- Да, - не вижу смысла отнекиваться: я не самый лучший актер, чтобы придумать какую-то другую достоверную версию. Да и маме будет спокойнее от этой правды - репутация Антона в ее глазах идеальна. Интересно, что бы она сказала, узнай, что Антон гей? Еще и со странностями, как иначе объяснить его симпатию ко мне?
- Хорошо, - кивает мама. - Только не задерживайся, ладно?
- Договорились, - я улыбаюсь и направляюсь в коридор. Натягиваю тяжелые зимние ботинки, смотрю на маму - она стоит рядом, скрестив руки на груди. Сегодня у нее выходной, я надеюсь, что она уделит время себе. Отдохнет хотя бы от домашних хлопот. - Все, я ушел.
- Не задерживайся слишком, - еще раз просит мама. - У тебя режим, помнишь?
- Конечно, - хмыкаю я. Неужто она думает, что об этом так просто забыть? Я подставляю маме щеку для поцелуя и, едва ее губы касаются моей кожи, отстраняюсь. Мне хочется уйти скорее, пока решимость еще тверда.
Снег сыпет крупными хлопьями, тает на моем лице. Я всовываю руки в карманы, опускаю голову пониже и пру напролом через сугробы. После этой недели меня не остановят и гораздо более страшные напасти, чем какой-то там снегопад.
Семь суток… Длинных, тоскливых, наполненных угрызениями совести дней и ночей, в течении которых я маялся, словно зверь в клетке. Ну, ладно, как кузнечик в банке - какая разница?
Надеялся ли я, что Антон позвонит? Несомненно! Что я, раньше его не обижал, что ли? Но ведь он всегда проявлял чудеса терпения, словно святой. А оказалось, что предел есть и у таких людей, как Миронов. Предел, за который я перешел по своей глупости.
Несколько раз я порывался сам позвонить, но от осознания, как жалко будут выглядеть все мои извинения по телефону, мне становилось скверно. Раз уж я совершил ошибку, то нужно было, наверное, проявить смелость и хотя бы извиниться, смотря Антону в глаза.
В этих размышлениях проходит весь мой путь. Возле подъезда Антона решительность несколько утихает - а вдруг его нет дома? Или он просто не пустит меня на порог? И что вообще говорить ему? За неделю я рассмотрел десятки вариантов, но ни на одном из них так и не остановился… Я переминаюсь с ноги на ногу еще несколько минут, но потом из подъезда выходит какой-то мужчина, и я, пользуясь случаем, проскальзываю внутрь. Зря, что ли, тащился по такой погоде? Если я сейчас дам задний ход, струшу, то черт его знает, сколько мне понадобится времени, чтобы решиться вновь.
Я поднимаюсь по лестнице - медленно, но безостановочно приближаюсь к своей цели. По дороге мне не встречается ни единой живой души: неудивительно, кому захочется показывать нос на улицу в такую погоду? Разве что детям, которым все нипочем, но даже их метель загнала в квартиры.
Дверь долго никто не открывает. Я почти убеждаю себя, что Антона нет дома, но все же нажимаю на звонок еще один - последний - раз. Симбиоз разочарования и облегчения такой сильный, что у меня даже голова начинает кружиться; я как типичный трус осознаю, что рано или поздно этот разговор должен произойти, но испытываю постыдное наслаждение, что “казнь” откладывается на неопределенное время.
И тут дверь открывается… Я настолько ушел в себя, что даже не слышал скрежета ключа. Передо мной стоит мама Антона - если бы не ее недавние фотографии, которые я видел, вряд ли бы мне удалось ее узнать. Сейчас она коротко подстрижена и выкрашена в какой-то неопределенный цвет. Но, стоит отдать ей должное, она красивая и ухоженная, у нее есть на это время и деньги, не то, что у моей мамы.
- Здравствуйте, я… Кирилл… Не помните, наверное…
- Привет. Антон у себя, проходи, - коротко и ясно. Ей, видимо, глубоко плевать, Кирилл я там, Вася или Петя. Она в халате и домашних тапочках, наверное, я ей помешал, потому что она не ждет, пока я разденусь, а молча скрывается в ванной. Что мне остается делать? Я закрываю дверь и принимаюсь выпутываться из шарфа. Все это как-то неловко, неясно, кем вообще посчитала меня мама Антона. От этой мысли становится жарко и стыдно. Его родители ведь не приняли его ориентации? Или уже изменили мнение? Или просто делают вид, что ничего не замечают? Я мысленно отдергиваю себя, напоминая, что вновь наступаю на те же самые грабли - какая разница, что там обо мне подумает мать Антона? Она даже имени моего не хотела знать… Главное, чтобы самого Антона не подвести: мало ли это она сейчас такая равнодушная, а как только я ступлю за порог, закатит ему скандал? Хотя, это вряд ли. Она же не слепая, видит, какой я, а какой ее сын. Наверное, ни один здравомыслящий человек, знающий об ориентации Антона, даже в самых смелых фантазиях не представил бы, что он может испытывать что-то к такому, как я.
Успокоив себя этим и воровато засунув мокрые ботинки в угол, я продолжаю стоять посреди прихожей и ждать. Да, Светлана Константиновна (так, если я правильно помню, зовут маму Антона) велела “проходить”, но ведь она не предупредила о моем визите. Вдруг он занят? Или спит? Или - от этой мысли у меня бегут мурашки по коже - не один? Проходит еще несколько минут - четыре с половиной, если точнее, - и я решаюсь.
На мой стук никто не реагирует. Я пробую еще раз - громче, хотя за оглушительными ударами собственного сердца мне сложно различить еще какие-то звуки. И тогда я ме-е-едленно опускаю дверную ручку, ме-е-едленно тяну на себя дверь, ме-е-едленно делаю первый шаг. Представив, как выглядят мои манипуляции со стороны, я тихо фыркаю. Вот же, маньяк недоделанный!
В комнате я понимаю, что Антон не видел моего позора - и то хорошо! Он сидит за письменным столом, спиной ко мне и что-то стремительно печатает на ноутбуке. Приглядевшись, я замечаю, что он в наушниках - значит, мое появление станет для него сюрпризом. А вот приятным или не очень - это уже другой вопрос.
Я подкрадываюсь сзади, раздумывая, как бы так поделикатнее привлечь его внимание. А то еще нос сломает мне ненароком, вот это будет смеху… В итоге я решаю подойти сбоку и просто сесть в кресло, стоящее в поле видимости Антона. И пускай уж он сам решает, что делать дальше.
Я не смотрю на него прямо - не могу. Но боковым зрением все же отмечаю, что он меня заметил, а спустя секунду слышу, что и
печатать он перестал. В этой гнетущей, мучительной тишине проходит не меньше минуты: я смотрю в пол, ощущая, как меня попеременно бросает то в жар, то в холод. Сейчас мне хочется провалиться сквозь землю или вскочить и бежать, куда глаза глядят. Но первый вариант, увы, нереален, а второй - требует хоть какой-то силы, а у меня такое чувство, будто ноги превратились в желе.
Антон что-то кладет на стол - наушники, догадываюсь я. Вздыхает тяжело, словно ему тоже нужно время, чтобы собраться с мыслями и только после этого наконец-то произносит.
- Привет.
- Привет, - тихо отвечаю я.
- Мама тебе открыла?
- Да, она сказала, что можно зайти. Прости, что помешал.
- Не помешал, - ровно произносит Антон. - Чай будешь? На улице мороз сегодня.
- Я… да, - неуверенно соглашаюсь.
- Значит, посиди здесь. Сейчас принесу.
Я наконец-то поднимаю взгляд, но Антон уже у двери, я вижу только его спину. Он старательно делает вид, что ничего не произошло, но на каком-то интуитивном уровне я чувствую, что он обижен, и стена между нами стала только толще. Притвориться, что все нормально - очень заманчиво. Моя трусливая душонка чуть ли не дрожит от восторга - пронесло, не нужно ни извинений, ни объяснений! Антон вновь поступит как взрослый, затолкает свою обиду в самые глубокие уголки памяти - до “лучших” времен, пока я снова не оплошаю.
Но есть и та крошечная частичка меня, которая жаждет уважения и осознает, что получить его можно лишь поступая правильно и честно. С возвращением в мою жизнь Антона эта частичка все чаще поднимает свою голову. Наверное, мама права, и он хорошо влияет на меня.
Когда Антон приносит чай, я уже знаю, что буду делать. Молча беру чашку, с наслаждением грею все еще холодные ладони и вдыхаю ароматный пар.
- Печенье хочешь? - все тем же идеально вежливым и равнодушным тоном спрашивает Антон, подвигая ко мне тарелку.
