Обернувшись на крики, корабельный мастер в отчаянии выдрал половину волос изсвоей бороды. Десятка два воинов, голых, неистовых, карабкались по бревнам на борт. Ивдруг дикий вопль заглушил все. Пронзительный и страшный, он долго замирал в лесу.Потом над бортом показалась Серафима. В руках у нее было громадное, теперь пустое, ведро.Женщина вылила расплавленную смолу на обнаженные спины врагов.
У палисадов штурм тоже не удался. Индейцы отступили по всем направлениям.
В этой битве погиб младший сын Котлеана, тонкий, быстроногий воин, почти мальчик.Радостный и стремительный, откинув маску, бежал он на приступ...
...Старый вождь неподвижно стоял на скале. Обвис плащ, поникло белое перо на головнойповязке. Он не видел убегавших воинов, не слышал звона крепостного колокола,возвещавшего окончание боя. В великих лесах предков будет теперь сражаться маленькийвоин. Отрада тускнеющих глаз, свет и тепло среди надвигавшейся стужи... Станет холоднымогонь очага, молчаливым, пустым жилье. Нестерпимой будет радость врагов.
Потом он спустился вниз и пошел один к крепостным стенам, чтобы взять труп сына.Но убитого уже нес Кусков. Баранов распорядился передать тело индейцам. Старик молчавзял мертвого юношу на руки, прикрыл плащом. Выпрямившись, посмотрел на большого,серьезного Кускова, тихонько стоявшего в стороне, хотел что-то сказать. Морщины вокругрта стали не такими резкими. Затем вождь высвободил одну руку, приложил ее к сердцу и,повернувшись к лесу, прямой и напряженный, понес свою горькую ношу.
После этого индейцы больше не появлялись. Казалось, покинули остров навсегда. ОднакоБаранов продолжал укреплять форт. Палисады протянулись далеко в лес, до маленькогоглубокого озера. Возле него правитель наметил построить редут. На морском берегу, в защитуот нападения со стороны бухты, воздвигали блокшифы.
Баранов хотел обезопасить новое заселение до наступления лета. Начинается лов морскогозверя, люди уйдут на промысел, останется лишь небольшой гарнизон. Индейцы сновапопытаются отбить крепость. Правитель знал, что Котлеан не сложит оружия. Старый вождьупрямо и свирепо боролся уже не один год, и не только за берег и острова. Он боролся застарую жизнь. Русские несли новую. Они гибли и защищались, кровью своей заливалинайденную землю, но продолжали строить и созидать... Они становились опасными, потомучто были непоколебимы.
«Народ, который в состоянии предпринять такие путешествия...как много лет спустяговорилось на заседании конгресса Соединенных Штатов,часто по едва проходимым горами по ледовитым морям, во время таких бурь и снежных вихрей, что зрение и на несколькошагов не может досягать, этот народ упорно и мужественно отстаивал открытые им земли...»Такой народ был серьезным противником и еще более опасным потому, что с побежденнымипоступал как с братьями...
Люди ослабли настолько, что небольшое бревно тащили всей артелью, через несколькошагов садились отдыхать. Но Баранов не освобождал от работы никого. Даже больных,которые могли еще встать, заставлял убирать щепки, все время двигаться единственноелекарство, какое он знал против скорбута.
Вялые, с отекшими лицами, десятки людей шли один за другим, словно арестанты напрогулке. В руках каждого из них был пучок желтых подмороженных стружек. Некоторыеиногда оживлялись. Это не было бессмысленное топтание дорожек: пухлая куча росла, потомее зажигали...
На церковной стройке трудился один Гедеон. Он похудел, ряса висела на нем рубищем,заострились скулы, жесткая поросль бороды и усов побурела, но монах без устали стучалтопором. Чем он питался никто не знал. Даже при редких, случайных раздачах пойманнойрыбы никогда не подходил к лабазу. Один только раз Лука, тоскливо бродивший с ружьишкомпо скалам, видел, как Гедеон, лежа на заснеженном мху, сосал прямо с кустов мерзлуюбруснику. Словно отощавший медведь.
Вечером, проверив караулы, Баранов запирался у себя в доме. Рядом со спальней, гдеон недавно ночевал с Павлом, находилась большая низкая комната зал. Огромные болты,тяжелые ставни на узких окнах бойницах напоминали средневековый замок. Массивныеквадратные брусья на потолке усиливали впечатление. На стенах висели картины, в углупомещался шкаф. Множество книг в желтых переплетах, с надписями на разных языкахотблескивали золотым тиснением. В полумраке зала неясно мерцал мрамор двух голых нимф.
Баранов садился на скамью возле камина, грел руки. В громадном очаге, сложенном изтесаных камней, трещали поленья душмянки аляскинского кипариса. Тепло и светраспространялись на всю комнату. Вспыхивали и разгорались угли. Правитель брал книгу идолго читал, потом мерно и тихо шагал по залу, задумчиво поглаживая лысину. Далеко заполночь просиживал он у камина. Догоравшие угли озаряли его усталое, измученное лицо,листы книги, часто раскрытой все на той же странице. ..Я вижу умными очами КолумбРоссийский между льдами Спешит и презирает рок.
Ломоносов, Державин... Славу отечества воспевали в Санкт-Петербурге, блистательном,пышном, богатом людьми, кораблями... А здесьлесистый пасмурный берег, умирающиеот голода люди, сыновья той же короны... Лисянский, Резанов, корабликаким все этосейчас казалось далеким...
Когда одиночество было невмоготу, беспокойство за Павла, тревожные мысли о людях,о колониях становились гнетущими, правитель созывал своих старых соратников, выносившихлишения и голод не в первый раз. Выслушав рапорт старшего по караулу и установив наследующий день пароль, Баранов рассаживал гостей у огня, доставал ром. В большущемкотле варился над огнем пунш, молча сидели промышленные, молча пили. Затем правительвставал, подходил к Кускову:
Споем, Иван Александрович.
Медленно, словно нехотя, выходил он на середину зала и, откинув голову назад,низенький, сосредоточенный, затягивал свою собственную, сочиненную еще в Уналашкепесню; Ум российский промыслы затеял, Людей вольных по морям рассеял...
Гости становились в круг, сперва тихо, затем все громче и громче подхватывали дерзкие,мечтательные слова. Снова светило солнце, гудел в снастях ветер, впереди была вся жизнь...
