Я понимаю, что уже не получу возможности триумфально осмотреть завершенного, готового, нового Воеводу Ордена, пожать своей слабнущей дланью стальную длань горделивого предводителя, равного великим князьям, испытывая трепетную гордость за твои успехи.

Но помни, Владимир и помните потомки рода Самославов, что я лично, сила Рода и все предки ваши, в трудный час всегда сойдутся за спиной, чтобы оборонить от смертельной беды. Нужно только раскрыть сердце и душу для их визита и искренне верить в необычайное!

Не смотря на маску холода, нацепленную на лицо при наших встречах, хочу верить, что в глубине души, ты ведал, как горячо мое сердце радеет за тебя, радуется твоим взлетам и сокращается от падений.

Каждая твоя рана – это моя рана. Каждый твой ушиб – мой ушиб. И мне не раз приходилось, стиснув зубы, преодолевать непослушное сердце, чтобы не оскорбить жалостью твой крутой нрав.

К твоему брату Белозару и сестре Людмиле спрос был меньше, но и на роду у них было написано быть лишь помощниками в твоих свершениях, а не лидерами, коих не видывал свет!

Посему лист бумаги и гусиное перо в дрожащих руках, я избираю инструментом безмолвного, запоздалого разговора по душам, ибо пребывая в цепких лапах юношеского максимализма, ты не сможешь услышать мои слова и простить собственного отца.

Все придет, но со временем…

Не мудрствуя лукаво – начну.

Я, верно, служил своей Отчизне в разных обличьях, не раз был при смерти и бит на полях битв, имел удовольствие и неудовольствие познакомиться с уникальными личностями тяжелой эпохи и поэтому верю, что накопленный опыт, изучаемый вами в свободной тиши, поможет наметить дальнейшую политику новых, тайных защитников Отечества.

История моя тонкой нитью протянулась сквозь, практически сотню лет, охватывая великое множество моментов и событий, но отправной точкой истории Ордена Алого Солнца будет служить 1237 год, пример «Небесного Братства», возглавляемого воеводой Савелием Дикоросом и, хочется верить, посмертная воля самого Евпатия Коловрата, чей алый плащ я завещаю хранить как самую главную реликвию нашей организации.

Однако позвольте же мне отступить еще немного назад во времени и оттолкнуться в своей повести от самого начала, чтобы было понятно, как же свела меня судьба со столь мужественными представителями русской крови.

Я всегда хотел жить больше других. В холодную, вьюжную зиму 1221 года, за шестнадцать лет до основных событий повести, Бабка-повитуха, помогая моей матери избавиться от бремени в полночную пору, сгорбившись в три погибели в горячо протопленной бане, первой увидев меня в тусклом пламени лучины, презрительно скривила морщинистый нос, с сожалением процедив сквозь плотно сжатые зубы:

– Недоношенный какой! Хилый! Корми его, Пелагея, да у груди грей, а то не ровен час, помрет заморыш!

Могучий отец, чтивший традиции северных предков, а посему стоявший за закрытой дверью вместе с другими мужиками, облаченными в полное вооружение, оберегал мать от злых духов, которые по поверьям, могли навредить мне при появлении на свет.

Он вихрем ворвался, внутрь бренча заиндевевшей кольчугой, едва заслышал мой слабый крик. Бережно взяв в ладони худое, хлипкое тело со свежеперевязанной пуповиной, он вынес меня из бани, впервые демонстрируя звезды. И меня звездам.

Холодный воздух зимы, попав в легкие, заставил меня захлебнуться порцией плача. После теплой утробы матери внешний мир казался ледяным и неприветливым.

– Эва, какой крикливый! Не угомонишь, – улыбнулся варяг из под округлого шлема, вслушиваясь в далекий вой волков, отвечавших мне, – Величать тебя отныне будут Гамаюн из рода Самославов, сынок! – уколов черной бородой шепнул отец мне на ухо, пророчески предвещая долгий и трудный путь сквозь «гомон времен» – именно этот смысл несло мое имя, невольно, своим звучанием в пространстве, кодируя моё будущее:

– Защищай этот мир, – продолжил отец, – лучись добром, говори правду, будь грозой врагам Отечества и надежной опорой семье и друзьям, ибо ты есть славный плод великой любви двух народов, двух сердец, двух кровей – варяга и славянина. Ибо только эти качества характера дают силу мужчине, ведуну и воину, – дал первое наставление родитель, понимая, какую силу несут в себе первые слова.

Едва он закончил речь, как победный рев мужицких глоток и бряцанье оружия огласили округу, эхом отражаясь между стволов берез. Так, почитая древние традиции, славянский народ торжественно встречал новую жизнь, которая с таким священным трудом матери, являлась в неприветливый мир.

Разнообразные деревья, богато усыпанные снегом, легко закачали потревоженными ветвями, осыпая сугробы под собой новыми порциями шелестящих снежинок. Моя родина, моя молодая Русь приняла меня, выкупав в свете полной, колдовской луны.

Не смотря на ожидания повитухи, я не помер. Назло всему не помер! Родители выходили, вылюбили, взлелеяли! Богатое, материнское молоко Пелагеи быстро вливало силы в тщедушное тельце, пронизывая силой славянского рода каждую клетку варяжского естества. С каждым глотком поколения предков двух уникальных народов насыщали меня, все дальше уводя от цепких лап Богини смерти – Морены.

Следует отметить, что союз родителей – союз великой любви, наперекор разнице кровей и происхождений. Матушка моя – дочь думного боярина, голубоокая, стройная славянка с русой, толстой косой, стала душой моего отца в тот момент, когда безвестный в Рязанских краях, но знаменитый на родине, могучий, кареокий викинг в 1215 году пришел наниматься к самому Рязанскому князю в дружинники.

Не знаю, следует ли говорить тебе Владимир, но забегая далеко вперед, упомяну для потомков, что в наш век чистота чувств невольно проверялась трудностями и лишениями. Браки высоких вельмож носили скорее деловой, союзный характер и практически не являлись чистым волеизъявлением молодоженов.

Отец многое сделал, чтобы стать достойным человеком при дворе, отвагой, службой и преданностью выбившись, за пять долгих лет в личные телохранители князя, а потом, достигнув почтенного тридцатиоднолетнего возраста, показав предельное разумение в воинских делах, умудрился получить чин воеводы.

Для мужчины тридцать два года – очень солидный срок для заключения семейного союза, но, насколько я осведомлен, печальный секрет заключался в том, что Ульв на тот момент уже пребывал в статусе вдовца. Первая жена скончалась от болезни на далеких, скандинавских берегах и отец не старался вдаваться в подробности этой истории.

За все годы совместного проживания, мне удалось лишь изведать, что любви к первой жене молодой варяг особо не испытывал, так как особо и не выбирал – его отец попросту привел в дом дочь именитого сородича, связав узами брака детей свои чисто деловые начинания.

Он уважал первую супругу, привязавшись как к надёжной спутнице жизни и было видно, что Ульв в глубине души ни в коем случае не желал бы молодой варяжке столь печальной участи, но как любил говаривать отец:

– Без зла, не было бы и добра, сынок! – только в этом, отдельно взятом случае, он поспешил разъяснить мне все более детально, чтобы раз и навсегда избежать неудобных расспросов с моей стороны, – Я не виноват в ее смерти. Виновата болезнь и мой дальний поход в Европейские страны. И ее смерть, вместе с тоской и жалостью по ее уходу, позволила многое понять – отныне, только сердце должно было решить, кто будет следующей спутницей на моем трудном пути. И оно не ошиблось, указав на Пелагею. Поэтому, из уважения к собственной матери, больше не спрашивай меня об этой части моей истории, хорошо?

Стоит ли говорить, что я, уважая волю отца, более никогда не пытался подступиться к нему с расспросами по запретной теме?

Простите мне невольное отступление от основной истории и забегание вперёд, ибо я это буду делать неоднократно, стараясь охватить как можно больше полезного, живого опыта своих современников. Заодно я искренне буду стараться увековечить на исписанных листах интереснейшие характеры и умы, а посему, для более полного их раскрытия, позвольте и дальше освещать их нетленные образы.