Райли чуть улыбнулся и несмело приник к его губам. Усмехнувшись про себя, Габриэль смял его наигранную робость ответным жадным поцелуем.
Нежный и страстный, трепетный и иногда теряющий над собой контроль, но никак не жестокий, Россетти был словно не в себе: он безжалостно терзал покорное тело, оставляя на нём красные полосы от коротких ногтей, сжимая до синяков, которые непременно проявятся красочной палитрой на тонкой ухоженной коже. Райли вскрикивал от боли, но терпел — что поделать, такова его работа.
Он безропотно покорился, когда руки итальянца грубо развернули его и, заставив склониться, без лишних церемоний стянули брюки. Поняв, что Данте не собирается растрачивать себя на прелюдии, Райли сдавленно выдохнул:
− Погоди…
Пошарив под разбросанными по кровати подушками, он протянул ему склянку с маслом.
Горькая обида и злость, неумолимо копившиеся весь вечер, наконец-то нашли выход: в жёстких ласках, в желании хоть на ком-то отыграться, отомстить за незаслуженно полученные оскорбления. Оставив на плечах молодого человека несколько ярких отметин от зубов и заставив приглушённо вскрикнуть, Габриэль вжал его в постель и… вдруг замер.
Одно движение — и он утолит свою жажду отмщения, но навсегда расстанется с ощущением чистоты и восторга, которое неизменно дарило ему тело Тимоти. Предаст этот храм, который он не раз воспел в своих никчёмных стихах. Предаст сияние чистых голубых глаз, наполненных любовью. Предаст доверие человека, признавшегося ему в своих бескорыстных чувствах. Он — трус, он не смог ответить теми же словами, смалодушничав, испугавшись за свою мнимую свободу. Глупец, он лишился её, едва взглянув в голубые наивные глаза. Тимоти не прав — он не притворщик. Права Розалия: он ни кто иной, как − предатель.
− Я не могу… − Он выпустил Райли и, упав рядом, зашептал: — Не могу… Прости… Дьявол, я не понимаю, что со мной. Мне плохо и обидно, но… − он неожиданно всхлипнул и зажал ладонью рот.
Райли повернулся к нему. После долгого молчания, нарушаемого сдавленными всхлипами художника, он тихо произнёс:
− Ты любишь его. Того мальчика, о котором говорила… я не знаю её имени.
− Розалия, − Габриэль перевёл на него покрасневшие глаза и кивнул. − Да. Я люблю его. Теперь я это понимаю.
− Тогда иди к нему, − Райли улыбнулся. — Я не обижусь.
− Он не станет меня слушать, − грустно усмехнулся итальянец, но поднялся и начал приводить себя в порядок.
− Смотря, что ты ему скажешь.
Габриэль задумчиво посмотрел на него и согласно кивнул.
− Прости, что был груб с тобой, − извинился он, тяжело вздохнув.
− Все в порядке. У меня бывало гораздо хуже, уж поверь, − успокоил его Райли. — И знаешь что? Я, правда, не думаю, что ты ужасен.
Уходя, Данте оставил ему заслуженную плату — не за продажную любовь, но за предоставленную возможность окончательно разобраться в своих чувствах. И, наконец, принять их.
ПРИМЕЧАНИЕ:
*Не эти ли два сердца бились в лад,
Плащ на двоих деля, и звёздный сад
Внимал обетам?.. — Данте Габриэль Россетти, «Найденная» (бессовестным автором в нетленные строки поэта внесены небольшие изменения, но только ради контекста…))
========== Часть 11 ==========
Комментарий к
Боюсь, что мои извинения за очень медленное написание скоро перестанут выглядеть серьезно. Но, тем не менее - простите…
Выкладываю абсолютно не вылизанную главу, потому что ощущаю буквально физическую необходимость сделать это. Уединение с этими героями на меня странно влияет…)
Домчавшись в кэбе до паба, где волею судьбы и незаметно для себя самого он лишился воображаемой свободы, Габриэль полез в карман фрака, выудил какую-то монету и не глядя расплатился с извозчиком. Не обратив ровно никакого внимания на вытянувшееся лицо мужчины и последующую бурную благодарность в виде восторженных воплей, он спрыгнул с подножки и нерешительно замер перед входом. Отчаянный и беспечный, он никогда не терялся, сохраняя вызывающую дерзость и уверенность в любых жизненных перипетиях. Волнение и трепет на грани замирания сердца он испытывал лишь в делах, касающихся свего творчества. До сего момента.
Сердце предательски дрогнуло, а потом быстро и глухо застучало, словно стремясь доказать своему хозяину, что оно вовсе не холодный камень, оно способно замирать и судорожно биться не только перед его страхом быть непризнанным жалкой кучкой критиков. Что оно готово выпрыгнуть из груди или остановиться при одной мысли о встрече с простым, никому не известным мальчишкой. Гордым, прекрасным и обиженным упрямцем.
Итальянец не представлял, как поступит Тимоти, столкнувшись с ним после бурной ссоры, после пощёчины и брошенного в ярости жестокого и бездумного «убирайся». Как ребёнок − снова убежит, спрячется, не желая ни разговаривать, ни слушать? Но если все же проявит благоразумие и останется, то сможет ли поверить и простить?
− Что же это?.. — Данте зажмурился, пытаясь успокоить взбесившееся сердце, и слабо улыбнулся, признавая его полную победу. Он проиграл. Но это было мучительно-сладкое поражение. И теперь он был бы бесконечно счастлив выбросить белый флаг и сдаться в плен своему белокурому Вдохновению. Навсегда.
Данте страдальчески закусил губу и заглянул в окно, беззвучно молясь о том, чтобы увидеть светловолосую макушку, мелькающую среди посетителей.
Как и каждый вечер, паб был полон подвыпивших завсегдатаев, включая троицу из Братства, оживлённо обсуждающую что-то. Мистер Тейлор по обыкновению необъятной горой возвышался за стойкой, протирая бокалы. Джимми со скорбным, опухшим с похмелья лицом лениво возил метлой по осколкам посуды, в очередной раз разбитой неугомонным дебоширом Саймонсом. Тимоти видно не было.
Россетти отошёл на несколько шагов и поднял голову, отчаянно надеясь увидеть свет в окне второго этажа и, убедившись в тщетности своей надежды, тяжело вздохнул. Неловко потоптавшись на месте, он снова посмотрел наверх и слабо улыбнулся пришедшей в голову мысли: не исключено, что юноша, давший накануне волю своим эмоциям, расстроенный и опустошённый просто-напросто забылся сном. Или пытается забыться…
Недолго думая, итальянец подобрал с тротуара маленький камушек. По-хулигански оглядевшись по сторонам, он бросил его в окно и замер, вглядываясь в тёмное стекло и в волнении покусывая губы. Однако за тихим звоном не последовало ровным счётом ничего. Понурив голову, Габриэль вздохнул. Ему остался единственный способ узнать, где Тимоти — зайти в паб.
Данте решительно тряхнул кудрями и, ступив на порог небольшого узкого крылечка, едва успел отпрянуть в сторону, дабы не встретиться носом с резко распахнувшейся дверью.
− Маньяк?! Святая Дева Мария! Ты мне чуть нос не расшиб! — зашипел он, сметённый широкой грудью Ханта, отдуваясь от его растрёпанной бороды.
− Габриэль! Наконец-то! А я уж решил наведаться в твою студию! Где только вас черти носят?! Куда вы подевались? — возопил в ответ захмелевший художник, стискивая Данте в крепких объятиях. — Пошли скорее! Мы вам такое расскажем! Рёскин — бесподобен! Заткнул за пояс самого Диккенса! Разнёс его вместе с его критикой в пух и прах! Ах, если бы Тимоти только слышал, как этот старый козел блеял в своё оправдание, тараща зенки! Кстати, где он? — Хант, оторвав от груди итальянца, заглянул ему за спину и пьяно прищурился. — Где он?
− Кто? Диккенс? Откуда я знаю?! Я ищу Тимоти! — воскликнул Габриэль, пытаясь высвободиться из объятий.
− Так я про него и спрашиваю, − мохнатые брови художника сошлись к переносице, не суля ничего хорошего. — Почему он не с тобой?
− Мы поссорились. Я не знаю, где он, я полагал, что он здесь, в пабе, − устало ответил Габриэль, покорно повиснув в железных тисках рук «брата».
− Нет. Его здесь нет, − покачал лохматой головой Уильям. — Мы решили, что вы ушли вместе. Подумали, что Тимоти рассказал тебе о насмешках и оскорблениях, и ты покинул выставку вместе с ним, хоть раз поступив благоразумно − укротив свою буйную натуру и не устроив скандал.
