- Знаешь, сынок, – с воодушевлением начал он, присев около него на несколько секунд, - Сейчас мы с тобой идем наперекор. Делаем практически недозволенное. Мы пытаемся заглянуть за горизонт, - и тут же улыбнулся от мысли, что рассказывает это шестилетнему мальчику, который наверняка не поймет метафоричность данных слов.

Но какого же было удивление Джека, когда его сын ответил ему:

- Папа, ты это хоть им не говори.

Джек молча замер, посмотрев на сына. В его глаза. В глубине его глаз он заметил понимание всего окружающего. Он не хуже его все понимал. И Джек кивнул в ответ, сказав:

- Ладно, пошли!

И они продолжили преодолевать скалу. Их двадцать минут превратились в сорок увлекательных минут. Но желание довести дело до конца одержали над мыслями верх. И когда они одержали свой верх над скалой, с чувством торжества и успокоения, с открывшимся перед ними изрезанным острыми краями, берегом Бухты Смерти, что била волнами о камни, они вдруг увидели, как она выбросила кита. Восьмиметрового гренландского кита. Детеныш…

Сначала стопор. Изумление. Постепенная радость от понимания того, что они нашли много еды. Джек заплясал на месте, сказав Марку:

- Сынок, ты только представь, как же мы накормим поселок и наедимся сами! Сколько в нем мяса и жира! – радостно спускаясь к берегу.

Аккуратно перепрыгивая с камня на камень, Джек торопился разглядеть тело мертвого кита поближе. Марк не спеша последовал за ним. Оказавшись возле него, Джек тут же обратил внимание на то, как живот кита начал вздуваться. Он знал, что со временем, вот так раздувшись, кит может лопнуть. Его нужно как можно скорее раскромсать на куски и накормить людей. Нельзя терять и минуты. Завтра уже может быть поздно. Он еще не пах гнилью и его туша еще не привлекла внимание какого-нибудь самца белого медведя. Лишь чаек, слетавшихся со всей округи. Они всегда первые.

Джек посмотрел на Марка. В его глазах он видел удовлетворение, словно отображение своего собственного, со скрытой улыбкой внутри, торжествующей от не зря проделанного пути. И словно от осознания того, что нужно было его преодолеть. Если бы не желание его сына, и не его собственное – угодить ему и унять интерес, то сегодня вечером они бы не ели мяса детеныша гренландского кита – погибшего на камнях острова Спасения. Ирония. Но весьма вкусная.

В дальнейшем Марк удивлял не только своего отца. С каждым днем, с каждым месяцем и с каждым годом он поражал всех своей смекалкой, умственным развитием, какой-то свойственной лишь ему интуицией и знанием того, чему дети учатся на протяжении всего взросления и созревания, а не лишь в течение небольшого периода. Накормить карибу, остричь овец, общипать курицу, сориентироваться на частях света, процитировать отрывок из библии - он уже это умел. Легко. Впитывал в себя всю информацию, как воду губка. Впитывал все третьим глазом. Пятном, которое выделяло его среди остальных, словно пропускало через себя луч света в тьму незнания.

Стефан Полански

Март, 1985 г.

IV

Находясь на перроне железнодорожного вокзала в Омахе, Стефан смотрел на рельсы, от скуки представляя появление важной особы. Конечно, не президентский кортеж из нескольких вагонов. Но кое-что, что могло бы его поразвлечь еще немного, пока она прибудет сюда. Долгое ожидание…

Он охотно допускал мысль, что она, скорее всего, уже немного престарелая дама, раз уж занимает такую должность. И судя из той не подробной биографии, что удалось достать Стефану перед ее приездом для лучшего знания того, кого будет сопровождать эти полтора дня, старуха она чопорная – наверняка, как пить дать. Вместо прически - колпак, наверное, похожий на гнездо. Губы сухие, как она сама от итальянского солнца. Да и внутри не лучше наружности. Наверняка с собственными философскими заскоками, и наверняка с феминистическими. Вечно недовольная, необходительная, пусть и с манерами весьма сдержанными. Но определенно с намеками на предвзятость. Особенно к нему – молодому американскому философу, которых точно недолюбливают европейцы. Наверняка, будет считать его недостойным ее компании, пребывая с надменным видом, выражающим огромное нежелание ехать с ним в этом такси, ночевать в этом номере их единственного в городе отеля, участвовать в этой конференции, принуждающей ее подниматься на сцену, стоять за трибуной, как и тех, кому эта конференция нужна не больше. Будет говорить с ужасным итальянским акцентом, что не пьет минеральную воду или шампанское, и не нужно предлагать ей бутерброды из белого хлеба на банкете со шведским столом в лучшем (единственном) зале для проведения торжественных мероприятий в их «безвкусной провинции» под названием Белвью. Город первым вызовет у нее культурный шок и отвращение, следовательно, ее будет отвращать все.

Вот, как представлял себе это Стефан, сам не зная, почему именно так. Возможно, от того, что ему сильно захотелось в туалет. Но как только он подумал о том, чтобы отойти, прозвучало объявление диспетчера о том, что нужный ему поезд прибудет строго по расписанию в 16:45. Уже через две минуты. Не успеет сходить в туалет. От этого Стефану стало еще неприятнее и его ожидание сделалось более нервным, чем до этого. Что, во-первых, было странно, ведь Стефан довольно редко нервничал, и даже если он нервничал в ожидании этой самой важной персоны, то, во-вторых – от чего же. Ведь все очевидно. Все будет так, или почти так, как он себе это представляет. Какие могут быть сюрпризы?

Ведь так? Стефан спрашивал себя, все же не зная наверняка, что за человек ступит на перрон его провинции. Поезд издал сигнал. Совсем близко.

Стефан поднял табличку, на которой была написана фамилия гостьи. Поезд остановился. Стефан стал смотреть на двери вагонов. Из одной двери высунулась стройная, изящная ножка, весьма длинная в черных матовых колготах. Почему-то, в женщинах Стефан в первую очередь обращал внимание на их ножки, на их изящество в острых уголках коленок, и плавность их движений, лишь затем поднимал глаза на бедра, в поисках более округлой, но подтянутой, весьма небольшой формы, сужающейся выше – на талии, расширяющейся к груди. И лишь в самом конце он смотрел на лицо, таким образом, смотря на женщину снизу-вверх. Собственно, и на эту даму, которая намертво приковала его взор, он смотрел также.

Сейчас он смотрел на ее черную юбку-карандаш, длиной чуть выше коленей. Она смотрелась превосходно, облегая ее высокие бедра, словно подчеркивая сказочную длину ее ног, при том, что он заметил сразу, дама не обладала высоким ростом. Скорее – средним. Руки были спрятаны в черные, кожаные, обтягивающие перчатки, скрывающие свои края под рукавами коротенькой норковой шубки, удивительным образом подчеркивающей хрупкость фигуры.

Наконец, лицо. Кожа очень нежная и белая, гладкая, словно шелк. Упругая на овальном, довольно милом, но серьезном лице. На вид, Стефан не дал бы этой даме больше тридцати пяти. Даже тридцать он давал ей с неохотой, настолько противоречиво выглядело сочетание непревзойденной фигуры, молодого лица и довольно серьезного его выражения.

«Это не может быть она» - подумал Стефан. Конечно, всей правды он о ней не знал. Но, исходя из того, что знал, он не верил своим глазам, до конца не принимая эту даму за ту, которую ждал. Если это она…

Ах, эти женщины!

Ее глаза скрывались под солнцезащитными очками, довольно ловко контрастируя с красной помадой на губах – таких красивых, округлых, но не больших губах. Броскость. Вот, что было в ее образе, непременно. А также то, что уготовила она Стефану на весь завтрашний день. Опять же, если это она.

Длинноволосая блондинка с прямыми, но ровными локонами стремительно, уверенной походкой зашагала к нему. Словно заприметив. Стефана передернуло внутри. Теперь у него не возникало сомнений, что это она. Сняв очки, она посмотрела на него своими жгучими карими глазами с еле зримой примесью зеленого. Но холодно, словно сдерживала всю ту страсть, что пылала в ней, что была видна, но которую она и не думала растрачивать, на кого попало. Собственно, кроме взгляда, в ней не было ничего итальянского. Так подумал Стефан, мысленно канув в лету, в ожидании ее ужасного акцента. Не мог же он быть настолько не прав в своих ожиданиях.