Я, как и древний идол на перекрестке, невидящими глазами, грустно взирал, как беспрерывной рекой в сторону стольного, сильного города Рязани, заснеженными дорогами неисчислимый враг стремительно гнал своих коней.

В голове сотнями роились образы и мысли о судьбах дорогих людей. По-прежнему не верилось, что мои маленькие брат и сестра мертвы. Подобное стечение обстоятельств казалось абсурдом, настолько мирная, спокойная жизнь в Дормисловой Поляне контрастировала со столпами дыма, восходящими к небу.

Где мама? Где Варвара? Смог ли Ульв уйти от монголов или пал в драке? Подобные вопросы безбожно выедали мою веру в счастливый исход сегодняшнего дня, вынуждая впервые в жизни истово молиться всем известным Богам о спасении дорогих людей.

Не знаю, слышал ли меня в эти минуты Бог, но совершенно естественным образом, мои молитвы сменили фон и я, естественным образом стал обращаться к смутному, не проглядываемому образу космического масштаба.

Только молитва уберегала меня от череды опрометчивых решений, диктуемых одним великим желанием отомстить, кинувшись на сабли врага.

Воображаемый, успокаивающий образ Бога был безлик, не относился ни к одной из известных мне религий, а посему казался чистым и правильным… казался настоящим, зарождая во мне зерно мировоззрения, определившего дальнейшие убеждения и взгляды на жизнь.

Ночь мириадами звезд усыпала ясное небо, порождая самую настоящую стужу, исходящую из земли. С темнотой передвижение великого войска, наконец-то завершилось.

Далекий шум и гомон голосов, верно, подсказывали мне, что один из многочисленных отрядов избрал местом своей ночевки широкие поляны неподалеку. Возможно, кто-то из захватчиков грел руки в кострах Дормисловой Поляны.

Если бы не магический шепот, я бы не избежал обморожений. Духовные силы чахли с каждым часом, а ожидание отца превращалось в добровольное умерщвление.

Тем не менее надежда на его возвращения не оставляла меня до последнего мига.

Когда отчаяние и холод окончательно доконали меня, и я решил идти дальше, окровавленный и вымотанный до предела Ульв, бесшумно появившись за спиной, прижал меня к земле, зажимая рот:

– Тихо, тихо, Торопка! Я это!

От перстов отца нестерпимо пахло гарью и кровью.

– Ты один? – спросил я его, едва стальные пальцы разжали мне рот. Помню, как я, боясь повернуться, весь сжался в ожидании ответа.

– Да, – приговором прозвучали слова отца.

– Ждана убили? – спросил я, чувствуя, как сердце замирает в ноющей груди.

– Да. Тела детей не нашел. Невозможно. Все полыхает. Мельком видел Варвару и жену. Живы, но для Пелагеи пленение равнозначно смерти. Она к себе никого не подпустит. Монгол, грабивший избу, невольно волчью шкуру сберег, выволочив из дому. На вот, обогрейся.

Сверху, прикрывая от ветра, мне на плечи упала седая шкура волка-людоеда, из которой отец, погрязший в заботах, так и не сделал накидку.

Горячая капля лизнула мне щеку, выдавая истинные эмоции отца, которые он силился замаскировать в надетой маске безразличия. Сам того не замечая, старый варяг ронял на снег горючие слезы, давно уже забыв какова их солоноватая горечь на вкус.

– Ну что разлегся? – вовремя спохватился Ульв, растирая снегом раскрасневшееся лицо, – враг, в основном прямо и вправо пошел. Нам же влево идти треба. Дорога обходная, старая, давно нежитью, да разбойниками облюбованная. Долго ли, коротко, но ведет к Рязани, хоть и крюк делает огромный. Наше дело вперед ворога поспеть, да через лес к столице выйти. Вставай, сын! Тебе понадобиться вся твоя выносливость!

– А как же мама? – наивно спросил я его, в душе надеясь, что мы непременно отобьем из монгольского полона дорогого человека.

– Считай, что ее больше нет. Вперед! – не дал моим эмоциям взять верх над головой Ульв и, первым перебежав перекресток, кинулся в заснеженные пространства чащи, увлекая за собой.

Как опытный, сильный волк мой отец, избегая открытых пространств заросшего тракта, прокладывал дорогу в глубоких сугробах бездорожья, отлично ориентируясь на местности. Спустя пару часов утомительного бега, не смотря на звериную силу, его напор постепенно слаб, уступая место потной усталости невероятного перехода.

На коротком привале Ульв успел поведать особенности последней схватки и гибели Ждана:

– Помнишь молодого татарина, что на рыжем коне несся? – спросил меня отец, опираясь на упавшую лесину.

– Помню.

– Запомни его. Его подчинённые величали его Урянгутай. Насколько я понял – он сын важного военачальника Ордынского. Он Ждана и угомонил. Я не в силах был ему помочь. Меня теснили сразу семеро. Но хуже всего было то, что этот молодой холуй, сам не прост и является носителем тайного знания. Он ловко парировал мои… необычные атаки и также легко шептал в ответ на своем наречии.

– Хорошо, отец. Я запомню.

– И помни сын. Месть освобождает душу. Вера твоей матери призывает простить обидчика, но нет! Нет! Только его кровь на твоих руках восстановит справедливость в этом мире. Мы не звали его убивать и резать наших друзей, наших женщин, нашу родню… Во что бы то ни стало, Торопка, призови его к ответу, ибо я не смог, – тяжело вздохнув, раздосадованный Ульв легко перемахнул опавший ствол, продолжив пробивать дорогу в нескончаемой пелене глубоких сугробов.

Несколько раз я изъявлял желание встать на его место, но встречал лишь разъяренный, упертый взгляд варяга, вышедшего на тропу войны.

Признаться честно, я и сам не ведал, насколько реальным может быть мое желание идти первым, так как, даже учитывая то, что я испытывал много меньшие страдания, продвигаясь по проторенной тропе, за спиной отца, многочасовой бег по пересеченной, зимней местности стал сказываться и на моей выносливости, стремительно иссушая силы.

Несколько раз нам приходилось останавливаться и падать в снег, опасаясь быть застигнутыми вражескими дозорами и многочисленными отрядами, патрулировавшими подходы к неукрепленным, кочевым лагерям.

Это поражало и удивляло, ведь даже далеко не все местные ведали все хитрые сплетения и ответвления обходного пути. Военачальники Орды, на удивление отлично ориентируясь на местности, вели свои полчища любой мало-мальски пригодной дорогой, а выносливые, монгольские кони, не ведая усталости, несли своих грозных хозяев к стольным стенам Рязани.

Заунывные, степные песни неслись над притихшими лесами, которые словно тревожно вслушивались в небывалый говор нежеланных гостей.

Даже потусторонние существа, попадавшиеся нам по дороге, были взволнованны и напуганы неожиданными изменениями. Редкие лешие, прикованные к месту собственной смерти, белыми бельмами глаз смотрели нам вслед, удрученно качая головами, будто даже духи лесов, давно перешедшие за грань смерти, сочувствовали живым в их предстоящих трудах. Большинство из них при жизни были русскими мужчинами и поэтому испытывали истовое волнение, наблюдая после смерти небывалое нашествие на Русь.

Нам удалось уйти от ордынских разъездов, но не удалось уйти от своих соотечественников… поляна, через которую Ульв избрал свой путь, неожиданно померкла перед глазами, покрывшись серой рябью наведенного морока.

Опытный ведун, находясь в предельном значении усталости, не смог вовремя разглядеть подвох и поэтому мы буквально ввалились в небольшой лагерь разбойников, разбитый между вековыми, дубовыми стволами.

Об этой банде знал каждый житель Рязанских окраин. Лихой предводитель их, прозвищем Соловей, давно был под подозрением во владении тайными знаниями, обращенными во вред торговым людям и на погибель собственным землякам.

Материализовавшимися ночными кошмарами мирных земледельцев и купцов, этот отряд атаковал караваны и деревни, стремительно выходя из под покрова ночи.

Сделав свое черное дело отряд, по тайному свисту предводителя, из-за которого он и получил свое необычное прозвище, скрывался под покровительством тьмы, забирая награбленное с собой.