду, и свет! – повышая голос на каждом слове, повторил я. – А вот в вашем лагере им ничего не давали! И поначалу только приезжали чиновники попиариться, а потом и вовсе забыли про этих беженцев!
- Эта мерзость поганая, она на голову не налазит! Я вообще отказываюсь находиться в одном помещении с этим любителем тиранов! – и хриплый сорвал с рубахи микрофончик и вышел прочь.
- Ну вы же хотели спросить, и вот я говорю. И вам самим-то еще не надоело мусолить эту тему с тираном? Тиран – он далеко, он в Мидланде, какое мне дело до этого тирана? А вот вы знаете, какое побоище на Рыночной площади недавно произошло?
- Потасовка пьяных фанатов, не более... – начала ведущая.
- Потасовка? Почему вы нигде не говорите об этой «по-та-сов-ке»? А вы были там? Вы видели? Сколько там было людей в крови! Сколько там было насилия? Почему вы об этом не говорите? Нафиг мне этот тиран в чужой стране, когда мне рядом с домом голову бутылкой разбили?!! Во время парада около мэрии проходил митинг протеста Народной партии, почему вы об этом не говорите? Как их всех прессовали по автозакам, почему об этом ни слова?
- А вы любите этих народников? – тут же влез высокий лысый мужик.
- Да при чем тут люблю? Это же такие же граждане, как и мы, почему государство запрещает им высказывать свое мнение?
- Нет, ну послушайте! Это же возмутительно! Вы хотите, чтобы мы впустили в парламент гомофобов и фашистов? Вы этого хотите? Вы гомофоб!
- Это свободная страна или не свободная? – уже кричал я. – Вы на каждом шагу орете, что у вас демократия, свобода... Нет у вас никакой свободы! Там все решал Государь, а тут все решает Институт!
«ЗРЯ!!!» – взвизгнул голос внутри меня, но было уже поздно. Я разбежался и прыгнул в этот водопад, и дороги назад уже не было.
Зал охнул.
- Охрана! – вскрикнула ведущая, и вся красота ее тут же испарилась.
- Почему вы мне рот затыкаете? Почему я не могу говорить об этой проблеме?!!
Два качка в черной униформе взяли меня под руки.
- В нашей стране били тех, кто любит геев, да, это правда! А в вашей стране бьют тех, кто не любит! Да уберите вы от меня свои сраные руки! Где ваша демократия, лицемеры? Где ваша свобода слова, суки? Никогда у вас этого ничего не было! Никогда!
Меня волокли за декорации. Зрители в студии грозно гудели. Старой, чахлой великой актрисе, что была почетным гостем, сделалось дурно.
- Кого вы приглашаете на передачи? Вы хоть думаете, кого вы приглашаете??? – гремел чей-то бас.
Под белы рученьки вынесли меня из здания телецентра на улицу.
Глубокая ночь накрыла город, но духота все равно стояла в воздухе. Я ощущал необыкновенное чувство свободы и отчаянной радости. Помню, в Нахаловке был один тип по кличке Скользкий фуцик, так вот он каждую ночь выбегал из дома абсолютно голый и с детским ликованием бегал по улице. Кто-то хохотал, глядя на него, кто-то плевался, кто-то пытался огреть его палкой. А он просто бегал с голой жопой и улыбался. И вот примерно так и я себя ощущал сейчас.
Не успел я дойти до дому, как мне позвонили, и серьезный голос объявил, что я лишен стипендии Вышковера-Логовенко. И что в недельный срок я обязан освободить предоставленную мне квартиру.
Вот и все.
И вот так вот и закончилось мое диссиденство.
====== Глава 23 ======
Да, вот так вот все это и кончилось. Сожалел ли я об этом? Не знаю. Нет, наверно. Я вообще толком ничего не чувствовал. Чужие люди, чужая страна, чужие понятия... Рано или поздно должно было случиться нечто подобное.
Я даже испытывал некое облегчение: теперь, когда меня, как и всех эмигрантов, посадили на соску – социальное обеспечение – я был свободен. Я никому ничего не должен, и мне никто не смеет ничего указывать.
Сидя на кровати, ходя в обуви по комнате, я так и не мог сообразить, с чего мне начать сборы. В последний раз я оглядывал эти светлые стены, залитые солнцем, гирлянды цветов на террасе. Не хотелось отсюда съезжать, хотя... может, оно и к лучшему.
Во-первых, мне нужна была какая-то сумка. В спортивном магазине я купил удобный рюкзак, и туда поместилось все мое шмотье. Майки и джинсы, трусы и зубная щетка. Больше у меня ничего и не было. Собирая вещи, я обнаружил пять тысяч фунтов наличными в пакете из-под сорочки. Поломав голову, я вспомнил, что как-то, пьяный, зачем-то снял эти деньги с карты. Тут же мелькнула у меня идея – снять все, что можно, с бездонной кредитки, что дал мне Институт. Однако карта была заблокирована. Да и вряд ли это было хорошей идеей, ну снял бы я сто тысяч или миллион, естественно, меня заставили бы вернуть такие деньги. Взять с меня нечего, засудили бы и посадили, вот и все.
Было у меня желание – уходя, разнести тут все нахер вверх дном. Обосрать и сломать. Но, во-первых, мне было лень, а во-вторых, как-то даже жаль уродовать такую красивую квартиру. Я удовлетворился тем, что на прощание обоссал стульчак в туалете, и вот, пожалуй, и все.
На улице я забрел в ближайший фастфуд, взял большой стакан колы и залез в сеть. Нужно было начать с главного – социальное пособие в Вангланде составляло шестьсот фунтов – прожиточный минимум, меньше нельзя. Квартиры в округе стоили от двух тысяч в месяц, и нечего было даже и думать о них. Не сомневаясь, я нашел социальное жилье за семьдесят фунтов в месяц, взял такси и поехал.
Район этот у Старого рынка когда-то был элитным и очень дорогим. Тут селились художники, музыканты, поэты и прочие манерные бездельники. Но лет тридцать назад в столице случился бум наркотиков, и место это быстро пришло в упадок. Поначалу это были просто музыканты, балующиеся наркотиками, но моментально они превратились в наркоманов, балующихся музыкой. Цены на квартиры тут резко упали. Массово стали появляться гадкие, мутные личности. Богема вся съехала, место приобрело дурную славу.
Не знаю, в Мидланде не было наркоманов, потому что под страхом смерти там были запрещены наркотики. Алкашей отправляли на принудительное лечение, а бомжей собирали в рабочие коммуны за городом. С этим было жестко, ни одному паразиту не позволялось портить облик улиц и смущать прохожих. Тут же все было по-другому. Наркоман и алкаш считался просто человеком со «странностями», что-то типа инвалида или человека с особым взглядом на жизнь. Их не то чтобы никто не трогал, но даже в специальных местах раздавали им дозы наркоты – и преспокойно оплачивали жилье и давали пособие.
Зря я, наверно, так быстро согласился на этот вариант, но после Нахаловского шалмана Вангландские притоны казались мне студенческими общагами в дорогих вузах.
И я не ошибся. Это были такие же старые дома, как и на Весенней улице, только тут они выглядели более строго, официальнее, без легкомысленных балкончиков и цветочков. Улицы чистые, хотя асфальт, особенно во дворе, растрескался и требовал ремонта. Дом оказался большой, пятиэтажный, старый, тяжелый, с большим двором. Наркоманов и крови на тротуаре я не увидел. На цветастой детской площадке бегала стайка детей-южан. На лавочке сидели их мамочки. Вот и все. Дворник, тоже южанин, поливал водой асфальт из шланга. За столиком в тени акации собралась группка мужчин, все тех же южан, которые играли в кости.
Я пожал плечами. Либо Вангландские наркоманы уже попередохли, либо разъехались кто куда. Видно, предстояло мне жить в эмигрантском районе.
Мне досталась однокомнатная квартира на четвертом этаже. Небольшая комната. Широкая кровать в углу у самого окна. Маленькая кухня. Туалет с душем. Террасы не было. Тертый паркет, заляпанные выключатели, старые окна. Кондер, холодильник, микроволновка, стиралка. Все это принадлежало городу, и меня строго-настрого предупредили ничего тут не трогать самовольно, не убирать, не продавать, не менять. Да я и не хотел ничего делать.
