- Ваше Величество, можем ли мы узнать Ваше имя? – спрашивает она, а из-за её спины выглядывают остальные животные.
- Да, конечно, – юноша опускает друга на невысокую лавку, тихо шепча строки исцеляющего заклинания. Тьма подозрительно шипит и юркает вниз, не желая находиться рядом со светлым волшебством, – Моё имя Мукуро, а это мой друг, Тсунаёши.
- Ваше Величество, Вы что-нибудь слышали о пророчестве?
Светлый маг внимательно осматривает хижину, заглядывает во все ящички, проверяет каждую полочку, выгоняет летучих мышей из камина, предлагая им место в дальнем тёмном углу. Судя по всему, его друг, как и подобает всем прихвостням зла, выберет тот угол с длинной узкой кроватью и небольшим столиком рядом с ней. Тсунаёши не любил особо свет солнца, причитая о том, что уж ночь-то ему куда больше по душе, и спал, как и эти самые мыши, днём, завернувшись с головой в одеяла и тихо проклиная слишком шумного светлого. Мукуро же, наоборот, предпочитал день, вставал с первыми лучами солнца, полный энергии, и засыпал вместе с этими же лучами, перед тем как погрузиться в грезы, видя, как носится, разгоняя вокруг спального места друга тьму, шатен. Они совершенно точно знали одно – столь противоположным ветвям магии нельзя случайно смешаться, поэтому каждый вечер, перед тем, как уйти на ночную прогулку, тёмный чертил вокруг кровати друга большой круг с витиеватыми символами, призванный не пропускать внутрь зло, а Мукуро каждое утро ставил непроницаемый для любого вида магии воздействующей извне блок, охраняя покой спящего комка одеял и злобных душ.
- О пророчестве? – неловко переспрашивает светлый, щуря разноцветные глаза и вытряхивая из мешка не такие уж богатые пожитки.
Тряпки для экстренного протирания окон у него почему-то не обнаружилось, и он со спокойной совестью выворачивает рядом со своими вещами сумку Тсуны. Вещей у шатена ещё меньше – старые потрёпанные книги, несколько склянок с какими-то подозрительно яркими цветными жидкостями, пучок черномагических трав, бережно завёрнутый в широкий лист лопуха, несколько монет и огромный мохнатый паук, названный в честь отца, Емицу.
В который раз осознание того, что он совершенно ничего не знает ни о семье друга, ни о его прошлом, ни о том, откуда тёмный так превосходно чувствует нити магии, ни почему его сила на голову превосходит силы других чернокнижников, тревожным колокольчиком звенит в голове. Зато он точно знает, что маг никогда не оставит, не сбежит, а если другу будет угрожать опасность, то будет сражаться до последней капли крови, до последней нити волшебства, до последнего вздоха. Он знает, что Тсунаёши ещё совсем ребёнок, такой же любопытный и наивный, пока не начинает колдовать. Светлый не любит смотреть, как творит свою магию шатен. С одной стороны, жаркие всполохи заката в пламени и страстный хриплый голос, прочитывающий древние заклятья, с другой реки крови, иногда даже не разобрать, чья она, жертвы или самого мага, и беснование мертвецов в плаще за спиной подростка. Души вытягиваются, переплетаются между собой, ласкают бледную кожу хозяина, вспарывают острыми когтями грудь, словно стараясь доскрестись до живого сердца в клетке ребёр, целуют лицо и пьянеют, пьянеют от стекающей крови, лижут её, чернея больше с каждой каплей, становясь куда материальней и безумней. А подросток смеётся, размазывает стекающую по груди кровь, тут же чертя ею письмена, и гладит по сгнившей холке самых материальных из призраков. Мукуро видел это сумасшествие один раз, словно под гипнозом глядя на тонкое тело друга, мастерски управляющееся со свихнувшимися душами, но повтора сего кровавого зрелища не желал до сих пор. У него самого было всё куда проще. Выучил новое заклинание, начертил что необходимо, прочитал один раз и всё, можно колдовать его безмолвно, пуская синие искры, осыпающиеся туманом. Иногда, когда он пытается выучить заклинание не своей ветви магии, его несильно бьёт молнией, словно напоминая, что данная богами сила не подходит для изучения дьявольских текстов. Пожалуй, это единственное на что в его случае высшие силы не закрывали глаза. На самом деле Мукуро мог свободно драться сам, правда при этом используя минимум магических финтов, но всё же. Или же, если дрались за него, то стоя в сторонке он активизировал весь запас магических атак, прикрывая спину друга. А всё из-за довольно невнятного формулирования правил для светлых. На самом деле они были довольно строгими и больше походили на церковные заповеди, не убей, не укради, не согреши, ну, и так далее, но молодой человек не был бы собой, если бы не нашел лазейки. Рукоприкладствовал во имя благих целей, в которые верил исключительно сам, воровал еду или кошельки во имя помощи нуждающимся и спал с женщинами во имя продолжения рода человеческого. На вопрос, почему все остальные светлые маги так не делали, был один простой ответ. Они явно были либо мазохистами, либо непроходимыми тупицами. Молодой человек не страдал ни первым, ни вторым, и поэтому жил вволю, изредка подпрыгивая от точных ударов молнии.
Емицу ловко перебирает длинными лапами, ускользая в угол и грустно созерцает, ненавидящего его всеми фибрами, чистой и любящей прекрасное, души, светлого мага. Мукуро фыркает, и демонстративно отворачивается от мохнатого недоразумения – Тсунаёши ли не знать, насколько светлый не любит таких членистоногих тварей.
- Давным-давно было одно пророчество о семерых детях Великих, но точного содержания я уже не помню, стара стала, забыла. Вроде, там шла речь о новом, доселе невиданном по могуществу государстве, которое будет построено кровью и потом семерых потомков Великих. Мне его прабабка как-то рассказала, – вздохнула волчица и виновато повела хвостом, – Вам, наверное, стоит к духам Великих обратиться, может, они что полезное скажут.
Маг смотрит, как темнота окутывает друга снова, скидывая с груди светлое заклинание, и, недолго думая, отрывает кусок чьей-то души. Если обычные люди принимают тьму за плащ, то можно же его частью протереть окно от грязи? Душа верещит, извивается в пальцах слишком светлого, чужеродного колдуна, но оттирает стекло куда лучше, чем любая ткань, даже с водой и мылом.
- Обратимся, чего не обратиться-то? А вы ступайте, у вас всех, наверняка, есть свои дела, – Мукуро смотрит, как радостно разбегается зверьё, спеша рассказать последние сплетни, как уходит волчица, придерживая детёныша за шкирку, как Емицу внимательно осматривает будущее спальное место своего хозяина. В свете луны всё так загадочно и призрачно, что светлому кажется, будто он начал понимать прохладное очарование ночи. Щелчок пальцев, и позади него загорается тёплый оранжевый огонёк, освещая хижину. Нет, всё-таки днём куда лучше.
Тсунаёши делает судорожный вдох полной грудью, словно выныривая из толщи воды, и, не двигаясь, открывает глаза. Поначалу, светлый пугался вот таких вот пробуждений, пока друг не объяснил, что к чему. Темнота, неотступно следующая за магом даже во снах, кажды раз утягивает его в тугую тьму воспоминаний, расходящихся глянцевыми кругами, и душит не позволяя отвернуться от прошлого, забыться в грёзах. И каждый раз тёмный рывками выныривает из неё, словно поднимается из толщи мутной холодной воды.
- Как жители? Успешно ушли?
- Снова интересуешься состоянием других больше, нежели своим? – фыркает Мукуро, откидывая на пол сгусток тьмы. Стекло идеально прозрачно, и на этом наведение небольшого марафета можно прекратить, – как вообще тебя, такого человеколюбивого и самоотверженного взяли в ряды тёмных?
- За самоотверженность и взяли. Знаешь, готовность рискнуть жизнью, у нас довольно высоко ценится, – бурчит Тсунаёши, чувствуя успокаивающее движение чёрных душ позади. Они стали ему почти родными, такими близкими, что подросток даже знает о том, кем они были при жизни, а уж этой тайной бестелесные отнюдь не спешат делиться. Жалобно поскуливающий клочок, впитывается обратно в плащ, тут же дорываясь до головы подростка, обволакивая его шею, касаясь сгустками тьмы ушей и оглаживая липкой паутиной щёки.
