Ну а потом ему опять не разрешили возвращаться в Англию, поскольку тем летом всем стало известно, что Бони вторгнется в нашу страну, всех нас перебьет, посадит дерево свободы и покончит со свободой англичан. Но я ни капельки не боялась. И дочка мол тоже не боялась, мы знали, кто защищает наши берега, и в то лето начали подыскивать загородный домик, чтобы, когда спаситель народа и возлюбленный моей драгоценной вернется домой, ему было бы где отдохнуть и поправить свое здоровье.
Ну а теперь и для Мэри нашлась работенка. В доме была прорва всяких слуг, но я к ним не придиралась и ничего за них не делала, однако мне нравилось отбирать уток для пополнения стаи в пруду адмирала и проверять, чем занимаются грумы и садовники. Ну и моя ненаглядная тоже неплохо проводила время, поскольку была в курсе всех новостей, не знаю как, но она узнавала про все-все. Дом был небольшой (мы жили раньше в гораздо более просторных), в нем насчитывалось всего пять спален, но адмирал именно такой и хотел. Ну так вот, она устроила в каждой спальне ватерклозет и установила там свинцовые тазы и рукомойники с кранами, и еще ванны, воду в них таскали слуги. Вот в Италии с этим делом было лучше — виллы там огромные, а комнат в них даже не счесть, но теперь-то мы вернулись в Англию, где нет всяких древних руин и искусства, но зато люди знают, как надо скромно и уютно устраивать себе жизнь. А адмирал-то, когда ему позволили приехать, очень обрадовался, увидев, как мы все подготовили в его загородном доме. Ну и бывший посланник тоже заимел свой дом. В Англии, как я поняла, он много чего потерял и стал жить скромнее. Я лично ничего не ощущала, потому как у меня и не было-то ничего, да и язык-то ихний я в Италии не знала, а тут его вообще слышать перестала. Ну и он, конечно, здесь утратил все свое величие, к тому же денег у него оставалось все меньше и меньше, что сильно его раздражало. Он здесь трясся над каждым пенни, а когда приехал пожить к нам за город, потому как и не мог позволить жене жить без него, и учинил из-за этого скандал, то сам предложил платить половину расходов на ведение хозяйства. Я же только смеялась про себя, видя, как двое видных мужчин, почти слепой адмирал, победивший во всех битвах, и старенький благородный рыцарь, выросший при дворе вместе с нашим королем, сидят рядышком за одним столом в гостиной и разбирают счета от рыбника, пивовара, булочника, мясника, молочника и бакалейщика, прикидывают, сколько там набежало фунтов, шиллингов и пенсов, а потом ставят свои знаменитые подписи под счетами, подтверждая их правильность. В этот момент они становились такими важными, мне ни в жисть этого не забыть, и я лишь посмеивалась, что они делают исконно женскую работу.
С адмиралом все шло своим чередом, он ни в чем не менялся. В жизни не встречала человека, который боготворил бы женщину так, как он, и по-прежнему не сводил с нее глаз. А лицо его прямо светлело, когда она входила в комнату, даже если и вышла-то всего минуту назад, ну да и я, что уж там говорить, всегда испытывала радость, когда она появлялась в комнате. Но я как-никак все же мать. У матери к ребенку особая любовь, к мужу любовь совсем другого рода. Ни один мужчина не чувствует того, что чувствует женщина, а женщина не переживает и не чувствует, как мужчина. Но тем не менее должна сказать, что чувства адмирала приближались к чувствам старой матери. Ничего удивительного — мы ведь любили одно и то же существо, самую чудесную женщину на свете. И я гордилась, что знала ее всю жизнь, а он только семь лет.
Так сделалось печально, когда престарелый муж моей дочери умер, хотя все и ждали его скорого конца и думали, что смерть вот-вот придет к нему, но удивляться нечего, потому как в таком случае они могли взять к себе своего ребенка, и мы стали бы законной семьей, если бы только умерла еще и адмиральская жена или дала бы ему развод. Наш старичок не мучился слишком долго. Прежде всего он перестал ловить рыбу — а это был уже первый звонок. А после этого перестал подолгу говорить, ну а уж потом, как лег в феврале на кровать, так и пролежал в ней, не вставая, до самого конца и только когда ему совсем стало плохо, попросил отвезти его в Лондон, в его дом. А дом этот был просто великолепный, весь обставленный роскошной мебелью, купленный, между прочим, на деньги, вырученные от продажи драгоценностей моей ненаглядной. Я за ним почти одна и ходила все то время, пока он лежал. Он мне верил, потому как я была почти такой же старой, как и он, ну, может, чуток помоложе, и не теряла еще бодрости духа. Я растирала ему холодеющие ноги. В апреле он спокойненько умер в своем лондонском доме, а моя дорогуша и адмирал в это время стояли по обе стороны кровати и держали его за руки.
Когда зачитывали завещание старичка, меня чуть не хватил удар. Оно было явно бессердечным. Но моя ненаглядная сказала, что завещание ее не колышит, она давно знала, что наследником будет Чарлз, знала даже тогда, когда жила с Чарлзом, а его дядюшку еще и в глаза не видела. Но подумай только, сказала я ей, что произойдет потом. Шш-шш, зашипела она и не позволила даже говорить об этом. Ну а спустя месяц Чарлз выставил нас из дома, но мы успели заарендовать другой, правда, поменьше, и в нем у нас началась новая жизнь, а потом вспыхнула война и любимый моей дорогуши должен был опять уйти в плавание, и он плавал без передыху целых полтора года. Он и моя дочь были в отчаянии. Он гонялся за флотом Бони повсюду — ходил даже в Вест-Индию и снова в Средиземное море, побывал опять в Неаполе.
Помнится, моя ненаглядная вроде говорила мне об этом, в нашем прежнем доме теперь устроили гостиницу, не очень хорошую, но очень чистенькую. Мы порадовались, что старый посланник не дожил до этого дня и не услышал про гостиницу, а то новость сильно пришибла бы его и повергла в уныние, ну а нас весть особо не расстроила, по крайней мере, меня. Я всегда говорю, что нужно знать, где кончать с прежней жизнью и начинать новую и идти дальше, не оглядываясь и не печалясь. Ну а ежели все время озираться назад да вспоминать былое, то будешь только тосковать и печалиться, потому как то и дело что-то теряешь. Так уж устроена жизнь: если позволить беде сесть тебе на плечи, то не увидишь и шансов к переменам к лучшему. Если бы я не придерживалась этого золотого правила, то вся моя жизнь не сложилась бы так удачно. То же самое можно сказать и про мою ненаглядную, потому как в этом деле она думает, точь-в-точь как я.
Ну так вот, мы стали жить надеждой на лучшее, а в следующем году ее возлюбленный прибыл на побывку домой и…
Но все сложилось не так, как мы рассчитывали. О моя бедная, несчастная доченька! Они побыли вместе всего восемнадцать дней, и все это время в нашем доме толпились офицеры и важные шишки из адмиралтейства.
Я все время твердила ей, что ведь все время возвращался, возвратится и на этот раз. Но она возражала, утверждая, что в этот раз сражения будут особенно кровопролитные. Потому-то его и отзывают так срочно обратно на флот. Ну а я сказала, что лучше уж он, чем французы, и что она родилась под счастливой звездой и все всегда оборачивалась лучшим образом. Но на сей раз получилась осечка.
Ну а после его смерти капитан Харди сказал, что адмирал умирал с ее именем на устах; все повернулись к нам спиной, кроме разве одних кредиторов. Старичок-посланник оставил ей небольшой годовой пенсион и триста фунтов стерлингов долгу, да у нее у самой накопилось долгов поболее этой суммы. Ну мы и переехали в меньший домик, а потом в еще меньший, теперь у нас на руках был ребенок, которого назвали именем ее отца, а от королевского двора не получили ничего, никакой пенсии вообще, на которую она все же рассчитывала, чтобы вырастить и воспитать ЕГО ребенка, как надо. Ей требовалось сохранять уровень и не забывать хотя бы о скромных развлечениях. Также нужно было платить и гувернанткам ребенка, а для этого пришлось залезать в еще большие долги. А тут еще и выпивать она стала чаще, да и я тоже пристрастилась, а что еще нам оставалось делать, когда все кругом стали такими жестокими. Но я все-таки сказала ей: вот увидишь, вся наша жизнь не останется такой вечно, все перемелется, мы поддержим друг дружку и объявится мужчина, который поможет тебе.
