— Да, еще вчера, — кивает мама, и они с Антоном с пониманием переглядываются, мол, «что с этого дурачка взять». Ну, не заметил я! Убиться теперь что ли?

— Красиво, — ворчу я себе под нос, старательно вылавливая из супа лук. Вот зачем мама его кладет?

— Спасибо, милый, — смеется мама и целует меня в макушку. Не обижается, и то хорошо.

Позже, когда мы с Антоном закрываемся в моей спальне, я прикусываю губу, недоуменно хмурюсь и произношу, ни к кому конкретно не обращаясь:

— Она годами стриглась у соседки. И не красилась никогда. А тут в парикмахерскую пошла. Зачем?

— Кирилл, не сходи с ума, — Антон закатывает глаза и тянет меня к себе на колени. — Она же не старая, это же нормально, что ей хочется хорошо выглядеть.

— Ты думаешь, у нее кто-то есть? — спрятав лицо у Антона на плече, спрашиваю я. Голос мой звучит глухо, но даже так в нем звучат раздраженные нотки. Я морщусь, потому что мне сейчас от самого себя противно.

— А даже если так? — вопросом на вопрос отвечает Миронов.

— Я не хочу, чтобы ее обидел кто-то.

— Ты просто маленький собственник, Кира, — улыбается Антон, целуя меня в висок. — Но если ты хорошенько подумаешь, то сам согласишься, что было бы неплохо, если бы у твоей мамы появился мужчина.

Я пытаюсь себе это представить, но мое мрачное настроение сказывается и на картинках, которые рождаются в моей голове. Я вижу возле мамы то какого-то бомжеватого урода, то высокомерного засранца. Да даже если бы это был нормальный мужчина, он бы все равно оказался в десятки, в сотни раз хуже папы!

— Эй, прекрати уже… — вырывает меня из раздумий голос Антона. — Она просто подстриглась, Кира. Это же ничего не значит. Я не думаю, что у нее сейчас отношения. Не делай из мухи слона.

Я согласно киваю, но все равно целый день мысленно возвращаюсь к этой ситуации. Что, если бы мама привела кого-то в дом? Как бы я находил с этим человеком общий язык? Как бы он вписался в наш образ жизни?

«Она может привести его сюда, когда ты умрешь», — злорадно нашептывает внутренний голос. — «У нее могут быть другие дети».

Я зажмуриваюсь до белых пятен перед глазами, стискиваю зубы до скрежета. Это не должно меня злить, потому что это нормально и даже правильно, что жизнь мамы и Антона продолжится и после моей смерти. Не закапывать же им себя живьем? Но я вдруг представляю, как время поглотит меня: сначала они будут думать обо мне постоянно, а потом все реже и реже, пока я не стану лишь призрачной тенью. Я знаю, что несправедлив к ним, что на самом деле они никогда не забудут меня. Но ревность, какая-то омерзительная жадность сжирает меня изнутри. Я думаю о людях, которые будут с ними позже, которым мама и Антон будут улыбаться, которых, возможно, будут любить, и я уже ненавижу этих людей. Потому что у них будет больше времени, им его не придется считать, как скупцу золотые монеты. А для меня каждая секунда — и наибольший дар, и злейший враг.

***

— Да-да, мама, все помню, не переживай, — я послушно целую ее в подставленную щеку и широко распахиваю дверь.

— Антоша, если что, звони, — велит мама и помахав нам на прощание, наконец-то выходит на лестничную клетку.

— Что это за «если что»? Если я буду плохо себя вести или обделаюсь в штаны? — ворчу я, запирая дверь на замок.

— Не бурчи, — Антон улыбается и звонко целует меня в нос. Я стараюсь, но все же не могу сдержаться — и тоже улыбаюсь в ответ.

Мама уезжает на все выходные — к давней школьной подруге, с которой они недавно случайно пересеклись. У той юбилей или годовщина свадьбы — я не помню. Главное, что она оставляет меня одного — хотя, как это одного? Под присмотром Миронова, конечно! Она даже звонит маме Антона, просит разрешения, но та лишь произносит — «пусть делает, что хочет». Я слышу это. И Антон, конечно, тоже, потому что он сидит на соседнем стуле и с совершенно невозмутимым видом продолжает чистить картошку. Мама смеется, хотя и заметно, насколько ей неловко. Она говорит Антону, что его мама согласилась, и он на мгновение поднимает взгляд, улыбается и кивает. Внешне он совершенно спокоен, но в душе ему обидно и, наверное, немного стыдно. Это очередной раз, когда я так отчаянно хочу поддержать его, но не знаю, как, поэтому просто перевожу тему.

— Пойдем на кухню? Есть хочу, — говорю я и тут же морщу нос: — Хотя у нас же нет нифига.

— Как это нет? Есть рагу, и суп, и рисовая каша, — перечисляет Антон и тут же начинает хохотать, потому что выражение моего лица лучше любых слов дает понять, что я думаю обо всех этих блюдах.

— Я ненавижу тебя, — я тыкаю его под ребра, он охает и сгибается — то ли от смеха, то ли от боли, черт его поймешь! — Не поверишь, но мама умеет готовить вкусно. Не знаю, какой мудак сказал ей, что в меня теперь нужно запихивать только «полезную пищу».

— Все-е-е, разворчался, как старый дед, — Антон притягивает меня к себе, я сопротивляюсь для порядка — нечего расслабляться! Но он держит так крепко, что даже, если бы я захотел вырваться по-настоящему, не смог бы. — Ну, хочешь, давай пойдем куда-то и поедим?

— Что? — я перестаю дергаться, поднимая на Миронова взгляд. Он приподнимает брови и осторожно прибавляет:

— Это не свидание. Просто поедим.

— Я и не думал… Господи! — я будто вижу нас со стороны и от всего идиотизма этой ситуации мне хочется смеяться, но Антон — провокатор чертов! — запускает ладонь мне под футболку, его пальцы пробегаются по позвонкам, и смех замирает на губах. Его пальцы прохладные, но по спине все равно проходят волны жара.

— Нет, если ты хочешь… У нас ведь еще никогда не было свидания, да, Кира? — он шепчет мне это в ухо. Слова обыденные, но тон — он кажется мне таким интимным, что я невольно краснею и отвожу взгляд. — Нам обязательно нужно это исправить.

— Да иди ты… Не хочу я никакого свидания, — шепчу я, но в моем голосе нет уверенности. Как бы это было? «Ужасно», — уверенно заявляет скептическая сторона моей личности. Господи, да не в реалиях этой страны! Как тут можно думать о каком-то свидании, когда каждое мгновение необходимо оглядываться по сторонам, бояться косого взгляда или злого слова? Но во мне теперь есть и другой Кирилл — глуповатый, полный надежд и мечтаний. Этот Кирилл влюблен, и вот он-то как раз и думает, что, несмотря на все проблемы, это было бы потрясающе.

— Хочешь, — без сомнений утверждает Антон. — И я хочу.

— Миронов!

— Но сегодня мы просто поедим. Бургеры, пицца — все, что ты захочешь, — Антон подмигивает, я же, подозрительно прищурившись, уточняю:

— Ты же потом не расскажешь маме?

— Конечно, нет. Я буду тебя шантажировать, — я закатываю глаза и фыркаю, но больше не сопротивляюсь.

***

В тот вечер мы и правда съедаем тонну вредной пищи. Пускай это и не полезно, но разве нельзя позволить себе хотя бы изредка маленькие слабости? В кафе почти никого нет, поэтому я чувствую себя спокойно и не замечаю, как быстро течет время. Когда мы выходим на улицу, уже половина десятого, но идти домой не хочется. На улице морозно, холодный воздух щипает нос и щеки, но небо чистое, на нем ярко светятся миллионы звезд. Людей мало, снег под ногами хрусткий. Мы идем медленно, какое-то время в тишине, погруженные в свои собственные мысли.

— Ты любил Артема? — спрашиваю я, когда мы останавливаемся перед светофором. Я тут же жалею об этом вопросе. Что за придурок! Зачем я испортил этот вечер? Да, мне уже давно хочется поговорить о нем, об отношениях, которые их связывали, но ведь не зря говорят, что любопытство сгубило кошку. Если окажется, что чувства Антона были сильны, то где гарантия, что это не погубит меня самого?

— Нет, — односложно отвечает Антон. На светофоре зажигается зеленый, мы переходим дорогу. Я жду, но он, видимо, не планирует развивать эту тему.

Я невольно замедляю шаг, Антон проходит еще метров десять, хотя и видит, что я остаюсь позади. Потом он останавливается, спина его неестественно прямая. Он прячет руки в карманы куртки и, так и не оборачиваясь, говорит: