Идейных было меньше всего, но они были и вправду идейные. Как это все получилось... тут нужно разбирать каждый случай в отдельности. Государственная машина огромна, и, конечно, иногда она перемалывает чью-то судьбу. Вот Логовенко этот, он был идейный.

Не знаю. Я не виню их. Они мне не нужны, не интересны, и я о них не думал никогда. Их ненависть – это их личный яд, и я не собирался травить им свою душу.

Были и хорошие новости, кажется, потихоньку я находил тех, кто мне нужен. Это были маленькие закрытые группки бывших военных и разведчиков, которые по разным причинам оказались по эту сторону баррикад. Как я понял, они очень ждали войны и надеялись, что когда армия Вангланда разобьет наши войска и свергнет Кланы и Государя, то Институт поставит их во главе нового государства и позволит им восстановить страну. Ну не знаю-не знаю... Очень сомнительно. Если Вангланд и победит, то он ни с кем властью делиться не станет, не за тем он воевал, и новый Мидланд он тоже не будет восстанавливать. Он просто проглотит эту территорию вместе с людьми – и все. Так они уже делали, и не один раз.

Я пытался созваниваться с ними, но все без толку. Мне давали один номер, я звонил по нему, там мне давали другой номер, и когда я звонил по этому номеру, то мне диктовали третий. Где-то не отвечали, где-то обещали перезвонить и не перезванивали. И я чувствовал, что в этом направлении дело заглохло напрочь.

И вот так, в вине, в бесплодных звонках в пустой квартире и тянулась моя новая жизнь.

Телефонный звонок прозвучал ближе к вечеру, когда солнце уже начинало затухать, и жара спала.

- Ты Перчик? – раздался громкий, наглый молодой голос.

- У... нет... – почему-то сказал я.

- Как нет? Телефон два-два-два-сорок шесть...

- Мой... вроде...

- Так вроде или точно? Тебя Макс ждет!

- А это кто?

- Я – Коза! Приходи в течение часа на Тюльпан. Придешь? Обещаешь?

- Да, – недовольно буркнул я.

- Мы с Максом тебя ждем! Приходи! – и звонок прервался.

Эта площадь Тюльпанов мне никогда не нравилась. И то ли архитекторы чего напутали, то ли специально так было задумано, но площадь эта казалась неприятно просторной и бесприютной. На севере стояло наше Мидландское посольство. И это было даже не полноценное посольство – ибо после того, как Государь сбросил Нахаловку на Вангланд, мы отозвали посла – а торговое представительство. (Ибо война войной, а бизнес бизнесом!)

Обычный, ничем не примечательный старый трехэтажный особняк. На окнах первого этажа железные рольставни. Входная дверь тяжелая, темная. Около входа активисты установили информационные стенды с тоскливыми лицами Мидландских геев на фотографиях. Постоянно тут стояли и палатки, от пары штук до нескольких десятков, там тоже были активисты, которые... я даже не знаю... своим видом хотели замозолить глаза мидландских дипломатов до смерти, так надо понимать? Сами дипломаты, в пиджачках и с кейсами, быстренько просачивались среди всего этого хлама и исчезали за тяжелой дверью посольства.

На юге стояла тонкая, высокая, острая церковь. Но давным-давно там уже не велось никаких служб, и колокола молчали. Церковь отдали под подростковый клуб, и там круглосуточно катались на досках и роликах всякие патлатые прыщавые бездельники.

Ну а справа и слева стояли низенькие домики в пару этажей, невзрачные и безликие, от чего и была эта площадь какой-то необустроенной, и все казалось, что множество пространства пропадало зазря.

Три трамвайных остановки от моей квартиры до площади Тюльпанов я прошел пешком. К моему приходу около консульства уже что-то затевалось. Активистов-студентов было человек пятьдесят. Тут же я заприметил автобус, стоящий в теньке в сторонке, а такие автобусы как раз и были на пятьдесят человек.

Студенты действовали шустро. Разложили столики со всякой пропагандистской атрибутикой: значки, ленточки, бейсболки, кружки, брошюры. Для лучшего привлечения пресытившейся публики бесплатно раздавали чай со льдом и фруктовый лед на палочке. В основном тут были девчонки, парней как-то не очень, и все в одинаковых белых футболках с надписью «Стоп, Тиран!»

Я нахмурился. И почему меня так легко развести на всякую чушь? Хотя, с другой стороны, я должен был отрабатывать стипендию.

- Ты Перчик?

Я увидел ее не сразу, она была в лучшем случае полтора метра в высоту. Коротко стриженные, черные, густые волосы и решительные серые глаза.

- Я, – сдался я.

- Держи плакат! – распорядилась она и протянула мне плакат на палке, где была красной краской решительно перечеркнута цифра сто пятьдесят четыре. Я даже приблизительно не представлял, что это могло значить.

- Дай краски! Краска закончилась! – тут же на мою деловую коротышку налетела высокая девушка в очках и с золотой гривой волос до попы. Пальцы у нее были выпачканы красной краской. Повиснув на коротышке, она смерила меня взглядом и рассмеялась. – Здрас-с-сти! – и опять рассмеялась.

Заполучив банку краски, девушка подбежала к парадному входу, где уже сидели на корточках ее подруги, и продолжила выводить на брусчатке какой-то лозунг. Я подошел поближе, нахмурился и прочел: «Тирания – это смерть демократии». Да кто бы спорил?!

- Встаньте к остальным! Не разбивайте шеренгу! – раскомандовалась малышка, и я почему-то повиновался.

Вскоре надпись была закончена, художницы бросили краски, схватили свои плакаты, и, кажется, началось.

Да, началось.

Коза, а коротышка оказалась именно ею, взяла мегафон и стала вышагивать под окнами посольства. Громкость была большая, и я не разбирал многих слов. Хотя там было все одно да потому.

- Тиран держится на спинах рабов! Проснитесь! Вас используют! Бейтесь за свою свободу! Свободу политическим заключенным! Международный трибунал...

По левую руку от меня стоял хмурый лысоватый мужик с бородой, весь в татуировках и с лицом язвенника. Он был жесток и решителен. А по левую руку были две девчонки-хохотушки, вертлявые и солнечно-блондинистые, и меня все подмывало сказать им: «Девчонки, ну ведь лето же на дворе, солнышко светит! Нафиг вам эта политика? А пойдемте лучше в кафе, я вас мороженым угощу».

- Никогда еще тирания не была настолько... а мировое сообщество недостаточно противостоит... а мы не должны...

Я уже хотел было что-то сделать, но тут увидел Макса. На этот раз он оставил платье дома и был укутан в банный халат. Это сразу навело меня на тревожную мысль. Тут же появился и еще один парень в таком же халате, и мои опасения только усилились. Неизвестно откуда взявшиеся журналисты защелкали фотоаппаратами, и оба парня скинули халаты, явив всему миру свою полную наготу. Я тихо ахнул. Второй был брюнет, тощий, как смерть, и страшный на лицо, весь в пирсинге. Они приблизились друг к другу и стали не спеша целоваться. Чтоб случайно никто не заснял мою остолбеневшую рожу, я поднял плакат повыше и спрятался за ним.

Ребята обнимались достаточно, чтобы журналисты успели их заснять, а потом Коза схватила пластиковое ведро и окатила их томатным соком. Испачканные с ног до головы «кровью», обнаженные тела театрально завалились на горячую брусчатку. Журналюги засуетились еще больше, словно падальщики над кучей трупов.

- Правительство, которое прислуживает тирану и у которого руки по локоть в крови невинных... – продолжала орать Коза.

Девочки вдруг запищали. Какой-то румяный круглый дед проходил мимо и полез рвать их плакаты. Журналисты кинулись к нему. Девчонки отбивались отчаянно, да и плакаты были сделаны из плотной бумаги, но дед с ожесточением продолжал рвать их. Я подошел и пихнул его в грудь.

- Ты чего? Чего ты??? – запыхавшись, возмутился дед.

Я продолжал отпихивать его подальше от протестующих.

- Чего ты делаешь-то? Чего? – все пыхтел он.

- Вали! Вали отсюда, дед!

- Да! Да! Развратили молодежь! Ни стыда, ни совести! Голые на площади! Что ж вы делаете? Это же общественное место!

- Это акция такая, иди куда шел! – и я опять толкнул его, журналисты нас почему-то в упор не видели.