- А... – заикнулся я.

- Я тебя прошу, не надо думать о Гвардии, они этого не любят. Относись к этому, как к старой легенде – красивой и таинственной, – и он откинулся на диване, давая понять, что больше разговаривать на эту тему не хочет.

Оазис элитного загородного поселка остался далеко позади. Мы летели по пустыне навстречу Столице. Высоченные иглы небоскребов в самом центре встречали нас. Золотые, голубые, серебряные, медно-красные – они гордо сияли в жгучих лучах солнца.

С всеобщей скоростной магистрали мы свернули вправо, в правительственный туннель, и еще пару десятков километров летели под землей совсем одни.

В конце концов они высадили меня на одном из бесчисленных подземных этажей под Твердыней – башней Государя.

Я долго ехал в золотом лифте, а потом долго шел по золотому коридору. Золото, золото, меня тошнило уже от этого золота.

Государь соизволил принять меня в купальнях. В огромном комплексе, состоящим из бассейнов, джакузи, бань, парилок, массажных кабинетов и всякого такого прочего. Я нашел его в просторном зале из мрамора и золота, все пространство которого занимал бассейн. Пушок стоял обнаженный, ко мне спиной, что-то брал со столика и ел. Я невольно загляделся на его задницу и тут же возненавидел себя за это. Не здороваясь и ничего не говоря, я разделся и подошел к бару у колонны, и плеснул себе еще джина и тоника.

- Ты знаешь... я наконец-то понял одну важную вещь. Фундаментальную, можно сказать, – я провел рукой по золотому узору на мраморной колонне. Сердце стучало странно, редко и душно. Я хотел посмотреть, чем он сейчас занят, но побоялся, что когда увижу его, то и все мысли из головы выветрятся. – Я ее давно уже знал, да только все никак не мог заковать в слова эту мысль. Она витала всегда на языке, и я ее чувствовал, но в руки она мне не давалась, а пару дней назад я ее изловил. Я шел с совещания, а ты знаешь, я ненавижу эти финансовые совещания, там всегда скука такая, что зубы ноют. И я иду... и увидел портреты вождей, от меня самого до Патриарха. Все папаши и дедули в один ряд. И я поймал это чувство и сковал его в слова, превратив в мысль. Вот она! Это не мы правим золотом, это золото правит нами!

- Что? – услышал я его голос и еще звук заполняемого бокала.

Но я не ответил ему.

- Золото... – продолжал я. – Но не в смысле «куски железа в сейфе», а в смысле золото вообще. Золото мира. Золото как концентрат власти, самого что ни на есть могущественного в мире. Самый страшный обман состоит в том, что мы сами себе рассказали сказку – и сами же в нее свято верим. Мы убедили себя, что это мы владеем этой властью, этой силой, этим Мировым Золотом, но это ложь. На самом деле это оно нами правит, и мы его рабы, его корм, его жертвы. Но мы никогда себе в этом не признаемся.

У нас не хватит смелости заглянуть этому страху в глаза и принять правду. Мы будем умирать и убивать, но только лишь бы не слышать этой страшной правды. Правда вообще ужасная вещь. Самая жестокая и страшная вещь во вселенной.

Мы, Коты, великие Ледяные Коты, мы упиваемся сознанием собственного величия, но по сути дела мы просто несчастные рабы. Сколько мы убили людей, детей ради этой власти? Да ладно бы еще чужих людей! Но ведь своих же собственных братьев, отцов! Сколько мы сожгли на этом жертвеннике Великого Золота здоровья, молодости, счастья, красоты, радости? Сколько? За все это время! Отцы убивали детей, братья резали братьев, душили друг друга, стреляли. И ради чего? Ради золотого венка? Но стоит ли он крови ребенка? – я помолчал. Не знаю, понимал ли он меня. – Клан! Клан!!! Клан!!! Они все обезумели с этим кланом. Клан – это как тупое языческое идолище, кусок бревна с рожей наверху. Он как природа, тупой и могучий. У него, как и у природы, нет любви, нет желаний, нет прощения и ласки. Это просто тупая сила, и мы кормим его своими же телами. Телами наших детей поддерживаем эту силу. Мы, рожденные в этом жертвенном огне, бросаем в него своих же собственных детей, а они рождают своих детей и подкидывают их в огонь – как поленья.

Я обернулся и посмотрел на него. Он стоял у стола и ел креветки. Красивый сукин сын! Он всегда был красивым.

- Все мы глубоко несчастны, мой милый Пушок. Все мы жертвы... обреченные на жертву, – я ухмыльнулся.

- Заткнись! Надоел! – губы его лоснились от соуса.

- Государь не хочет знать правду?

- Государь тебя ненавидит, потому что ты козел и потому что ты надоел уже, и я не могу тебя больше терпеть!

- Государь хочет моей смерти?

- Государь хотел бы уже давным-давно убить тебя! – он подошел ко мне вплотную и заглянул прямо в глаза. – Но я не могу этого сделать.

- Почему? – спросил я тихо.

Он двумя руками взял меня за волосы:

- Я тебя ненавижу! – он, словно вампир, задышал мне в шею и пребольно укусил меня. – Если бы ты только знал – как же сильно! Каждой клеточкой своего сердца ненавижу твою мерзкую рожу.

Он все-таки укусил меня до крови. Я глухо вскрикнул и до синяков вцепился в его бока.

- Не трогай мальчика! – зашептал я ему в висок, ощущая, как он слизывает мою кровь, сосет мою рану. – Умоляю тебя! Это несчастный ребенок, у нас только все хорошо пошло! Он только начал радоваться! Не забирай его у меня, умоляю! Отступи!

Он оттолкнул меня, подошел к столу, вцепился в столешницу и набычился.

- Ну пожалуйста!

Я чувствовал, что он уже все решил, что моя судьба уже решена, и мне стало тоскливо и одиноко. Я – маленький мальчик, потерявшийся в центре города.

- Зачем он тебе? Ну зачем?

Он впился в меня взглядом. Лицо его было жестким, решительно-злым.

- Ты правда хочешь знать? Правда хочешь?

Я замер. Неприятное чувство усилилось. Он подошел почти вплотную ко мне.

- Хочешь правду? Так я тебе скажу!

Он развернулся и пошел прочь, но вдруг развернулся и посмотрел на меня.

- Так потому что я тебе завидую! Вот почему!

Я опешил. Чего угодно я ожидал, но только не этого.

- Завидую тебе, слышишь! И ты... и я не могу тебя терпеть! Не могу выносить твою рожу! Не могу... меня сразу начинает трясти! Я даже вспоминать о тебе не могу! У тебя есть ради чего жить! У тебя есть эта зверюшка-южанка, которая тебе в рот заглядывает! Она готова тебя вылизывать, и ты ее любишь за это! И этот мальчик! Я же вижу, как ты на него смотришь! И как он смотрит на тебя. Они тебя любят. Тебе есть к кому возвращаться вечером. С кем отдохнуть душой есть, а у меня нету! А я один! Один! Понимаешь??? И это бесит меня, изводит! И я у тебя его забираю! Всё! Ни слова больше! Хочешь, указ покажу?!!

- Но... я люблю тебя... Я!

- И что? Мы встречаемся раз в месяц! Раз в месяц!!!

- Но ты сам сказал, что чаще нельзя! Ты сам установил правила!

Его передернуло, он отмахнулся и плеснул себе вина.

- И ты думаешь, он будет любить тебя? – спросил я тихо.

- Это мы еще посмотрим! – холодно отрезал он и опять начал делать большие глотки, и красное вино потекло по его благородно-бледной шее.

- Он любит меня... ты сделаешь ему больно!

- Никто не имеет права любить тебя! – вдруг прокричал он и швырнул кубок в бассейн. – Никто из них не имеет права любить тебя! – стальным голосом повторил он. – Только я один могу. И мне ненавистно, когда кто-то еще... кто-то другой заглядывается на тебя! Только я один могу любить тебя! Только я один делаю тебе хорошо – и только я один делаю тебе больно! Ты мой, и я повелеваю тобой единолично! Если я хочу, я одариваю тебя наградами, я делаю тебе такое, что ты теряешь сознание от оргазма. А если я хочу, чтоб ты плакал... то ты будешь плакать... Потому что я так хочу!

Волна ярости захлестнула меня, и, вложив в слова весь свой яд, я произнес:

- Когда мы с тобой будем подыхать на развалинах этого мира – я буду рад, что умираю!

И сказав это, я тут же раскаялся. Не нужно было этого делать... так говорить!

Тяжелый, душный прилив тоски и раскаяния лишил меня сил. Я не мог поднять глаз на него. Но все же сердце рванулось, я подошел и обнял его.