Когда они приплыли в Ливорно, там их уже поджидал разгневанный лорд Кейт, который сразу же осадил своевольного героя и отобрал у него флагман «Фудроинт», вернув его в строй. Пока делались необходимые приготовления для продолжения путешествия по суше, подоспело известие о надвигающемся сражении австрийских войск с Бонапартом под Маренго, и королева импульсивно решила не ехать в Вену, а ненадолго остановиться в Риме в палаццо Фарнезе и ожидать исхода битвы. Встретиться снова со своими английскими друзьями она намеревалась в Вене через несколько недель.
Из Ливорно они отправились на север в семи каретах, за ними следовали четыре грузовых дилижанса с вещами и всеми картинами и коллекционными предметами Кавалера, которые он успел вывезти из Неаполя. Езда вдоль реки Арно по разбитым дорогам, оставлявшая немало синяков и ссадин на теле, оказалась для Кавалера более тяжким испытанием, чем ему представлялось, но он крепился изо всех сил. Читать при такой тряске Кавалер, разумеется, не мог, поэтому сидел, прикрыв глаза, и всячески пытался превозмочь боли в пояснице, ягодицах и коленях, а миссис Кэдоган в это время то и дело прикладывала к его лбу влажный платок. Они задержались на пару дней во Флоренции, чтобы нанести нужные визиты и устроить небольшие приемы. Кавалер остался бы здесь подольше, и не только потому, что чувствовал себя неважно. Ему очень хотелось снова побывать в галерее Уффици, чьи сокровища самым непостижимым образом не были вывезены Бонапартом. Находясь во Флоренции, нельзя не пойти и не взглянуть на ее знаменитые картины, но супруга и их общий друг и слушать того не желали.
— Если вы такой уж больной и измотанный, то в этом случае, конечно же, не в силах ходить и смотреть на картины, — резонно заметили они.
— А я всегда достаточно здоров, чтобы смотреть на картины, — как-то вяло ответил Кавалер. — Мое здоровье тут ни при чем. Осмотр картин доставит мне удовольствие.
— Нет и нет, — решительно возразила супруга. — Вы больны. Мы беспокоимся за вас. Вам сперва нужно отдохнуть. А потом мы двинемся дальше.
И вот он сидит удрученный, без всякого дела, не получив даже небольшого удовольствия, которое с такой надеждой предвкушал. Как же тошно и скучно так бездельничать.
А вот в Триесте, где хранилось всего несколько достойных осмотра картин, они задержались почти на целую неделю. Кавалер не мог взять в толк, чего здесь сидеть так долго.
Через неделю после их приезда в Вену туда наконец-то добралась и королева, сделав короткую остановку в Риме и узнав там о победе Бонапарта под Маренго. В связи с ее приездом герой, Кавалер и его супруга задержались в Вене на целый месяц, проводя время в бесконечных приемах и балах, устраиваемых в честь героя. Кавалерше тоже удалось одержать здесь ряд побед. Так, однажды за ночь она выиграла за карточным столом в «фараона» целых пятьсот фунтов стерлингов. Четыре дня они прожили в загородном поместье князя Эстергази, а под конец приняли участие в празднике, для которого личный композитор князя написал кантату, прославляющую героя. Знаменитый композитор сам аккомпанировал, а супруга Кавалера пела.
Спустя несколько дней она опять исполняла «Битву при Абукире» Гайдна[78], уже сама себе аккомпанировала, выступая перед подругой-королевой, которую поселили в обидном одиночестве в Шенбруннском дворце.
— Très bean, très emouvant![79] — воскликнула королева, не в силах забыть тот голос, почти такой же прекрасный, как и у ее подруги, который она недавно слышала в Риме.
К сожалению, рассказывая про ту певицу, она невольно путала удачливого Гайдна, автора кантаты, прославляющей победу английского оружия над французами (что действительно имело место), с нудным Паизиелло и его кантатой. Тогда королеве пришлось упомянуть и про примадонну, женщину довольно обаятельную, которая совершила самоубийство при весьма мелодраматических обстоятельствах: на рассвете, после концерта, убив перед этим явно неумелого начальника тайной полиции.
— Baron Scarpia est mort, Miledy, vous l’avez entendu[80].
— Какой ужас! — воскликнула Кавалерша. — Я хочу сказать, как же вы, должно быть, расстроились.
Королева не согласилась, что она расстроилась. Ну, прибавилась еще одна после всех смертей. А потом она все же заплакала и сказала, что эти ужасные события, которые ей пришлось пережить, сделали ее бесчувственной к страданиям, иначе говоря, она перестала ощущать себя женщиной. А после рассказала все, что произошло. По всей видимости, примадонну возмутили домогания сексуально озабоченного барона.
— Разве неудивительно, что эти итальяшки слишком бурно на все реагируют? — воскликнула королева, вытирая слезы. Кавалерша, которая и сама умела театрально разыгрывать всякие душещипательные сцены, ответила, что ей хорошо известно все, что имеет в виду ее дорогая королева.
— Мой супруг всегда говорит, что итальянцы лишены здравого смысла, — пояснила она королеве, рассудив, что, ругая все итальянское, она угодит королеве, поскольку та вернулась в родной город.
Королеву, являющуюся звездой далеко не первой величины на небосводе габсбургского семейства, оскорбило поведение министров своего племянника и зятя, запихнувших ее в эти жалкие апартаменты Шенбруннского дворца; выраженные супругой Кавалера симпатии и сочувствие, не попав в точку, не смогли развеять ее обиду. Она начала понимать, что в Вене к ее английским друзьям относятся далеко не с тем почтением, как она полагала раньше. Многие придворные габсбургского двора вздохнули с облегчением, когда англичане, насытившись всеми возможными развлечениями и наслушавшись оваций герою, которыми могла одарить их Вена, не смогли придумать подходящего предлога и задержаться еще на некоторое время и принялись готовиться к дальнейшему путешествию. Во время проводов явно подавленная и расстроенная расставанием королева вручила подруге еще кое-какие подарки на прощание (вдобавок к драгоценностям и своим портретам, которые она уже преподнесла в Палермо), а Кавалеру — золотую табакерку.
После Вены они покатили по Центральной Европе и завернули в Прагу, город, где, согласно легендам, оживают статуи и где некогда правил рьяный коллекционер Рудольф II, который долго охотился за картиной Дюрера[81] и наконец купил ее в Венеции. Опасаясь, что краски из-за тряски и толчков осыпятся (тут Кавалер вспомнил, как сам ехал по Европе в очень тряском экипаже), король не стал перевозить ценность в карете, а приказал тщательно упаковать картину в толстый и мягкий чехол, а четверо его сильных и выносливых солдат понесли ее на руках через Альпы, всю дорогу держа полотно в строго вертикальном положении.
В Праге в ту пору правил эрцгерцог, другой племянник неаполитанской королевы. Он закатил по случаю дня рождения героя (ему исполнилось сорок два года) грандиозный прием. Затем они отправились вдоль Эльбы в Дрезден, осмотрели коллекцию фарфора и послушали оперу в местном театре, где герой и супруга Кавалера, как потом сообщалось в газетах, почти весь спектакль увлеченно перешептывались друг с другом. Там же на одном из балов, устроенном в честь героя, он потерял бриллиант с эфеса золотой шпаги (было опубликовано объявление, обещано вознаграждение, но бриллиант так и не вернули). Но в целом герой был сыт по горло всякими подарками, фейерверками и выражениями почтения. В каждом городе члены дипломатического корпуса и проживавшие там англичане имели прекрасную возможность вдоволь наслушаться разного рода сплетен и обменяться колкими репликами насчет этой тройки, разнообразить свои дневниковые записи и оживить письма. «Он весь увешан всякими звездами, лентами, орденами и бесчисленными медалями, — писал один из устроителей празднества в честь героя, — и больше смахивает на шутовского принца из оперы, нежели на победителя французов в битве при Абукире». И никто не забывал выразить горькое сожаление по поводу раболепного ухаживания героя за женой Кавалера и ехидных замечаний относительно ее чрезмерного выпячивания собственной персоны в самых разных формах: в пышных одеяниях, неумеренном аппетите, пристрастии к вину или в излишней полноте — ничто не упускалось из виду.
