— Краев, что ты хочешь услышать? — его голос звучит утомленно, будто этот разговор требует слишком много энергии. — Я же уже сказал, что не любил его. Чего еще ты от меня ждешь?

Чего? Чтобы ты отрекся от него, Миронов. Чтобы растоптал его, чтобы низвел эти отношения до самого ничтожного, самого примитивного уровня. Чтобы вычеркнул его из жизни, чтобы унизил его в моих глазах. Чтобы никогда в моей голове не рождались мысли о том, что этот Артем был первым.

— Ничего, — вместо этого говорю я.

— Тогда пошли домой, — говорит он сухо. Будто я обидел его. Будто коснулся запретной темы, на что не имел никакого права.

Я могу физически ощущать, как на плечи ложится тяжесть — это разочарование, боль, смятение. Ведь все было так хорошо, а теперь…

«Сам виноват», — набатом бьет в голове. «Незачем тревожить прошлое, а то ты доиграешься, Краев».

Дома мы тоже не разговариваем. Молча чистим зубы, иногда сталкиваясь локтями в тесной ванной. Молча укладываемся каждый на свою половину кровати и, повернувшись к друг другу спинами, закрываем глаза. Наверное, со стороны мы выглядим почти забавно — будто семейная пара, которая в браке уже лет так двадцать, но мне сейчас совсем не смешно.

— Спокойной ночи, — говорю я, надеясь, что этой фразы достаточно, чтобы развеять возникшее между нами напряжение. Да мы ведь даже не ссорились!

— Спокойной, — в ответ произносит Миронов, и я понимаю, что он не пойдет мне навстречу.

Я тяжело вздыхаю, стискиваю зубы. Во мне медленно разгорается злость. Как же так, упомянул неприкосновенного Артемушку! Как же мне не стыдно? Вместо того, чтобы успокоиться, я только подбрасываю щепки в пламя своей ярости, и она вспыхивает ярко — больно жжется в груди. Я накручиваю себя до такой степени, что в итоге просто сграбастываю в охапку одеяло и подушку и, игнорируя Антона, зовущего меня, выхожу в коридор.

Я только успеваю улечься на диван, как на пороге возникает Миронов. Он тоже злится — не показывает, но я чувствую, как от него исходят эти волны. Прекрасно! Уж слишком давно штиль на нашем море. Нам же спокойно не живется, нам подавай бурю!

— Вернись в кровать, — тихо просит Антон.

— В жопу иди, — отвечаю я, накрываясь с головой.

— Вернись! — голос Миронова не становится громче, но его деланное спокойствие дает брешь. Я ощущаю это кожей.

— Я у себя дома. Сплю, где хочу, — заявляю я и тут же морщусь, потому что осознаю, что выгляжу сейчас, как ребенок.

— Кирилл, — это похоже на стон. Это боль настолько чистая и явная, что я испуганно отбрасываю одеяло к ногам и сажусь, пытаясь в тусклом свете из коридора различить выражение лица Миронова. Не выходит, потому что он прячет лицо в ладонях и какое-то жуткое мгновение мне чудится, что он плачет. Это не так, но он близок к этому и мне хочется проклинать, бить себя, только бы исправить то, что я натворил.

Антон склоняется ко мне, его ладонь ложится мне на затылок, он прижимается своим лбом к моему и шепчет мне прямо в губы:

— Я люблю только тебя. Когда же ты это поймешь? А Артем… Я не могу это исправить, Кира. Не могу стереть из жизни. Это было, эти отношения во многом сделали меня тем, кто я есть сейчас. Но это другое.

— Ты можешь не говорить… — трусливо иду я на попятную. Давай вернемся в постель, Миронов! Ты обнимешь меня и убережешь от всех бед на свете. И я, Богом клянусь, никогда больше не спрошу, я буду душить это любопытство на корню! Только не страдай, потому что твоя боль — это моя боль умноженная на десять.

— Но ты спросил. И я сам должен был рассказать. Должен, — он упрямо сжимает губы и, отпустив меня, садится рядом. Он начинает говорить — монотонно, будто репетировал. А, может, и правда репетировал? — Если ты заметил, то у меня нет близких друзей…

Комментарий к Глава 25

Я не любитель оканчивать главу на полуслове, но в этот раз получается так. Спасибо всем, кто все еще со мной.

========== Глава 26 ==========

Комментарий к Глава 26

Вычитано слабо, если увидите ошибки, отметьте, пожалуйста, в ПБ. Спасибо.

— В детстве оно как-то так все просто — погонял с кем-то мяч, узнал имя — и вот вы уже друзья. Но в какой-то момент этого становится недостаточно. Ты взрослеешь, и дружба тоже меняется. Она начинает подразумевать откровенность, общие тайны, не только совместное времяпровождение, но еще и какую-то духовную близость, что ли… — Антон хмыкает, пожимает плечами. — В какой-то момент оказалось, что я постоянно окружен людьми и вместе с тем одинок. Я пытался убеждать себя, что это с ними что-то не так, что они не ценят мой глубокий внутренний мир и вся эта фигня…

— Так оно и есть, — произношу я, устраиваясь у Антона под боком. Он обнимает меня одной рукой, прижимает к себе поближе и смеется мне в волосы. Смех невеселый, Антон не верит моим словам, и я сбивчиво продолжаю: — Даже в детстве ты никогда не опускался до каких-то дурацких выходок. Боже, Миронов, да всем и правда казалось, что ты с другой планеты!

— Какой-то сомнительный комплимент, — фыркает Антон, и я шутливо пихаю его острым локтем под ребра. Я точно знаю, что прав! Но также понимаю, что его убедить в этом я не смогу, сколько бы ни пытался. Поэтому я затихаю, и вскоре Миронов продолжает свой рассказ: — Когда я впервые познакомился с Артемом, то не почувствовал ничего. Он показался мне совершенно заурядным, Катькиной тенью. В то время я уже осознавал, что меня больше интересуют парни и это еще больше отдаляло меня от всех старых друзей. Только с Катей я ощущал себя комфортно и вскоре стал общаться только с ней.

— Все считали, что вы вместе, — тихо произношу я. — Что вы зазнались и к вам никак не подступиться. Хотя все и хотели.

— Она девчонка, которая любит читать, боится новых знакомств и заикалась в детстве. А я дрожащий от ужаса, что обо мне узнают и презирающий себя за свою ненормальность. Вот кем мы были, Кира. Это даже немного грустно, да?

— Что именно?

— То, какими искаженными порой выглядят люди в чужих глазах.

Я молчу. Что мне сказать? В глазах Антона я долгие годы тоже был выскочкой. Одиночкой. Кем-то самодостаточным настолько, чтобы игнорировать оскорбления, будто они стекали с меня, не раня. Он примерял на меня роль того десятилетнего засранца, который умер вместе с отцом. И разве Миронова можно винить за это? В каком-то другом мире, где я бы не был болен, я, вероятно, и стал бы таким.

— Я не могу точно сказать, в какой момент Артем догадался обо мне. Не знаю… Я ведь никогда не обращал на него внимания в таком плане, — продолжает Антон, рассеянно поглаживая большим пальцем мою ладонь. — Он вообще из тех, знаешь, кто любит все эти шутки про пидоров и все такое…

Меня передергивает: и от этого слова из уст Миронова, и от того, что я впервые понимаю, кто мы для окружающего мира. Я живу в своем коконе, заботливо выстроенном мамой и Антоном, и здесь эти чувства, эти отношения — святыня. Но там, за стенами, это грязно, и постыдно, и страшно. Там бы на нас быстро поставили клеймо — просто потому, что людям нравится ставить бирки. Я зябко повожу плечами и еще сильнее прижимаюсь к Антону. Мы дома, в безопасности, и никто никогда не навредит нам. Мне нужно в это верить.

— В общем, когда он узнает, он начинает цепляться ко мне. То шутит, то вообще оскорбляет — смотря с какой ноги встал. Катька, конечно, ругалась с ним страшно, но я перестал появляться у них дома. Не хотел становиться причиной их ссор.

— Вот мудила, — шиплю я себе под нос, не сдержавшись. Антон улыбается и, обхватив мое лицо ладонями, мягко целует в губы. Он больше не выглядит таким несчастным, как это было еще десять минут назад. Может, ему высказать все это было даже важнее, чем мне — услышать.

— Он просто боялся, Кир, — тихо произносит Антон. Его дыхание щекочет кожу у меня на щеке. — Многие пытаются задушить это в себе агрессией, такой, знаешь, показательной ненавистью или презрением… Это я сейчас это понимаю, а тогда… Мне казалось, что ему просто нравится портить мне жизнь. Я не появлялся у них дома, но Артем все равно то и дело оказывался поблизости — то к школе притащится, то к подъезду выйдет, когда я Катю провожал. Он, бывало, часами у окна поджидал, чтобы застать нас. Выходил, становился сбоку, закуривал и пялился, — Антон хмыкает, но как-то не зло, а… снисходительно, что ли? Он снова с головой в этих воспоминаниях, и я, чтобы привлечь внимание, поднимаю его руку и закидываю себе на плечи, едва не забираясь ему на колени. Да, кое-что даже болезнь изменить не в силах: я все еще патологически жаден к вниманию тех людей, которых люблю.