– Но улыбаться же естественно! – возразил я. – Все люди улыбаются!

– Естественно – не культура, – сказал Темпи. – Жарить мясо – культура. Смывать вонь – культура.

– Так значит, вы в Адемре всегда улыбаетесь руками?

Я пожалел, что не знаю жеста для испуга.

– Нет. Улыбаться лицом хорошо с семья. Хорошо с друзья, некоторые.

– Почему только в семье?

Темпи снова провел большим пальцем вдоль ключицы.

– Когда ты делать так, – он прижал ладонь к щеке и подул в нее, издав громкий неприличный звук, – это естественно, но ты не делать так с чужие. Грубо. В семье…

Он пожал плечами. Веселье.

– …Не важно культура. В семье – больше естественно.

– А как же смех? – спросил я. – Я видел, как ты смеешься!

И добавил «ха-ха!», чтобы он понял, о чем я говорю.

Он пожал плечами.

– Смех да.

Я немного подождал, но продолжать он, похоже, не собирался. Я попробовал еще раз.

– Почему не смеяться руками?

Темпи покачал головой.

– Нет. Смех – другое.

Он подступил ближе и двумя пальцами постучал меня по груди напротив сердца.

– Улыбка? – он провел пальцем вдоль моей левой руки. – Сердитый? – он снова постучал меня по сердцу. Потом сделал испуганное лицо, смущенное, выпятил губу в дурацкой обиженной гримасе. Каждый раз он постукивал меня по груди.

– Смех – нет!

Он прижал ладонь к моему животу.

– Смех живет тут.

Он провел пальцем от живота к моему рту и растопырил пальцы.

– Сдерживать смех – нехорошо. Вредно.

– И плач тоже? – спросил я. И изобразил пальцем невидимую слезу, стекающую по щеке.

– И плач тоже.

Он положил ладонь себе на живот.

– Ха-ха-ха! – сказал он, демонстрируя мне, как движется брюшной пресс. Потом сделал печальное лицо. – Хнык, хнык, хнык! – он сотрясался от преувеличенных рыданий, держа ладонь на животе. – То же место. Вредно сдерживать.

Я медленно кивнул, пытаясь представить себе, каково Темпи жить в окружении людей, слишком грубых, чтобы не демонстрировать окружающим выражение своего лица. Людей, чьи руки постоянно делают жесты, которые ничего не значат.

– Тяжело тебе, наверно, тут, у нас.

– Не так тяжело.

Преуменьшение.

– Когда я уходить из Адемре, я это знать. Нет культура. Варвары грубые.

– Варвары?

Он развел руками, указывая на поляну, на лес, на весь Винтас.

– Тут все – как собаки.

Он изобразил гротескно преувеличенную ярость: оскалил зубы, зарычал и выпучил глаза.

– Вы не знать другое.

Он небрежно пожал плечами, как бы говоря, что не ставит это нам в вину.

– А как же дети? – спросил я. – Дети улыбаются прежде, чем научатся говорить. Это плохо?

Темпи покачал головой.

– Дети все варвары. Все улыбаются лицом. Все дети грубый. Но они стать большой. Смотреть. Учиться.

Он умолк, задумался, подбирая слова.

– У варваров нет женщина, нет учить их культура. Варвары не могут учиться.

Я понимал, что он не хотел меня обидеть, но это лишний раз укрепило мою решимость выучить жестовый язык адемов.

Темпи встал и принялся разминаться, делая растяжку наподобие той, которую делали акробаты у нас в труппе. Потянувшись так минут пятнадцать, он начал свою медленную, похожую на танец пантомиму. Это называется «кетан», хотя тогда я этого не знал.

Я все еще чувствовал себя уязвленным замечанием Темпи насчет того, что варвары, мол, не могут учиться, и решил, что начну повторять его движения. В конце концов, делать все равно было больше нечего.

Начав подражать ему, я обнаружил, что эти упражнения дьявольски сложные: складывать руки надо именно так, а не эдак, ноги ставить непременно под нужным углом, на нужном расстоянии. Несмотря на то что Темпи двигался со скоростью улитки, я понял, что не могу выполнять эти движения с тем же плавным изяществом. Темпи ни разу не остановился и не взглянул в мою сторону, не сказал ни единого одобрительного слова и ничего не посоветовал.

Упражнения были утомительные, и я обрадовался, когда они наконец закончились. Потом я развел костер и поставил треногу. Темпи молча достал копченую колбасу, несколько картофелин и принялся аккуратно их чистить мечом.

Это меня удивило: Темпи же носился со своим мечом не меньше, чем я со своей лютней. Как-то раз, когда Дедан взял его в руки, адем отреагировал довольно бурно. Ну, для Темпи это было довольно бурно. Он произнес целых две фразы и слегка нахмурился.

Темпи увидел, что я смотрю на него, и вопросительно склонил голову набок.

Я указал пальцем.

– Твой меч! Ты мечом картошку чистишь?

Темпи посмотрел на недочищенную картофелину в одной руке и меч в другой и пожал плечами.

– Он острый. Он чистый.

Я тоже пожал плечами, не желая развивать эту тему. Пока мы возились с обедом, я выучил слова «железо», «узел», «лист», «искра» и «соль».

Дожидаясь, пока закипит вода, Темпи встал, встряхнулся и снова приступил к растяжке. Я вновь стал повторять за ним. Во второй раз было тяжелее. Мышцы рук и ног еще подрагивали после предыдущей тренировки. Под конец мне приходилось прилагать усилия, чтобы не трястись всем телом, зато я подметил еще кое-какие секреты.

Темпи по-прежнему не обращал внимания на мои усилия, но это меня не пугало. Я всегда любил преодолевать трудности.

– …И Таборлин оказался заточен глубоко под землей, – рассказывал Мартен. – Не оставили ему ничего, кроме одежды, что была на нем, да еще свечного огарка в два пальца длиной, чтобы разгонять тьму.

Король-колдун намеревался держать Таборлина в заточении, покуда голод и жажда не сломят его волю. Скифус знал, что, если уж волшебник поклянется ему помогать, клятву свою он сдержит, потому что Таборлин никогда не нарушал данного слова.

А что хуже всего, Скифус отобрал у Таборлина его посох и меч, а без них его могущество потускнело и увяло. Он отобрал у Таборлина даже его плащ, не имеющий цвета. Однако он… гр-рх… Извините. Однако он… кхе-кхе… Геспе, будь так добра, передай мне, пожалуйста, мех!

Геспе бросила Мартену мех с водой, он напился.

– Вот так-то лучше!

Он прокашлялся.

– Так о чем, бишь, я?

Мы провели в Эльде уже двенадцать дней, и наша жизнь вошла в колею. Мартен дважды менял уговор, по мере того как мы оттачивали свое мастерство. Сначала на десять к одному, потом на пятнадцать к одному. С Деданом и Геспе уговор был тот же.

Я мало-помалу осваивал жестовый язык адемов, и в результате Темпи все больше превращался для меня из раздражающего воплощения неведомого в нормального человека. По мере того как я учился читать язык его тела, его персона постепенно расцвечивалась живыми красками.

Он был задумчив и мягок по натуре. Дедан его раздражал. Он любил шутки, хотя многих моих шуток он не понимал, а его адемские шутки неизменно теряли смысл в переводе.

Это не значит, что между нами все шло как по маслу. Я по-прежнему время от времени задевал Темпи, совершая недопустимые промахи, которых я не мог понять даже задним числом. Я по-прежнему каждый день пытался подражать его странному танцу, и он по-прежнему упорно меня игнорировал.

– Так вот, Таборлину надо было сбежать оттуда, – продолжал свой рассказ Мартен, – но, оглядевшись, он увидел, что в подземелье нет дверей. И окон тоже нет. Вокруг только гладкий твердый камень.

Но Таборлин Великий знал имена всего, что есть на свете, и потому все вещи его слушались. И сказал он камню: «Рассыпься!», и камень рассыпался. Стена разорвалась, точно бумага, и сквозь пролом увидел Таборлин небо и вдохнул душистый весенний воздух.

Таборлин выбрался из подземелья, вошел в замок и достиг дверей тронного зала. Двери были заперты на засов, и потому он сказал: «Сгорите!», и двери вспыхнули пламенем и вскоре рассыпались серым пеплом.

Таборлин вошел в зал, и там сидел король Скифус с пятью десятками стражников. «Схватить его!» – вскричал король. Но стражники своими глазами видели, как двери сгорели и рассыпались пеплом, и оттого они хоть и бросились на Таборлина, однако схватить его не решился ни один.