— Конечно, — кивнул Стив. — Не волнуйся, я не буду никому показывать лампу.

Баки втянулся сероватой дымкой в лампу, приготовившись к очередному безвременью, но понял, что время потекло. Это было странное ощущение, он теперь мог отмерять время, сидя в своей лампе бесплотным дымом.

У него была возможность подумать в одиночестве, но Баки не очень представлял, о чем думать в первую очередь, потому что знания о людях были неимоверны, и уложить их в своей голове было не так просто. К примеру, люди размножались, выращивая одного человека внутри другого. Дети Стихий не размножались вообще, просто иногда Стихия решала создать еще дитя. Когда появлялся новый джинн, очень многие джинны слетались, чтобы наперебой рассказывать своему новому брату о мире, показывать его. А люди рождались. И дитя человека было маленьким, нежизнеспособным без матери. Это было странно. Сейчас люди казались Баки сродни животным, это было неплохо, Баки любил животных, они были красивые, даже гиены и крокодилы. Вот только животные никогда не могли быть хозяевами плененных джиннов. А люди могли.

Но, с другой стороны, люди могли любить, ненавидеть, желать, бояться, радоваться, плакать, так же, как и дети Стихий, значит, он не были животными. Словно кто-то сложил воедино животное и дитя Стихий, и получился человек.

Ветер не рассказывал своим детям, откуда взялись люди, а люди считали слишком по-разному, чтобы у Баки был какой-то однозначный ответ.

От мыслей о людях в целом, он перешел к мыслям о конкретном человеке — Стиве. Судя по обретенным знаниям, Стив такой был один из очень немногих. Или вообще один-единственный, потому что он загадал желание для Баки. Наверное, именно это подкупило Баки, заставило считать Стива хорошим, потому что больше он о нем ничего не знал, кроме того, что он тоже, как и бывший хозяин, Пирс, убивал. Но в Стиве не чувствовалось властной эгоистичности, он не казался страшным или злым. Он был скорее потерянным, уставшим и да, добрым.

Баки очень боялся поверить в это, в то, что его хозяин такой, что его желания будут добрыми, но так хотел верить. И как же страшно было обмануться, увидеть, что так ему понравившийся человек превращается в жестокое чудовище, не знающее жалости к ближнему своему, алчущее только исполнения своих желаний.

Просидев в лампе несколько часов, Баки уже не надеялся почувствовать зов, но почувствовал.

Он появился совсем в другом помещении, там тоже стоял диван, пара кресел, но окна были зашторены темными занавесями был маленький столик и предмет, который Баки опознал, как телевизор, снова поблагодарив Стива за то, что наделил его знаниями. Но нужно было это сделать не только мысленно, и он опустился на колени, усевшись на пятки и поклонился, коснувшись лбом ковра.

— Благодарю тебя, хозяин Стив, — сказал Баки.

— Что ты, не надо, — встрепенулся Стив, соскальзывая с дивана, садясь рядом с ним, поднимая. — Прошу тебя, не надо так делать. Люди благодарят просто словами.

Баки поднялся из своего поклона, продолжая сидеть на пятках, и посмотрел Стиву в глаза. Они были голубые, как небо, как девственные воды, в которых плескались дети Воды. Баки смотрел на него так близко, на такого красивого, притягательного. Он понял, что мог бы смотреть на Стива часами, говорить с ним о чем угодно. Был ли он таким, каким намечтал себе Баки? Да и зачем вообще он мечтал? Чего хотел?

— У нас так принято благодарить, — ответил Баки, продолжая сидеть на полу рядом со Стивом.

— А у нас принято говорить “спасибо”, — улыбнулся он в ответ, и Баки заулыбался ему.

Улыбка Стива была словно солнышко, выглянувшее из-за облаков в пасмурный день.

— Спасибо, — чуть смутившись, сказал Баки.

— Ты хочешь есть? — спросил Стив. — Я не великий кулинар, но могу что-нибудь приготовить. У меня есть курица, ее можно запечь… Ты ешь курицу?

— Стив, джинны не нуждаются в еде, — улыбнулся Баки. Рядом со Стивом хотелось улыбаться.

— Оу… — Стив казался обескураженным и растерянным, — ты, значит, совсем не как человек, да? Но я же тебя коснулся, значит, ты из плоти и крови.

— Если ты хочешь, я могу быть как человек, тебе не надо этого желать, — сразу предупредил Баки. — Но моя истинная форма вот такая.

Баки превратился в жемчужный туман, переливающийся, поблескивающий искорками, соткался в небольшой вихрь над маленьким столиком, а потом снова превратился в подобие человека. Только теперь он не был таким серым и пыльным, черные шаровары шелково блестели, на них появилась бриллиантовая вышивка, тяжелые браслеты и ошейник сверкали в неярком теплом свете торшеров, серьги переливались, а в волосах струились нитки черного жемчуга. Вязь на левой руке была черной-черной, яркой. Баки хотелось показаться Стиву во всей возможной красе. Но на вопрос “почему?” он бы ответить не смог.

— Ты красивый, — почти шепотом сказал Стив, а потом смущенно отвел взгляд, закашлялся, но спросил. — Можно я тебя нарисую? Тебе ничего не надо будет делать, просто… сядь… Ты же не раздавишь стол?

— Нет, Стив, — вновь улыбнулся Баки. — Ты хочешь, чтобы я сел на столик?

— Да. Ты… Не будешь смотреться в кресле. Тебе нужен другой антураж. Шелка, парча, — Стив поднялся, вышел из комнаты и вернулся с альбомом и карандашом в руках.

Баки уже сидел на столике, сложив ноги в позу лотоса, а руки на груди. Он не очень представлял, куда их деть. Его никогда не рисовали, хотя некоторые джинны писали картины, но они писали природу и других детей Стихий в истинных формах.

— Ты такой серьезный, — Стив нахмурился, разглядывая Баки. — Давай ты руки как-то свободнее положишь.

Минут пять они мучались, но все же нашли, куда Баки деть руки, чтобы не выглядеть серьезным и не складывать их на груди. Стив уселся напротив на диван и принялся расцвечивать лист серыми штрихами, но Баки не мог этого видеть. Он смотрел на сосредоточенное красивое лицо, на смешно высунутый кончик языка, слушал, как Стив медленно дышит, как шуршит карандаш по бумаге. За окном было темно, только огни города яркими пятнами разбивали темноту на фрагменты. И Баки казалось, что весь город, который он видит за окном, похож на мозаику из черных и ярких пятен.

И комната, в которой они сидели тоже была освещена не полностью, часть тоже тонула во мраке. А Стив рисовал. Карандаш порхал в его руках, оставляя на бумаге все новые и новые линии.

Баки легко было сидеть неподвижно, его тело, хоть и было похоже на человеческое, тоже могло чувствовать, но не испытывало человеческих потребностей, поэтому и устать Баки не мог. Он сидел, разглядывая все, что мог, чтобы не поворачивать головы, но больше всего смотрел на Стива.

Они просидели так, глядя друг на друга, довольно много времени, когда Стив оторвался от своего рисунка, мазнув по листу в последний раз.

— Хочешь посмотреть? — спросил он Баки, глядя то на свой рисунок, то на него.

— Конечно, — Баки весь встрепенулся, вытянул шею, напряг спину, словно хотел со своего места заглянуть в альбом. Это было такое новое, невероятное ощущение предвкушения чего-то, он очень давно такого не испытывал, очень, очень давно.

— Я давно не рисовал, — Стив засмущался, заалел щеками, хотя еще минуту назад был уверен в себе и сосредоточен. — Но… Вот.

И он развернул к Баки альбом. Баки даже не представлял, что выглядит так: словно он только что появился на свет, такой же яркий, хотя рисунок был выполнен простым серым карандашом; с горящим изучающим взглядом; совершенно не похожий на себя обычного, познавшего многие тайны мира.

Но ведь он и был сейчас таким: несмышленым, только что рожденным Ветром джинном, только другие джинны не спешили рассказать ему о мире, потому что это был мир людей, и только люди могли рассказать о нем, ведь это был мир людей, в котором не было его создателя, осталась только оболочка, а суть, магия, которая дарила жизнь, ушла. Ветер покинул этот мир, чтобы, навсегда закрывшись в своих чертогах со своими детьми, не показываться больше людям, оставив для них только свое дыхание.