К сожалению, Кавалер не мог претендовать на аналогичную роль. Он вряд ли имел право называть себя заместителем короля. Сам монарх писем не писал. Он, как сообщала королева своей «заместительнице», просто взял и уехал в один из загородных дворцов под Палермо и, хотя знал, что вскоре должен будет принимать депутацию своих преданных вассалов, распорядился не докучать ему какими-либо сообщениями из Неаполя.

— Но о чем все же думает король? — спросил совершенно серьезно герой Кавалершу.

— О том, как поразвлечься, — перевела она строчки из письма, полученного утром от королевы. Что касается короля, писала королева, то неаполитанцы для него все равно что готтентоты[73].

Вот еще несколько примеров.

Публичные казни на большой рыночной площади города начались в воскресенье седьмого июля, как раз накануне приезда короля.

Ни герой, ни его друг смотреть на казни не пожелали. И не потому что не были любителями подобных зрелищ, а просто не хотели проявить мягкость и жалость. Определенная дистанция отделяла их от осужденных.

И все-таки случались всякого рода неожиданности. Вот что произошло через два дня после начала казней и день спустя по прибытии короля из Палермо на сицилийском фрегате. Король сошел с борта корабля с высушенной лапой цапли в петлице в качестве талисмана от дурного глаза. Своей временной резиденцией он сделал апартаменты на английском флагмане «Фудроинт». Король, пыхтя и отдуваясь, с трудом вскарабкался по трапу на шканцы, чтобы пожаловаться Кавалеру на скукоту в Палермо в то лето, как вдруг его внимание привлекли громкие испуганные выкрики матросов. Он с любопытством подскочил к поручням, чтобы посмотреть, что же такое стряслось. Должно быть, очень огромная рыбина! А там, метрах в десяти за кормой, торчали из воды торс и голова с пеной в локонах волос его старинного приятеля адмирала Карачиоло. Он потихоньку плыл к судну, а впереди его мертвенно-бледного и полуразложившегося лица качалась на волнах его седая борода. Будь перепуганные матросы неаполитанцами, то непременно начали бы креститься. Король в ужасе осенил себя крестным знамением, выругался и побежал вниз. Кавалер разыскал его в тесном межпалубном пространстве, хныкающим и глупо хихикающим в окружении перепуганных камергеров и лакеев.

— Он там? Он все еще там? — ревел король. — Утопить его!

— Будет сделано, ваше величество!

— Сейчас же!

— Ваше величество, труп адмирала буксирует лодка на мелкое место, чтобы захоронить его в песках на берегу.

— Почему он вылез передо мной? — пронзительно завопил этот так и не отошедший от детства взрослый человек.

Кавалера тут же осенила удачная мысль, и он не преминул воспользоваться своим умением ловкого придворного, каковым всегда и являлся.

— Ваше величество, — стал разъяснять он королю, — хотя Карачиоло и был, кажется, предателем, но вам вреда причинить он сейчас не хотел. Но, даже раскаявшись в своем грехе, он все еще не может найти покоя, пока не получит от вас прощения. Потому и явился сюда, чтобы вы простили его за предательство.

Представьте себе, что вы пассажир. Все мы частенько бываем пассажирами. На судне, в истории, когда плывем куда-то. Вы не капитан. Но у вас великолепная каюта.

Разумеется, ниже ее в трюме сидят голодающие иммигранты или обращенные в рабство африканцы, или же завербованные матросы. Вы не можете помочь им, хотя искренне жалеете их, но повлиять на капитана не в силах. Каким бы жалостливым вы ни были, на деле оказываетесь совершенно бессильны. Иной поступок, может, и облегчил бы вашу совесть, если она у вас пока еще есть, но существенно не улучшил бы положение тех несчастных. Вы бы им помогли, если бы, например, отдали в их распоряжение свою просторную каюту с дополнительным отсеком для хранения вашего внушительного багажа, поскольку у тех, кто сидит там, внизу, хоть и нет почти никаких пожитков, однако самих этих людей так много. Или, допустим, поделились пищей, которую вам приносят. Но тут же возникают сомнения: ведь они могут испортить в каюте красивые вещи, все тут переломать и раскидать, а пищи все равно никогда не хватит, чтобы накормить их всех. Так что выбора у вас нет, и придется по-прежнему наслаждаться вкуснейшими яствами и любоваться прекрасным видом в одиночку.

Однако предположим, что безразличным вы все же не остаетесь и все время ломаете голову над происходящим. Хотя это и не ваше дело, да и отвечать вы за это не можете, вы как-никак являетесь участником и свидетелем того, что здесь происходит. (Большинство исторических событий описывается свидетелями-пассажирами, едущими первым и вторым классом.) Ну а допустим, что эти несчастные люди, запертые в трюме, могли бы в иных условиях иметь каюту не хуже вашей, были бы равными вам по рангу и положению в обществе или же разделяющими ваши интересы, тогда бы вы с еще меньшей вероятностью остались бы равнодушным к их нынешней незавидной судьбе. Но, разумеется, спасти их от наказания, если они того заслуживают, вы не в состоянии. Но вот попытаться вмешаться, с учетом вашей доброты и порядочности, — можете. Например, порекомендовать проявить снисходительность или же, по меньшей мере, благоразумие.

Вот и Кавалер попытался вмешаться и похлопотать за судьбу одного такого несчастного, своего старого приятеля Доменико Чирилло. Он был одним из самых выдающихся биологов в Италии, видным ученым, членом Королевского научного общества, лейб-медиком двора и домашним врачом Кавалера и его супруги. Чирилло благосклонно отнесся к намерению республиканцев проводить многие нужные реформы по организации сети больниц и оказанию медицинской помощи беднякам.

— В деле старого Чирилло есть факты, говорящие в его пользу, — обратился Кавалер к герою. — Я могу свидетельствовать о его доброжелательности и человеколюбии.

— К сожалению, мы не можем вмешиваться в ход правосудия, — ответил герой.

А это означало, что Чирилло будет повешен.

Их жизнь как пассажиров продолжалась, даже когда судно стояло на якоре. Временно они никуда не плыли.

Так как военных действий не велось, то адмирал смог целиком и полностью отдаться работе с личным составом, заняться пополнением запасов продовольствия и боеприпасов и развлечением главных пассажиров. Труднее всего развлекать было, разумеется, короля.

Матросы, поливавшие из шлангов палубы под жаркими лучами восходящего утреннего солнца и устанавливавшие разноцветный тент над шканцами, где их величество собирался позднее проводить утренние приемы визитеров, обычно уже видели, что король проснулся, оделся и либо на палубе палит из ружья по чайкам, либо ловит рыбу из лодки в сотнях метрах от корабля. Во время утренних приемов он неожиданно отворачивался от придворных, подбегал к поручням, перегибался и что-то кричал вниз поставщикам провианта, приплывавшим из города на лодках. Затем спускался в адмиральскую каюту, чтобы переждать полуденный зной, и предавался вслух размышлениям о предстоящем обильном обеде, а сидящие вместе с ним герой, закадычный приятель, британский посланник и его очаровательная жена с длинными белыми руками наперебой предлагали ему для трапезы разных на выбор вкуснющих рыб. От еды Кавалерша не тупела, как король, и после обеда затевала всякие восхитительные развлечения. Когда она, встав из-за стола, начинала играть на арфе и петь, король знал, что она поет для него. Ну, и конечно же, ради того, чтобы ублажить его, исполнила однажды светлым лунным вечером на корме «Правь, Британия» в сопровождении хора из числа матросов команды «Фудроинта».

Вдохновляющие слова гимна и волшебный голос певицы, похоже, размягчили и убаюкали короля. «А мне нравится, что она становится толстушкой», — думал он в полудреме и кричал хору: «Браво! Браво! Браво!»

Ну раз уж в город они не ходили, то город приходил к ним. На барках приплывали главы знатных родов, чтобы выразить все почтение королю, герою и Кавалеру с супругой и разъяснить, что они никогда с республикой не сотрудничали, ну разве что только под угрозой смерти. Корабль все время окружала пестрая флотилия суденышек мелких торговцев: мясников и зеленщиков, виноторговцев и булочников, наперебой расхваливавших свою свежайшую провизию, торгующие тканью и готовой одеждой предлагали рулоны шелка и атласа, а галантерейщики — новые шляпки для Кавалерши, продавцы книг привозили старые фолианты или последние издания по естественным наукам в надежде соблазнить Кавалера. А соблазнить его ничего не стоило — он соскучился по книгам. В Палермо их достать было практически невозможно. Среди предлагаемой литературы имелись и редкие экземпляры, которые он сразу опознал, — видел их в библиотеках своих знакомых и друзей, которые теперь томились в тюрьмах в ожидании решения своей участи, и никто не знал дальнейшую судьбу. Ему было больно думать, что у книг не стало хозяев, но тем не менее Кавалер не отказывался от покупок. Нет, он не принадлежал к тем коллекционерам, которые безо всякого зазрения совести скупают и подбирают вещи, конфискованные или нечестно отнятые у других коллекционеров. Однако не видел ничего дурного в покупке дорогих и редких книг, ведь если он не купит, то издания пропадут или их растащат по листочкам.