Брок весь подобрался. Не любил он все эти «нам нужно поговорить». Никогда они не приносили никому ничего хорошего, и этот день точно не станет первым, когда такая фраза будет означать что-то положительное. Если Барнс решил что обсуждать, тем более подошел к вопросу настолько серьезно, а не утянул его сразу в палатку тискаться, значит, попытается оставить завтра в тылу. Точно попытается, по взгляду видно.
Налив себе в кружку чай, Брок сел поудобнее, готовый слушать все доводы, которые отметёт сразу же, просто потому, что не сможет отпустить на бойню Барнса одного, никогда не отпускал, всегда был рядом, пусть и с винтовкой на крыше, обеспечивая отход, но рядом, приглядывал и знал, что спина самого нужного человека прикрыта. А тут у них нет ничего — ни нормального оружия, ни амуниции, ни защиты, ни медиков, способных поднять из небытия. И Брок не согласен рисковать только обретённым за мало того что чужую страну, так ещё и за чужой мир, не стоит оно того.
— Я люблю тебя, — решил пойти прямо Барнс, хотя уже по взгляду Брока видел, что ничего не получится. — Я люблю тебя и не могу рисковать тобой. Не могу себе позволить потерять тебя вот так, потому что чего-то не просчитал, не досмотрел. Потому что это чужой мир, и я не знаю правил. И ладно бы все это, но я не смогу работать, зная, что ты есть, что я обязан защитить в первую очередь тебя, а уже потом все это клятое королевство. Что мне тебе сказать, чтобы ты не шел у меня за спиной, чтобы ты вообще никуда не лез? Брок, пожалуйста. Я хочу тебя живым.
— А теперь подумай, почему все то же самое не должен сказать тебе я? Ты дохуя модифицированный суперсолдат, я нисколько не умаляю ни твою силу, ни твой опыт, — Брок говорил спокойно, уверенный в каждом произнесённом слове, зная, что не останется в стороне, если Барнс завтра уйдёт со всеми. — Но есть ещё магия, которой ни ты, ни я ничего противопоставить не можем, на тебя так она вообще хрен знает как подействует. Хочешь, чтобы я остался? Свяжи! В любом другом случае этому не бывать. Я слишком люблю тебя, чтобы оставлять твою спину открытой.
Конечно, можно было бы настаивать, уверять, что он справится сам, просто угрожать или еще как-то давить, но Барнс не стал. Он просто сгреб Брока в охапку, затащил в палатку и прижал к себе, устраиваясь поудобнее.
— Я слишком люблю тебя, чтобы потерять, — тихо сказал он Броку на ухо, — но я слишком люблю тебя, чтобы идти против тебя.
— Детка, — тяжело выдохнул Брок, прижался сильнее. — Я правда понимаю, что ты хочешь донести до меня, но по-другому не могу поступить. Мне проще остаться вдвоём в палатке и вообще никуда не ходить, чем так.
В груди теснилось тревожное неправильное чувство, знакомое и непривычное одновременно. Хотелось свернуться вокруг Барнса и рычать на любого, кто приблизится. Точно так же ему было всего один раз — перед началом Озарения, перед тем боем на мосту, когда он навсегда потерял Зимнего.
Их утро для этого мира началось непозволительно рано. Едва забрезжил рассвет, как сумрачную тишину огласили бравурным воем десятки боевых рогов. Брок подхватился, наваливаясь на Барнса, прикрывая собой и в то же время пытаясь понять, какого дьявола происходит.
— Сладкий, что тебя так напугало? — ласково спросил Барнс, погладив Брока по спине.
Он уже какое-то время лежал в полусне, слушая, что происходит в лагере. И никак не ожидал, что Брок так отреагирует на побудку. Сегодня что-то должно было начаться, и Барнс радовался, что не приходилось сидеть в лагере и ждать неизвестно чего. Они пойдут в бой, вот только не в общем стою, и не потому, что в строю они оба работать не умели, давно забыв даже, как и ходить-то этим самым строем.
— Сон, — соврал Брок, крепче прижимая к себе Барнса.
Ощущение беды, непоправимой, неизбежной, давило на плечи, заставляя сглатывать комок горечи, застрявший в горле. Броку казалось, что он что-то упускает важное, и надо делать сейчас, говорить сейчас, но что… попросить Барнса остаться в лагере? Бесполезно. Попросить не рисковать собой, не лезть, очертя голову, не пойми куда? Тоже без вариантов.
Не было привычного мандража, как перед операциями по зачистке, не покалывало кончики пальцев, оружие не просилось в руку в поисках ласки, не накатывало злое веселье, даже деловитая сосредоточенность — и та отступала перед совершенно неправильным страхом, почти звериным ужасом потери самого важного человека.
Чтобы не показывать нервозности, Брок развил бурную деятельность: сходил умылся и принёс в котле воду для Барнса, хотя и помнил про бездонную флягу, сбегал за завтракам, умудрившись оттоптать ноги в очереди за жратвой вчерашнему интенданту, даже прогулялся до генеральского шатра, чтобы узнать план атаки и никоим образом не помешать.
Барнс наблюдал за Броком, наблюдал, наблюдал, ничего не говоря, а потом схватил за руку, потянул на себя, усаживая рядом.
— Или ты мне объясняешь, что с тобой происходит с утра пораньше, или ты нахуй никуда не идешь и ничего не делаешь, понял меня? — спросил он, металлическими пальцами повернув голову Брока к себе за подбородок.
Так хотелось сейчас ласково спросить, что происходит, но ласка расхолаживала, давала возможность юлить и давить на чувства, а Барнсу сейчас было нужно не это, а четкое понимание того, что происходит, можно ли вообще пускать Брока на поле боя. Или оставлять в лагере. Про связать, о чем вчера сказал Брок, Барнс даже задумался, потому что знал, что сидеть и ждать просто так Брок не будет. Можно было, конечно, вырубить, придушив, к примеру, или по башке дурной саданув, но были опасения, что на это Брок точно обидится, а из веревки хоть есть шанс выбраться.
— Грядёт что-то, — не стал отпираться тот, лишь нахмурился сильнее, разглядывая мельтешащих внизу людей. — Пиздец грядёт, Детка, и мне это не нравится.
Про то, что уже испытывал похожее чувство, Брок не стал рассказывать, зачем Барнсу его тараканы? Он все сильнее убеждался, что очень зря они приехали в этот лагерь, надо было остаться в столице, найти себе дело по душе и стараться не привлекать внимание Её Величества.
— Как ты пафосно выразился, — улыбнулся Барнс, но напряжение Брока передалось и ему. — Давай-ка ты тут останешься, а? Пожалуйста, Брок. Ничего со мной не случится, меня даже никто не заметит.
— Ага, жди. Детка, я не могу, пока жив, буду ползти следом хоть на брюхе, — Брок тяжело выдохнул, обхватил ладонями лицо Барнса, заглянул в глаза. — Пообещай думать только о себе, не оглядываться на меня! Барнс, я сейчас как никогда серьёзно, пообещай!
— Пристрели меня в тот же момент, когда я пообещаю тебе что-нибудь подобное, — глядя в глаза, сказал Барнс. — Все, хватит пиздострадать, сладенький. Идем как обычно, раз ты так хочешь сунуть голову в эту пасть.
Теперь и Барнс был взволнован, но точно знал, как скрыть свое волнение от всех и вся. Нужно просто действовать.
— Брок, наша задача — положить старших по званию. В мясорубке боя мы сможем выцепить только генералов и прочих ребят высокого ранга. Можно, кстати, брать их живыми, как тебе идея? — предложил Барнс, он не очень хотел убивать людей, которые ничего не сделали лично ему, но в тоже время понимал, что это может выйти им боком. — Все, сладенький, давай готовиться. Потому что связывать тебя я не собираюсь, но и обещать всякую дичь — тоже.
Брок усмехнулся. Вот такая постановка вопроса нравилась ему намного больше всяких там «сиди и не высовывайся»: они боевое братство, прошли плечом к плечу через такое дерьмо, которое другим и не снилось, и нечего сейчас начинать бояться и рефлексировать. Судьба такая, она выведет.
Переодевшись в кожаную броню, Брок достал ножи, презентованные по случаю отъезда на фронт Вачеком. Длинные скальпельно острые лезвия хищно поблёскивали, рукояти удобно, как влитые, легли в ладонь, словно специально под его руку и были сработаны.
— Ну что, Детка, поскакали, — оскалился Брок, дёрнул на себя Барнса, жадно с обещанием большего поцеловал и отстранился. — Живы будет — не помрём!