Я привыкаю. Матерь Божья, я привыкаю слышать из его уст “люблю”! Это не больно, как в первый раз. Это не страшно - как во второй. Просто странно и немного стыдно - за то, кто я есть. За то, что пачкаю его чувство своим несовершенством, за то, что никогда не скажу этих слов в ответ.

Я молча выхожу в коридор; Антон не будет держать. Он безмолвно наблюдает за моими сборами - куртка, шапка, шарф. Мне остается лишь натянуть ботинки, когда Катя выходит из комнаты. Вот же черт!

- Уже уходишь? - я не могу разобрать ее интонаций, поэтому коротко киваю, не давая возможности втянуть себя в разговор. Ага, конечно, уверенным людям - таким, как Катя - не нужен отклик, чтобы высказать желаемое. - Так, ребята, давайте-ка я пойду, а вы спокойно досмотрите фильм. Кирилл, я настаиваю, не стоит уходить из-за меня.

- Дело не в тебе, - бормочу я под нос. Щеки горят; интересно, что сейчас ей известно о наших отношениях? Не думает же она, что мы с Мироновым… Чувствую себя героем какого-то второсортного мыла со всеми этими интригами. Жаль только, что в реальной жизни, как в сериале, никто не сделает мне чудодейственную вакцину и не подарит хэппи-энд.

- Катя, Кириллу действительно пора, - они смотрят друг на друга несколько томительных секунд, и мне чудится, что взглядом они говорят гораздо больше, чем словами. Потом Антон снимает куртку с вешалки и добавляет: - Через полчаса вернусь. Можешь поужинать, не жди меня.

И только тут - тормоз такой! - я понимаю, что Миронов, видите ли, меня провожать вздумал! Как девицу какую-то!

“Нет, как хилого спидозника, который может окочуриться по дороге”, - заливается в агонизирующем хохоте внутренний голос. Нет, ну, а что скрывать? Все же все знают! Но разве это защитит от стыда - удушающего, жаркого, плотного? Я шепчу “пока”, - вряд ли Катя слышит, - и, не завязав шнурок на одном ботинке, выхожу на лестничную клетку.

Я не жду лифта, кубарем скатываюсь по лестнице, чудом не расшибив голову. Один пролет, еще один, и еще, тяжелая подъездная дверь - и вот я наконец-то на крыльце. На улице темно, хоть глаз выколи, сейчас, вероятно, около шести.

- Я думал, за тобой дьявол из преисподней гонится, - произносит Антон, выходя следом через минуту - не меньше. - Что я опять сделал не так?

- Что? - зло выплевываю я. - Что не так? Ты, Миронов, считаешь, что у меня вообще нет чувства собственного достоинства? Да какого хрена ты выставляешь меня ничтожеством перед ней? - я неопределенно указываю на светящиеся окна.

- Что тут такого ужасного, Кирилл? - восклицает Антон. Злится, ничего себе! Оказывается, даже его можно выбить из равновесия. - Кто вообще внушил тебе эти убогие стереотипы?

- Ты брата ее домой провожал? - шепчу я. У меня больше нет сил. Ему не понять! Ни одному долбанному, пышущему здоровьем ублюдку, не понять, каково это - быть объектом постоянной жалости и милосердия.

- Кира…

- Да или нет?

- Нет, - ну, хотя бы честно, и на том спасибо.

- Видишь, хотя прав у тебя было больше. Отношения, все такое. А мы с тобой, Миронов, даже не друзья. Ты спрашивал, что я думаю о наших, прости Господи, отношениях? Я твой питомец. Уличный, блохастый, дикий и злой; ты меня накормишь и выгуляешь, приласкаешь иногда, научишь не гадить по углам и не кусать за хозяйскую руку. А когда ты с этим справишься, ты хочешь показывать меня друзьям. Вот, мол, смотрите, какой я благодетель, сколько усилий я приложил.

Меня заносит, как когда-то занесло отцовскую машину. И я погибну, как когда-то погиб он. Я знаю это, понимаю, но управлять своим языком не удается, и я говорю, говорю, говорю… Когда замолкаю, слышно, как тяжело дышит Антон.

- Невероятно, - в конце концов, выдыхает он. Никогда не слышал у него такого голоса - будто его ударили, будто дышать он не может. - Ты же… ничего… совсем ничего не понял.

- Антон… - я делаю шаг вперед - он отступает на два. Я не вижу его лица, почему здесь не горит ни единого фонаря?

- Уходи, - шепчет он и, развернувшись, скрывается в подъезде. Металлическая дверь звонко лязгает, отрезая меня от него, словно я и правда бездомная дворняга.

Я утыкаюсь лбом в холодный металл, царапаю его искусанными ногтями. Ты, Кирилл, укусил руку, которая о тебе заботилась. Что уж удивляться, что тебя прогнали - этот закон действителен и в человеческом царстве.

- Я так не думаю, не думаю, не думаю… Прости меня, - глотая соленые, крупные слезы, шепчу я.

Я потерял его из-за своей трусости - от этого особенно горько. Из-за того, что думал о мнении Кати, мамы, старух-сплетниц на лавочках, из-за того, что так до конца и не простил его за способность любить и смелость, за то, что он перегнал меня и оставил далеко позади. Где пряталась во мне эта злость, эта обида? Как я допустил, что болезненный нарыв лопнул именно сегодня? Как позволил своей гнилой натуре лишить меня человека, который неустанно вытаскивал меня из болота?

Сначала я думаю сидеть у подъезда до утра; пусть Антон найдет мой окоченевший труп, пусть увидит, что сделал со мной. Но я тут же мысленно оддергиваю себя: не он виноват в произошедшем и не ему за это быть наказаным. Но я все равно долго стою прижавшись зареванной мордой к двери и скребусь ногтями - ничтожное, жалкое зрелище!

В конце концов, я иду домой - медленно, то и дело оборачиваясь. Миронов, ну, прости же ты меня! Он не слышит или не слушает мой внутренний крик.

Квартира встречает меня холодом и гулкой тишиной - как же здесь уныло! Мама еще не пришла, но на холодильнике висит записка - “Кирюша, не забудь поужинать!” Ох, мама, разве до еды мне сейчас?

В комнате я закутываюсь в колючий кокон шерстянного одеяла, прижимаю колени к груди, кладу Мэри поближе и пытаюсь умереть. Что же я наделал?

- Мэри, он никогда не простит меня, никогда. Он ведь от всего сердца, а я… Какое мне дело до этой Кати? Мэри, какой же я дурак…

Она слушает мою исповедь - впитывает в свое тряпичное тело. Как жаль, что отпустить мне грехи или дать совет она не может. У меня нет никого, кто бы мог помочь мне выбраться из той трясины, в которую я сам столкнул себя из-за своей ничтожной гордыни. Мужиком хотел казаться, боялся, что меня неправильно поймет чужая, по сути, девушка. Дурак ты, Кира, ох, дурак!

На тумбочке лежит телефон, я беру его трясущейся рукой, нахожу номер Антона. Позвонить? А если он не возьмет, если Катя все еще с ним, если он скажет оставить его в покое, если запретит впредь тревожить, если… Сколько же этих проклятых “если”! Какая же все-таки изобретательная моя трусость… В итоге я прячу телефон под подушку, утыкаюсь носом в воняющую медикаментами Мэри и проваливаюсь в тяжелый, плотный сон без сновидений.

========== Глава 19 ==========

22 ноября

- Мама, я ухожу, - на ходу обматывая шею шарфом, заявляю я. Весь мой вид выражает решительность. По крайней мере, я надеюсь на это. Прежде не раз случалось, что мама запрещала мне выходить на мороз, - в те времена, когда я еще изредка хотел гулять - а на улице последние дни было холодно и снежно. И действительно: мама откладывает нож и недочищенную картофелину, смотрит на меня недоверчиво.

- Куда? На улице метель, - произносит она, нахмурившись. Нет, так просто она не отступит. Милая моя, наивная мама… Думает, что если убережет меня от холода, то и здоровье, и жизнь мою сохранит. Ей не понять, какие сильные муки я испытал за эту неделю. Не физические, но от этого не менее страшные.

- Мам, я не спрашиваю разрешения, - произношу я. Мне кажется, что выходит твердо и уверенно. - Еще день, светло, я тепло оделся и мне не пять лет. Мне нужно уйти, и я уйду. Буду на связи и постараюсь не задерживаться.

Что-то мелькает в глазах моей мамы - давно забытое, горькое. То ли удивление, то ли отголоски былой гордости - как мало ей нужно, чтобы гордиться мною. Всего лишь немного моего упрямства - маленькое напоминание, что во мне еще теплится жизнь.

- К Антону? - уточняет она. За эту неделю она спрашивала о нем дважды и наверняка по моей реакции поняла, что между нами в очередной раз пробежала кошка. Но в этот раз мама удерживалась от расспросов - и на том спасибо.