- Кира? - осторожно возвращает меня в реальность Антон. Между бровей складка, видимо, своим заторможенным поведением я волную его. - Куртку снимай, - напоминает он.
Я молча киваю, дергаю за “молнию”; из-за спешки защемляет ткань, приходится высвободить ее неуклюжими пальцами. Щеки горят, и Антон, произнеся “жду на кухне”, оставляет меня одного. Вот же, деликатный какой, мать его…
Мне наконец-то удается снять куртку, выпутаться из шарфа-удавки, стянуть нелепую шапку, наползающую на глаза. Здесь, в коридоре, висит большое зеркало во весь рост, и я, - мазохист такой! - бросаю взгляд на свое отражение. Бледный, с темно-синими кругами под глазами и нечесанными, торчащими клочками соломы, патлами - вот кто такой Кирилл Краев. В уголке нижней губы покраснела кожа, завтра точно проступит герпес - давно пора, похолодало ведь. Я нажимаю на воспаленное место, склоняю голову вбок, так, чтобы из слишком широкого горла свитера можно было разглядеть худую, синюшную, словно у цыпленка, шею.
“Радуйся, Кира, не за морду тебя любят”, - бьется в агонии внутренний голос. Хочется резонно спросить: а за что? Я ведь никогда не был достоин любви - не слепой, родительской, а другой. И уже никогда не буду достоин.
Я заставляю себя отвернуться. Не хватало еще, чтобы меня застали возле зеркала - стыда не оберешься. На кухне вкусно пахнет апельсинами - это дымом исходят чашки с цитрусовым чаем.
В центре стола стоит ваза, а в ней букет белых роз. Это Антон маме подарил - у родителей его была годовщина свадьбы, отстраненно вспоминаю я. Перед глазами встает кладбище - и белые розы. Антон Миронов принесет мне белые розы. В ансамбль к маминым - красным. Чувствую, как все вокруг плывет - как я допустил, где же оказалась лазейка в моей эмоциональной броне? Теперь попробуй взять себя в руки, под этим внимательным Мироновским взглядом.
- Кирилл?
- Я не люблю розы, - глухо произношу я. И он понимает - я вижу это по его глазам. Янтарь темнеет, становится на мгновение мутным, поглощая крапинки-солнышки. Еще секунда - он хватает вазу и выносит ее куда-то в коридор. На темном дереве стола остается несколько белоснежных лепестков, и я воровато смахиваю их на пол. Ненавижу цветы!
- Садись, чай остынет, - вернувшись, произносит Антон. Ему почти удается убедить меня в собственном спокойствии. Почти.
- Прости, - тихо произношу я спустя минуту тишины. Чашка приятно греет замерзшие ладони, на кухне уютно, и, возможно, стоило оставить эту ситуацию в прошлом, но я чувствую необходимость извиниться. - Прости, не знаю, что на меня нашло.
- Кирилл, брось, все будет хорошо…
- Нет, - перебиваю я, - не ври мне. Не говори так, пожалуйста. Только не ты…
В этот раз мне удается твердо встретить его взгляд. Ну же, Миронов, осознай, что я умираю! Уж сделай нам обоим одолжение…
Он только пожимает плечами - странный, непонятный жест. Делает глоток чая, прикусывает губу, а потом рассказывает мне о каком-то фильме - монотонно и безэмоционально. Это не рассказ - не тот, к которому я привык, уж точно. В нем нет жизни, он словно читает мне лекцию в какой-то высшей школе кинематографа. Браво, Кирилл, ты испортил настроение не только себе! Неужто обязательно всем тыкать в лицо неоновой вывеской “умирающий”? Давно тебя не жалели, что ли?
- Посмотрим? - перебиваю его на полуслове я. Смотреть фильм, пить чай, есть печенье, читать книгу - все это привычно, твердая почва. Всяко лучше, чем та зыбкая трясина, в которую мы проваливаемся, когда пытаемся говорить о моей болезни или об его чувствах.
- Фильм? - переспрашивает Антон, отставляя чашку.
- Угу, - не слишком-то уверенно отвечаю я.
“О каком фильме вообще шла речь?” - запоздало пытаюсь припомнить я.
- Ладно. Давай тогда перебираться в комнату.
***
Фильм… о чем-то. Что-то европейское, что-то авторское - единственное, что мне удается уловить. Разрозненные сцены, минимум связного сюжета, красивые локации - мне невообразимо скучно. Наверное, это кино из тех, в которых стоит искать метафоры, гиперболы, аллегории - какие там умные слова я еще помню с уроков литературы? Но мне как-то не удается: в моем восприятии дом всегда остается домом, а летящая птица - всего лишь облезлый тощий голубь, а не чья-то там прекрасная душа.
Фильм современный и скучный, но еще он спокойный и сонный и словно отрезает нас от того неприятного разговора на кухне. Мне лениво повернуть голову, взглянуть, как воспринимает происходящее на экране Антон. Ему-то несложно найти глубинный смысл, - идеалисту чертову - а значит и кино должно вызывать у него что-то большее вселенской тоски. В комнате темно: задернуты шторы, да и на улице наверняка уже стемнело. Мама просила слишком не задерживаться - режим как-никак - поэтому скоро нужно будет прощаться, вытаскивать себя из этой сонной неги, выходить на холодный, сырой воздух. Я с каким-то странным смирением понимаю, что мне здесь хорошо. Да, часто тревожно и неловко, но вот в такие моменты - хорошо. И только эта мысль удобно размещается в уголке моего подсознания, раздается звонок в дверь.
- Кого это принесло? - ворчит Антон и, уже обращаясь ко мне, произносит: - Посиди минутку.
Нет, в окно выброшусь, мысленно хмыкаю я. Это не родители, у них-то есть ключи, так что пока у меня остается надежда, что это какая-то старушка-соседка, пришедшая одолжить стакан сахара.
На экране все еще бормочет актер - полный, усатый, в высоком цилиндре. На мгновение у меня возникает мысль выключить звук: так, вероятно, удастся разобрать голоса в коридоре, затолкать высунувшуюся голову моего страха обратно в горячий песок. Но я сдерживаюсь - в прошлый раз я так услышал разговор Антона с Катей. Ни к чему хорошему это не привело! Нет уж, лучше буду слушать монолог толстяка-актера…
Проходит минут пять, когда Антон появляется вновь. Не один. За спиной его стоит Катя - высокая, красивая - она цепко выхватывает мою фигуру, освещенную лишь светом от монитора, и я и жалею, и радуюсь одновременно, что мне не удается рассмотреть выражение ее глаз.
- Привет, Кирилл, - ровно произносит она.
- Привет, - мой голос дрожит. Почувствуй разницу, называется!
- Проходила мимо, вот, думаю, зайду. Прошу прощения, что не предупредила, - я так и не понимаю, к кому она обращается. Вроде бы ко мне, но смысл ей извиняться? Это звучит двусмысленно, мне неприятно, поэтому я просто неопределенно пожимаю плечами.
- Ладно, Катюша, пойду-ка я разогрею ужин. Посидите здесь, кино досмотрите.
- Нет, мне пора, - с меня наконец-то спадает оцепенение. Перспектива остаться с Катей - все знающей Катей! - наедине действует на меня похлеще ледяного душа. - Мама будет волноваться…
- Кирилл, - зовет меня Антон, - рано еще. Дарья Степановна ведь намного позже вернется, правда?
Заткнись! Заткнись, Миронов, хочется закричать мне! Не нужно предпринимать этих искусственных попыток подружить меня с Катей или кем-либо еще. Пусть твои намерения хоть трижды благие, но я не нуждаюсь в этом!
- Это неважно, я…
- Кирилл, помоги мне на кухне, пожалуйста, - перебивает меня Антон. - Это не займет много времени.
Мне не хочется выяснять отношения при Кате, поэтому я молча киваю и выхожу в коридор. Не дожидаясь Антона, иду на кухню, подхожу к окну: на подоконнике стоит большой, шипастый кактус. Идеальное растение для вечно занятой мамы Антона, рассеянно отмечаю я.
- Почему ты убегаешь? - раздается за спиной. Я не оборачиваюсь, с кактусом разговаривать проще.
- Мне пора.
- Лжешь, Кира…
- Отвали, Миронов! - с истеричным смешком выдыхаю я. - Я что, отчитываться обязан? Я хочу домой, я устал.
- Если это из-за Кати…
- То что? Прогонишь ее? - я все же оборачиваюсь, мне неуютно чувствовать его внимательный взгляд между лопаток. - Не глупи, Антон. Она твой друг.
- А ты? - его голос звонкий. Ему важен ответ. - Кем ты себя считаешь?
- Я - твое теплое место в рае.
- Дурак ты, Кира, - грустно усмехается Антон. - Ты человек, которого я люблю.
