- Уже поздно, мне пора, - вытирая руки полотенцем, произносит он.

- Конечно-конечно, - суетится мама. Она встает из-за стола и заключает Антона в крепкие объятия. - Спасибо тебе, - шепчет мама.

- Не за что, Дарья Степановна, - смущенно отмахивается Антон. Он улыбается и выходит в коридор: ему нужно забрать свою одежду. А еще зубную щетку, шампунь, книги и тетради. За эти недели он, кажется, перевез к нам половину своей комнаты.

- Ты хорошо выглядишь, сынок, - мама садится напротив, берет меня за руки, пальцами поглаживая по розовым следам от порезов. Я точно знаю, что она не поверила в ту неправдоподобную легенду, которую мы ей поведали. Но она не расспрашивает - ни меня, ни Антона - знает, что мы все равно не скажем правду.

- Угу, конечно, - хмыкаю я и закатываю глаза. Кто же еще мне будет делать комплименты, если не мама?

- Нет, серьезно. Круги под глазами исчезли, даже румянец появился. Как ты чувствуешь себя?

- Неплохо, - честно отвечаю я, с грустью наблюдая, как от этого короткого слова расцветает мама. Я-то себя такими иллюзиями уже давно не тешу: слишком хорошо помню, какой дорогой бывает цена за несколько легких недель.

- Ты будешь сдавать контрольные? Или черт с ними?

- Я не знаю. Мы с Мироновым готовились, но… Посмотрим, - я не хочу признаваться, как тошно мне от одной мысли, что вновь придется показаться в школе, столкнуться с издевками Славы Соколова, со всезнающим взглядом Кати Савельевой. И почему я раньше так держался за школу? Быть может, дело было в том, что мне отчаянно хотелось вырваться из замкнутого круга, в котором я был только с мамой и Мэри? А теперь у меня есть Антон… И если бы не он, я бы вовсе не рассматривал вероятность посещения школы, но ведь мы и правда готовились. Сколько усилий он на меня угрохал! Теперь как-то стыдно заявить ему, что я, мол, передумал.

Мама и в этот раз не настаивает. Она сжимает мои ладони и с чрезмерной бодростью произносит:

- Я уже пойду спать. Устала сегодня. А ты прощайся с Антоном и тоже ложись. Поздно уже.

Я послушно иду в комнату, а в голове все вертится это мамино “прощайся”. Звучит зловеще. Не удивлюсь, если за последнее время я так заколебал Миронова, что он не захочет со мной знаться. Я все жду, когда же он прозреет настолько, чтобы осознать, в какое дерьмо вляпался.

Мои опасения только подтверждаются с каждой минутой. Антон торопится, почти не смотрит на меня. Только на пороге он улыбается, но улыбка получается неестественной - она не касается глаз. Мне хочется схватить его за плечи и трясти до тех пор, пока он не скажет мне: что не так? Ведь нельзя же сначала приручить меня, словно собачонку, а потом, наигравшись, бросить? Мне хочется напомнить ему, что он признавался мне в любви, а что же это за любовь, если она проходит так быстро? Но я только прикусываю внутреннюю сторону щеки и закрываю за ним дверь. Какое право я имею что-то требовать? Уж слишком я разжирел на его внимании, мне теперь только особые улыбки и взгляды подавай. А заслужил ли я их? Вот это уже другой вопрос…

Заснуть я не могу. Казалось бы, наконец-то свобода, вся кровать в моем распоряжении! Но нет! Я перекатываюсь с одной стороны на другую, будто псина, которую кусают блохи. Как же я привык за последнее время ощущать человеческое тепло рядом. Я всегда тщательно следил, чтобы мы с Мироновым не касались друг друга, но от его тела все равно исходил такой жар, что меня тут же начинало клонить в сон. А как же я скучаю по нашим бессмысленным рассветным разговорам! Когда, бывало, проснешься в кромешной темноте, но интуитивно ощущаешь, что вскоре начнет светать. И когда есть эти несколько минут, чтобы обсудить планы на день, а иногда - редко-редко - и помечтать о более отдаленном будущем.

Я прижимаю к себе Мэри, тяжко вздыхаю в ее полотняную макушку. Не знаю, сколько бы я промаялся так - может быть, до самого утра - если бы на тумбочке не завибрировал телефон.

“Не спится”, - гласит сообщение от Антона. Интересно, у него та же причина?

“И мне”.

Я жду звонка или очередного сообщения, но проходит десять минут, двадцать, полчаса - и ничего не происходит. Разочарование настолько острое, оно скапливается внутри, давит на грудь. Вроде бы и повода нет: ну, заснул человек, почему бы не порадоваться за него? Но зачем тогда писал? Я не понимаю… И тут телефон начинает настойчиво вибрировать - звонок.

- Алло, - отзываюсь я.

- Все еще не спишь?

- Нет.

- Тогда одевайся теплее и выходи. Я возле твоего подъезда, - секунд десять я жду, что Антон засмеется и признается, что пошутил. Но вместо этого он произносит: - Кира, ты здесь?

- Ты серьезно?

- А как ты думаешь? - восклицает он. - Давай, Краев, не дрейфь! На улице классно, что дома сидеть, раз не спится? В потолок пялиться?

- Ладно, скоро буду, жди.

Мои губы непроизвольно растягиваются в счастливой улыбке. Я откладываю Мэри на соседнюю подушку, хватаю со стула шмотки и быстро натягиваю их на себя. Только потом осознаю, что надел свитер шиворот-навыворот. Плевать, под курткой не видно! По коридору я крадусь на носочках, ведь если мама меня застукает, то ни за что не позволит уйти. Да и безупречная репутация Антона пошатнется.

Только за дверью я наконец-то позволяю себе вдохнуть полной грудью. Голова идет кругом, но это не из-за болезни. Сейчас я чувствую себя так, как однажды в десять лет, когда тайком от родителей напился вина - шальное, глупое веселье и легкий страх разоблачения. Я заставляю себя не нестись по лестнице, перепрыгивая несколько ступенек, хотя сердце бьется в бешеном ритме - быстрей, быстрей, быстрей!

На улице темно. Несколько фонарей скупо освещают двор, редкие снежинки лениво ложатся на мои плечи. Секунды мне кажется, что Антона нет, и горечь разочарования уже скапливается в груди, спешит комком собраться в горле. И тут я вижу его: Антон встает с лавочки, отряхивается, подходит ближе.

- Я уж решил, что ты передумал, - говорит Антон.

Передумал? Я? Да никакая сила на свете сейчас не загонит меня в затхлый воздух нашей квартирки!

- Нет, - отрицательно качаю головой, - не передумал. Пошли?

Антон пожимает плечами и молча направляется по аллее. У нас нет определенного маршрута, мы не разговариваем, но я чувствую себя так хорошо, будто нет в мире больше счастья, чем идти по свежему, хрусткому снегу, вдыхать морозный воздух и знать, - чувствовать это каждым миллиметром кожи! - что не одинок.

- Я с тобой не прощаюсь, - тихо произносит Антон. Я вздрагиваю от неожиданности, безуспешно пытаюсь рассмотреть его лицо.

- О чем ты? - все же уточняю.

- Ты сегодня ждал, что я буду прощаться, да? - спрашивает он. Мы дошли до парка, вдалеке серебрятся разлапистые ветки клена, по бокам от аллеи высятся тополя, словно ледяные свечи. Здесь - удивительно! - горят фонари, и мне кажется, что я не видел ничего красивее. Быть может, я просто очень давно не выходил из дома после захода солнца и совсем забыл, какой пьянящей свободой порою полнится ночь.

- Ты вернулся домой и… Наверное, да, я ожидал чего-то… большего? - мой голос звучит неуверенно. Это зыбкая почва, я чувствую себя растерянным и смущенным. Думаешь, Миронов, легко говорить о том, чего и сам не понимаешь?

- Но я не покидаю тебя. Из твоей жизни я исчезну лишь тогда, когда ты сам меня прогонишь. И даже тогда, - Антон виновато улыбается и разводит руками, - не уверен.

У меня горят щеки, а в горле скребется что-то колючее и горькое. Смерть вынудит тебя покинуть меня, Антон, ну, а пока… Пока оставайся рядом, потому что, поверь, ты нужен мне гораздо больше, чем я тебе. Ты моя связь с жизнью - с этим заснеженным миром и морозным воздухом. Мама и Мэри держат меня на этом свете, ты же делаешь это пребывание почти счастливым. Ты тот, кого в какой-то другой, параллельной Вселенной я ненавижу, ибо там ты всегда на полшага впереди, и я отчаянно стремлюсь угнаться за тобой. Здесь же между нами такая громадная пропасть, словно между Солнцем и жалкой планеткой, греющейся в его лучах. В этой Вселенной я тебя…