– Вот скажи, Сергей Михалыч, какая вода святее – Крещенская или Богоявленская?

– Озадачила, так озадачила, – усмехается электрик и упирается руками в потолок, как в небо, совершенно уподобившись при этом сыну Иапета и Климены, брату Прометея, Эпимея и Менетия – Атланту, – думаю, что Богоявленская.

– А вот и нет, Крещенская! Это мне наш поп Сергеев сказал.

– Так и сказал? – доносится откуда-то сверху.

– Да, так и сказал – знай, раба Божия Надежда, Крещенская вода святее, потому что она называется Великая Агиасма!

– Не знал, – Сергей Михалыч держит в руках перегоревшую лампу, потом начинает ее трясти, дабы убедиться в том, что нить накаливания оторвалась от электродов. Так и есть – оторвалась и дребезжит.

– Вот видишь, не знал, а теперь будешь знать, – не унимается гардеробщица.

– А что там еще тебе твой поп Сергеев сказал? – электрик извлекает из кармана новую лампу и, ласково поглаживая ее, вставляет в патрон. Начинает аккуратно завинчивать.

– Он сказал, что Крещенскую воду надо пить натощак, а также сказал, что, обмакнув в ней марлю, можно этой марлей протирать глаза перед сном, и они никогда не будут слезиться.

– Вот оно что, – электрик вновь упирается руками в потолок, – а у меня после того, когда я подолгу смотрю на электрический свет, очень часто глаза слезятся. Мне врач прописал какие-то капли, но они не помогли.

– Делай, что я тебе говорю, и все пройдет, – звучит из недр гардероба.

Наконец, отпустив потолок, электрик приступает к спуску на землю:

– А святая вода не может протухнуть?

– Да ты что, Сергей Михалыч, совсем одурел? Нет, конечно, она ведь на то и святая.

Дмитрий Александрович меж тем уже получил все необходимые бумаги, но он не торопится уходить из больницы, потому что непременно хочет дослушать, чем закончится этот прелюбопытный разговор.

Гардеробщица подходит к выключателю и со словами «сейчас проверим твою работу» нажимает на отполированный сотнями прикосновений эбонитовый тумблер. Щелкает неоднократно, но свет не загорается.

– Не работает, – в голосе звучит недоумение и разочарование одновременно.

К тому моменту электрик уже сложил стремянку и собрался удалиться восвояси, но нет, этому свершиться не суждено.

– Черт, как же так-то? – недоумевает Сергей Михалыч. – Все ж вроде правильно сделал.

– Давай, полезай обратно и почини по-настоящему!

Электрик вновь устанавливает лестницу, делает это крайне угрюмо, и видно, что настроение его уже безнадежно испорчено.

Д. А. Пригов «Открытое письмо (к моим современникам, соратникам и ко всем моим)»: «Друзья мои, как мы неуловимо ускользаем друг от друга по натянутым в неведомых нам направлениях нитям живого времени – и это неизбежно, и это печально, и это прекрасно, так было всегда, так будет, так надо. Давайте же любить друг друга, станем же диамантами сердца друг друга, но не только сердца плоти, а сердца души, сердца духа, сердца созидания и творений духа! Давайте же писать друг про друга, сделаемся же героями произведений друг друга… Все это не должно пропасть втуне для потомков, но должно стать общим, всеобщим достоянием, высокими примерами подражания и тайного удивления».

– Проверяй! – доносится из поднебесья.

Гардеробщица вновь щелкает тумблером переключателя, вследствие чего ярко вспыхивает электрический свет, а Сергей Михалыч с криком летит вниз и падает к ногам Дмитрия Александровича.

Тут же поднимается всеобщая суматоха, в которой слышны крики медсестер, наперебой вызывающих по телефону «Скорую помощь», гул закипающего в регистратуре алюминиевого чайника, далекие голоса рабочих с «Красного богатыря» и с 37-го завода, Федосееве и единоверцев из Никольской общины, пришедших поглазеть на то, как милиционеры арестовывают хулиганов из фабричного общежития на Девятой роте, лай собак, женские вопли.

Дмитрий Александрович наклоняется к электрику и видит, что глаза его закатились и он уже полностью окоченел. Щупает пульс на шейной жиле, и становится окончательно ясно, что он мгновенно умер от удара электрическим током, и ничто уже не сможет его оживить, ни реанимация, ни потоки Богоявленской воды, изливаемой на труп Сергея Михайловича сердобольной гардеробщицей Надеждой, которая голосит во всю мощь и ширь своего неохватного тела, туго спеленатого сто раз стираным-перестиранным в хлорке белым халатом.

В окно видно, как к корпусу подъезжает карета «Скорой помощи», освещая фарами шеренгу елок, посаженных пациентами больницы.

Елки напоминают стариков, что, особенно зимой, переминаются с ноги на ногу, опираются на посохи, некоторые же курят по старой привычке, а еще вспоминают, о том, что здесь в районе Потешной и Девятой роты было до того, как их переселили в новостройки на Первомайскую. А хорошо ведь было, чего уж там говорить! Например, многие из них держали тут голубятни, потому что были уверены, что голубь есть символ Святого Духа.

Впрочем, в этой уверенности они пребывают и по сей день.

«Скорая помощь» замирает у входа в корпус, и елки тоже замирают, как рота почетного караула, а Дмитрий Александрович идет мимо этого строя, напоминающего расческу, к больничным воротам, над которыми горит прожектор.

Вспоминает, что так и не допил чай.

И это уже потом стало известно, что электромонтера Сергея Михайловича Плаксина похоронили на Черкизовском кладбище недалеко от могилы Ивана Яковлевича Корейши, проведшего в заточении в неподалеку расположенной Преображенской психиатрической больнице 44 года. Также Ивана Яковлевича в Москве знали под именем «студент хладных вод». Откуда возникло это прозвище, сказать трудно. По одной версии, его придумал сам себе Корейша, любивший подолгу смотреть в едва подвижные и мутные воды Яузы. По другой, так его стали называть за проницательный ум и мудрые поучения, которыми он наставлял приходивших его навещать в Преображенскую больницу.

Потом Дмитрий Александрович долго ехал домой в метро, коротая время за просматриванием тех медицинских бумаг, которые ему вручили при выписке из больницы. Впрочем, разобрать здесь хоть что-либо было совершенно невозможно, потому как сшитые скоросшивателем листы формата А4 были мелко исписаны так называемой врачебной скорописью, исполнены энигматического блуждания шариковой ручки.