Днем Павел направился к верфи. Нужно было побывать на судне, спущенном уже двоесуток со стапелей, проверить установку мачт, такелаж. Баранов рассчитывал закончить новыйкорабль до осенних штормов.
Купленный у бостонца Барбера бриг «Кадьяк» он направлял в Калифорнию. На бригеуходили Кусков и Круль. помощник правителя должен был подыскать места в бухте Бодегодля возможного поселения. Доктор Круль следовал на Сандвичевы острова. Томеа-Меа сноваприслал приглашение через бостонского корабельщика. Король хотел видеть своих дальнихсоседей.
Промеж губою Тринидад и заливом Сан-Франциско обыщешь места,сказал Кусковуправитель, сворачивая самодельную карту.Североамериканские Области уже отправилисвои экспедиции морем и землею на реку Колумбию. Добрые отношения не нарушай. Бостонцыне должны нашего тронуть. А ты, господин лекарь...поднял он затем утомленные, по-прежнему ясные глаза на Круля,поблагодари короля за ласку, договорись по сходной цененасчет сандалового дерева и прочего тамошнего товару. Во всем действуй согласно повеленийцарька. Коли полюбимся по доброй воле получим то, чего не добудешь наглостью.
Правитель говорил тихо, с расстановкой. Он очень устал, болели спина и ноги. Две ночине спал совсем, много раз передумывал свой проект. Но не прилег отдохнуть и на час, покане проверил все до последнего пункта. Даже выгнал из комнаты Серафиму, пытавшуюсяубрать свечу, чтобы Баранов оставил наконец бумаги...
Павел встретил ее по дороге. Женщина шла со стороны казармы, пряча под платкомпустую травяную корзину. Павел нарочно отвернулся и хотел пройти стороной. Он знал, чтодомоправительница носила Уналашке моченую бруснику, лепешки, нехитрые лакомства искрывала от всех свою заботу о сироте. Но Серафима, не сворачивая, шла ему навстречу.Платок сполз с головы, светлый широкий лоб обрамляли разделенные пробором волосы,две морщины пересекали давний шрам. Женщина двигалась напрямик, словно ждала этойвстречи. Большие глаза ее были полуприкрыты, сжаты губы. Издали она казалась девушкой.
После болезни, да и все последнее время, Павел редко видел домоправительницу.Серафима почти не показывалась в парадных покоях, еду и чай подавала одна из индианок,живших при кухне, или Лука. Зато когда никого не было дома, сама вытирала пыль вкомнатах Павла и Баранова, скребла и мыла до изнеможения чистые и так, давно отмытыеполы. Словно хотела изнурить себя, забыться в нудной, тяжелой работе.
Домой, Серафима? спросил Павел, когда женщина подошла совсем близко.
Он задал этот вопрос, чтобы скрыть смущение, невольно появившееся при видестранного, какого-то отчужденного облика Серафимы. Такой он еще ее не видел.
Да,тихо ответила женщина и, вздрогнув, остановилась.
Лицо ее неожиданно вспыхнуло, стало молодым и робким. Сейчас она ничем ненапоминала грубоватую и резкую управительницу Большого дома.
Павел тоже остановился. Высокий и худощавый, в коротком кафтане и круглой шляпе,прикрывающей темные прямые волосы, стоял он посреди дороги. За этот год он оченьизменился, вырос и возмужал, стал спокойнее. Дни и вечера проводил на работах или вшколе, ночи за книгами и картами, мало и неохотно говорил. Казалось, все большезамыкался в себе.
Кровь сказывается,насмешливо твердил зверобоям Лещинский и от раздражениягрыз ноготь.
Лещинский теперь все свободное время торчал в казарме, рассказывал о необыкновенныхстранах, где люди живут как в раю, многозначительно умолкал и откашливался, еслиразговор касался порядков крепости, приказаний Баранова, Павла, каторжного труда нарыбалках и в лесу. Раза два приглашал к себе в верхнюю горницу Наплавкова, подарил емуятаган, якобы отбитый предком Лещинского у турецкого паши.
Рассказал осторожно и увлекательно про давнюю попытку поляка Беньовскоговзбунтовать Камчатку, устроить вольную жизнь вместо каторги. Намекал на возрастающеевлияние крестника правителя, на новые планы Баранова, быть может, губительные длямногих колонистов... И выжидающе затихал, следил за собеседником. Но Наплавков молчал,слушал и только однажды, уходя и прихрамывая, безразлично заметил:
Доброе вино смолоду дельно бродит...
...Серафима заговорила первая. Поежившись и натянув платок, хотя день былбезветренный и жаркий, и на горизонте четко белела снеговая вершина Доброй Погоды,женщина сказала взволнованно и торопливо:
Ждет тебя девка. Окрест бродит... Лука под горою видел... Только...Она откинулаконцы своей шали, выпрямилась.Лещинскому сказал муженек мой. Неладное замышляют.Не упусти девку... Красивая...
Серафима вдруг умолкла, пихнула корзинку. Вся нежность и мука осталисьневысказанными, пропали слова, онемело сердце... Павел больше ее не слушал, гляделнеотрывно в сторону леса... На секунду она опустила веки, затем, словно очнувшись, закончилавяло, почти равнодушно:
Леща сторонись. С лаской в душу залезет, с лаской убьет.
Потом зашагала домой. Глаза ее оставались полуприкрытыми, ничего не выражалоокаменевшее лицо. Но на душе было холодно и пусто.
Павел даже не заметил ее ухода. Весть о Наташе, о том, что она близко, здесь, возлепоселка, заставила его забыть обо всем. Не раздумывая, повинуясь порыву, он свернул кворотам, выходившим в лег, торопливо сказал пароль. Часовой открыл калитку, потоптался,хотел напомнить, что выход из крепости без оружия воспрещен, но Павел уже свернул запалисад. Решил идти к сожженной крепости, оттуда на Озерный редут. Там, по сообщениямохотников, поставил свое жилье Кулик.
Тропа шла в гору. Красноствольные сосны, кедрач и душмянка перегораживали дорогу,осыпалась под ногами хвоя. Полное безмолвие окружало тайгу и скалы, лишь где-то в гущинесвистела иволга. Это был единственный звук в уснувшем лесу. Дни стояли сухие и теплые,без привычных дождей и ветра, прогретые осенним солнцем. Редкое, золотое время.
Павел перебрался через неглубокую речку, миновал водопад. Шум воды, однотонный,усыпляющий, еще больше подчеркивал тишину леса. Низке, на этом самом ключе, казалось,совсем недавно была битва с колошами. Сгорели бастионы и палисад, разрушены строения.Площадка перед крепостью заросла малиной. От грозной фортеции осталось лишь несколькогорелых бревен, торчавших на краю бугра, да покрытый плесенью вход в подземелье. Тамкогда-то томились пленники.
