– Пыпис-сипис?! – возмущается Марка. – Только попробуйте подписать эту гадость моим именем!

А по-моему, здорово звучит: «Цыпис Виктория – Пенкина Лена»! Лишь бы только Мара согласилась!

– Где это будет опубликовано? – спрашивает она.

– В реферате, – отвечает тетушка.

Я не знаю, что такое реферат. Какая разница, где напечатают мою фамилию, имя и отчество. Я мечтаю прославиться. Таинственные чернильные орешки, шелкопряды… У непарного шелкопряда нет пары, есть, правда, походный, но он – в походах, и у него нет времени останавливаться, чтобы стать в пару с непарным шелкопрядом. Я готова сию минуту бежать в лес, но Марка не спешит.

– Стрекоз надо? – уточняет она. – Их тут навалом на речке.

– Ах, стрекозы! Сколько роскошных красавиц переловила я в дни пламенной юности! – восклицает тетушка. – За одну голубокрылую давали пять пузыреногих!

Я смотрю на тетушку и не могу себе представить ее молодой. Наверное, она была худая и бегала, как кенгуру, скачками. А если так, то выходит, что она похожа на Марку. Может, она выбрала ее по фотографии в коричневой рамке, которая стоит на лабораторном столе? Девочка с огромным бантом на макушке прижимается щекой к голубю. Марка считает, что это чучело голубя; будь голубь живым, он бы вырвался – стал бы он терпеть такое издевательство! Так вот, на этой фотографии тетушка как две капли воды похожа на Марку.

– За одну голубокрылую – пять пузыреногих, – вздыхает Марка. – Если б за них давали велосипед, я бы тебе штук десять принесла. За велосипед я, так и быть, согласна собирать всю эту шелупонь насекомую.

– Хорошо, – говорит тетушка, – будет тебе велосипед.

– И я, я тоже согласна – за прославление моего имени и фамилии.

– Она тронутая. – Марка смотрит на меня с презрительной жалостью. – То лезет фотографироваться, то подписывай букашек-таракашек ее именем.

Тетушка вытянула шею, как курица у миски с просом.

– Она хочет остаться в памяти живущих, что в этом зазорного? Нас, людей, природа наделила разумом и для равновесия придала нам ряд неприятных черт.

Тетушка еще долго распространяется насчет мудрости природы. Закончив свою речь на том, что человек, осознав свои недостатки, должен изо всех сил стараться от них избавиться, тетушка выдает нам по сачку и по три спичечных коробка.

– Подпишите: бабочки, жуки, стрекозы.

– Гусениц надо? – осведомляюсь я, выводя букву «ж» на этикетке.

– Желательно.

– Тогда и для них коробок.

– Гусеницы – это будущие бабочки, – объяснила она. – Они не нуждаются в отдельном помещении.

– За сколько стрекоз?

– Что? – не понимает Марку тетушка.

– Велосипед – за сколько стрекоз?

– За пять. – Тетушка рассеянно смотрит куда-то поверх наших голов. Наверное, слово «стрекоза» напоминает ей о днях пламенной юности.

Подхватив в прихожей сачок, Марка несется в лес. Я – за ней.

– Вернись! – кричит бабушка.

«Теперь точно родителям нажалуется», – думаю, а сама бегу, боюсь от Марки отстать.

Лесная речка нравится мне больше моря хотя бы тем, что в ней нельзя купаться: она мелкая, и по ее дну ползают раки. Сиди себе в прохладе и смотри, как плещется вода о камни и от этого получается ожерелье из меленьких пузырей. Чуть выше по течению речка спокойная, темно-изумрудная, а в излучине бурлит и искрится. Все солнце собралось здесь. Пузыри, как цветные лампочки, загораются и гаснут на поверхности, переливается на дне разноцветная галька, даже серые раки кажутся не такими серыми.

Лес темный. Высокие деревья обвиты лианами, паутиной и диким виноградом. Бежать за Маркой не так-то просто, особенно такой толстой и неуклюжей, как я; корни старых карагачей на каждом шагу норовят подставить мне подножку. Они разрослись и выползли наружу, под землей им, видите ли, места не хватает, и от этого у меня все коленки в синяках. А Марке хоть бы что, перемахивает через корни и бежит дальше, я за ней еле поспеваю.

Кроны грецкого ореха заслоняют собой солнце. Но оно все-таки пробивается, сверкает на бархатистых листочках, бабочки на своих крыльях переносят крошечные лучики и на лету освещают лес.

У речки мы с Маркой переводим дух и счищаем с себя паутину. Посреди реки – плакучая ива. На ее извилистых ветвях греются стрекозы и бабочки. Солнце играет на голубых и ультрамариновых стрекозиных крыльях, ласкает их круглые радужные головки и тонкие, рыжие в черную полоску тельца.

Марка с тоской глядит в реку. Голубокрылые прочно обосновались на плакучей иве, а сама ива вцепилась корнями в противоположный берег и повисла над рекой, как кочерга. Стрекозы, похожие на маленькие самолетики, слетают с дерева, кружатся над речкой, садятся на нее своими брюшками и раскачиваются на легких волнах.

– Пять штук – сущая чепуха! – заявляет Марка. – Сперва переловим раков, чтоб за ноги не цапали, потом перейдем реку вброд, влезем на дерево – и чик-чик голубокрылых. Приступаем к вылавливанию. Занимай место, – указывает она туда, где река изумрудно-зеленая и тихая-претихая.

– А жуки…

– Молчи, пока тебе не всыпали! Что важней: велосипед или прославление твоей дурацкой фамилии?

– Сама ты дурацкая, – говорю я тихо, чтобы Марка не услышала.

– Ну что ты там расселась? Давай перехватывай раков, чтобы твои ко мне не приползли. А со своими я сама справлюсь!

Я встала на колени и запустила в воду сачок, а Марка улеглась и подставила солнцу белобрысый затылок.

– Ну как там у тебя, – спрашивает, – тяжелеет? – А сама смотрит зачарованно на стрекоз, словно это не они, а велосипеды над водой летают. – Ну-ка я их распугаю! Принеси камень!

– Как же я принесу, если мне надо раков перехватывать?

– Брось сачок и давай сюда камень, – командует Марка.

Но сачок я не бросаю. Я пока еще в своем уме. Я вынимаю его из воды вместе с раками.

– Двоих перехватила, – сообщаю, – что с ними делать?

– Перехватила – и держи.

– Они вылезают!

– Это меня не касается, – кричит Марка, – мне камень нужен!

– Тогда я их выпущу, а ты в свой сачок поймай.

Трясу над водой сачком, а раки зацепились клешнями за сетку – и ни в какую.

– Руками, – кричит Марка, – руками, не сахарная!

Я притрагиваюсь пальцем к рачьей спинке, пытаюсь столкнуть рака в воду, а он вместо благодарности тяп меня за палец. Бросаю я сачок в воду и реву.

– Так что ты там, ищешь камень или нет? Кто у нас мечтает прославиться?!

Подняла я первый попавшийся камень и понесла Марке. Та взяла его с моей ладони не глядя, прицелилась и запустила в дерево. Стрекозы – ноль внимания. А вот бабочка вспорхнула и стала кружиться прямо у меня над головой. У нее необыкновенные крылья, черные в желтую крапинку. Поймать бы, да сачок в воде!

– Чего пасть раззявила! – орет на меня Марка не своим голосом. – Тащи другой камень!

– Вот привязалась, – ворчу я, но так, чтобы Марка не слышала.

– Идея! – Марка воздевает палец к небу. – Меня осенило! Сбегаю-ка я за ведром для раков, а то нам складывать их некуда, а ты пока полови моим сачком, ладно?

Марка стала поласковей: если я не соглашусь, вся ее затея лопнет. А я возьму и не соглашусь.

– Посижу, – отвечаю неохотно, – но не долго. Минут десять.

– Отлично, я мигом! – бросает на ходу Марка.

Сижу я в лесу и совсем не боюсь. На всякий случай повторяю: «Я не боюсь, я не боюсь». Чтоб не забыть, что я не боюсь.

Древко в руках тяжелеет – раков набилось полно, вот-вот прогрызут сетку и расползутся. Марка за это меня по головке не погладит. Не хочу, чтобы ей покупали велосипед. Тогда уж точно за калитку не выйдешь. Интересно, всего несколько шагов от берега – и уже дна не видно. Там, где я ловила раков, вода была темно-зеленая, а здесь дно как на ладони. Видно, как раки в моем сачке клешнями перебирают, усами шевелят, а выбраться не могут. Выпусти я их – конец нашей дружбе, Марка мне этого не простит, но смотреть на их муки тоже невыносимо.