“Хватит!” - мысленно прикрикиваю сам на себя, запускаю пальцы в волосы, делаю несколько глубоких вдохов и медленно встаю. Небрежно бросаю свитер на стул, тяну вверх простую белую майку, намереваясь переодеться к ужину…
- Кира! - Антон входит без стука, и я остро чувствую себя героем одной из второсортных американских комедий, которые множество раз смотрел с мамой. Мне хочется трусливо прикрыться, потому что никогда я еще не чувствовал свое уродство настолько остро, но какими-то титаническими усилиями воли заставляю себя просто обернуться спиной, дрожащими руками вытащить измятую мешковатую футболку из-под подушки и натянуть ее. И все это время Антон - ублюдок такой! - смотрит. Я чувствую этот взгляд так же, как если бы он касался меня рукой: на каждом позвонке, на острых выступах лопаток, на пояснице. И понимаю, что покраснел от жгучего, болезненного смущения, от его бесцеремонности, от своей слабости - от всего-всего на свете. А еще я злюсь, просто пылаю яростью, как демон из преисподней. Почему?! Почему он не вышел? Неужели неясно, насколько мне неприятно и стыдно? Неужто больной человек - такая диковинка, от которой он не в силах отвести взгляд?
- Что ты хотел? - шиплю я, разворачиваясь к нему и даже не пытаясь скрыть неприязнь в голосе. Все мои мысли о мирном ужине в узком кругу плавятся и оседают пылью на мягкий ворс ковра. Им на смену приходит одно желание, чтобы меня оставили в покое! Чтобы не врывались в мою комнату без стука! Не смотрели и не разговаривали со мной! И не жалели, потому что - черт бы их всех побрал! - жалеть себя я умею лучше, чем кто-либо иной.
- Отдать тебе это, - Антон невозмутимо подходит ближе и кладет тетради на кровать. - Химия, биология, физика. Ужин будет готов через полчаса, я пока помогу твоей маме. Позову, когда будет готово.
- Сам выйду, - ворчу я под нос, не решаясь поднять на него взгляд.
- Хорошо, - беспечно соглашается Антон и бесшумной поступью кошки выскальзывает в коридор. Я несколько мгновений смотрю на дверную ручку, взглядом оглаживая каждый ее изгиб, и чувствую незыблемую уверенность, что Антон сейчас вернется, чтобы прочитать мне очередную лекцию о моем поведении, чтобы успокоить безрассудное сердце, которое бухает, кажется, где-то в горле, грозясь прорвать тонкую кожу. Не возвращается. И мне почему-то досадно, как будто маленькому мальчику, ожидания которого обманули, подарив на День рождения не желанный долгие месяцы вертолет, а потрепанного зайца, выиграного за удачный выстрел в парке аттракционов.
***
Ужин проходит спокойно. Мама и Антон что-то тихо обсуждают, я не прислушиваюсь, лишь иногда выхватываю из их речи отдельные фразы - “школа”, “хочешь добавки?”, “помнишь, как в первом классе…” Чувствую их редкие взгляды на себе - задумчивый Антона и обеспокоенный мамы. Но оборачиваться не хочу, то ли в знак протеста, то ли черт его знает почему. Так и сижу в полоборота, держа тарелку на коленях и смотрю в окно - осенняя ночь вязкой густой тушью накрывает собой город. Только желтые окошки соседнего дома да яркие вспышки фар на автостраде разбавляют сплошную темень. Октябрьский вечер напоминает мне мою жизнь - болезненный холод и чернильная темнота с редкими-редкими всполохами настоящих, полноценных эмоций.
- Кирюша, ты доел? - мама мягко кладет ладонь мне на плечо. Наверняка не первый раз спрашивает, я просто вновь не услышал, находясь под плотной водой в своем собственном мире, куда им, здоровым людям, так сложно пробиться.
- Да, спасибо, - киваю я, ставя пустую тарелку на стол. С ужасом понимаю, что не помню, что сегодня было на ужин и когда я успел съесть все. Моя рассеянность приобретает угрожающие масштабы, и это меня пугает. - Помочь тебе?
- Нет, конечно, - мама смеется так, как смеются родители, услышав исковерканное слово из уст своего ребенка-крохи - снисходительно. А мне обидно. Так, наверное, обидно тем детям, мечты которых на великое будущее рушатся из-за неосторожного родительского неверия - “ты не сможешь”, “у тебя не получится”, “ты бездарность”. Мама не со зла, она просто и правда не верит, что я могу помочь хоть чем-то. Для нее я навсегда останусь маленьким мальчиком, единственным сыном, за которым смерть ходит по пятам. Это мама в нашей семье благородный рыцарь в сверкающих доспехах - преодолевает трудности и воюет на износ. Жаль только, что битва ее с ветряными мельницами…
- Дарья Степанова, и правда, мы с Кириллом помоем посуду. Тут же совсем немного, а вам рано вставать, - Антон говорит серьезно и спокойно. Как взрослый. Так, как никогда не научусь говорить я. Мама смотрит Антону в глаза и, клянусь всеми святыми, несколько мгновений мне кажется, что и ему в этот раз она откажет.
- Ладно, как хотите, - мамин голос, словно хрупкий шелест пожелтевших листьев. И я весь превращаюсь в противоречие: с одной стороны я злюсь на нее. Право слово, сколько же можно напоминать мне о моей слабости? Неужто нельзя хотя бы изредка сделать вид, что все хорошо? Но с другой - внутри больно жжется нежность. Я хочу ее обнять сейчас, но стесняюсь, конечно. Какой же семнадцатилетний мальчишка не стесняется проявить любовь к маме? Единственное, на что меня хватает - коротко сжать ее теплые пальцы. Они у нее длинные, мечта любого пианиста. Моя мама могла бы быть хорошим музыкантом. Или художником. Певицей. Писательницей. Да кем угодно, черт возьми! Только не матерью смертельно больного ребенка - несчастной, измученной, едва живой. - Я пойду тогда, да? Почитаю немного. Вы тут… Свет выключите потом, хорошо?
- Не волнуйтесь, мы все сделаем, Дарья Степановна. Спокойной ночи.
- Спокойной, мальчики, - мама целует меня, легко касаясь холодными губами моей теплой щеки. Тяжело поднимается из-за стола, устало ссутулив плечи, словно на ее спине весь небесный свод. Но моя-то хрупкая мама не легендарный силач Атлант и мне жаль ее до слез. Так не должно быть, нельзя такой груз возлагать на людей. Мама целует и Антона, ласково погладив по волосам, и тихо выходит из комнаты.
Мы с Антоном остаемся наедине.
========== Глава 12.2 ==========
Извиняюсь за такую ужасную задержку. Спасибо большое за отзывы и терпение. Глава небольшая, так как является всего лишь окончанием начатой ранее.
Я то и дело едва не роняю скользкую тарелку и чертыхаюсь сквозь зубы. Понимаю, что просто необходимо успокоиться, перестать злиться на весь мир в целом и на Антона в частности, и тогда и работа пойдет более споро. Но сказать - одно, а вот выполнить - совсем другое. Я все еще раздосадован неловким происшествием в моей спальне и все еще сержусь, а вот умения быстро брать себя в руки у меня как не было, так и нет. Да и присутствие Антона рядом явно не способствует успокоению, хотя он и не попадается мне под горячую руку. Наверное, ему сложно понять, что так испортило мое настроение, он, возможно, не понимает, насколько я стыжусь своего внешнего вида. Для него, воспитанного в душных раздевалках и заполненных плотным сизым паром душевых, не произошло ничего страшного. Я ведь хорошо помню, как и сам легко сбрасывал мокрую от пота форму после тренировок, в жаре азарта, в компании таких же беззаботных мальчишек. Это было естественно тогда, когда я был звездой местного разлива, когда был лучшим, но уж точно не сейчас - иссохший, измученный болезнью, покрытый синяками и бурыми кровоподтеками я уже не был способен относиться к подобному так, как прежде. Жалость - вот что я мог вызывать. И именно это злило меня, возрождало к жизни ту бледную тень былого Кирилла Краева, который ненавидел быть слабым.
- Кира, ты скоро протрешь в ней дыру, - тихо замечает Антон, облокачиваясь о кухонную тумбу. Только тогда я понимаю, что уже добрых пять минут тру тарелку, которая и правда уже сверкает чистотой. Поджимаю губы и молча передаю ее Антону, боковым зрением наблюдая, как ловко он вытирает ее полотенцем и ставит на место. С остальной посудой я справляюсь буквально за минуту, смываю с рук мыльную пену и, небрежно обтерев их об джинсы, сажусь за стол.
- Спасибо за помощь, - благодарность выходит неловкой и не слишком-то искренней, но затянувшееся молчание уж слишком меня гнетет. Так постоянно: даже когда мы с Антоном просто читаем, я то и дело либо преувеличенно громко листаю страницы, либо кашляю, будто бы прочищая горло, лишь бы только не сидеть долго в тишине. Наверное, так подсознательно проявляется мой страх разочаровать его окончательно, настолько, что он больше никогда не придет. Как бы я не возмущался, но его визиты стали важной частью моей жизни, особенно сейчас, когда я больше не хожу в школу, сутками проводя в стенах квартиры. Конечно, все эти “звуковые эффекты” не идут ни в какое сравнение с полноценной беседой и уж точно не удержат Антона, если он наконец-то прозреет и осознает, в какое болото вляпался, когда решил “дружить” со мною.
