Литмир - Электронная Библиотека

Максим Гуреев

Пригов. Пространство для эха

© Гуреев М., текст 2018

© Попов Е., предисловие, 2018

© Пацюков В., послесловие, 2018

© Гуреев. М., фотографии, 2018

© Долгин А., фото, 2018

© Оформление. ООО Издательство «Эксмо», 2019

* * *

Предисловие

Это наш Пигов

Я, когда с Приговым познакомился в 1980 году, совершенно не знал, кто он такой. Ибо был он тогда полностью сформировавшимся продуктом андеграунда, где считалось хорошим тоном сказать: «Стихи твои, товарищ, такое дерьмо, что их можно даже и в журнале «Юность» напечатать». Я же только-только в андеграунд был низвергнут после кратчайшего (7 месяцев 13 дней) пребывания в Союзе советских писателей и только-только осваивал это новое для меня пространство.

Исторически сложилось так, что мы с Д.А. тогда крепко подружились не только на почве взаимных занятий литературой и сопутствующего этому процессу навязчивого внимания КГБ к нашим скромным персонам, но и потому, что жили мы по московским меркам рядом. Он в Беляево, я в Теплом Стане, встречались чуть ли не ежедневно.

Мало кто знает, что в 1984 году Д.А. крестился в православную веру и я стал его крестным отцом в прямом смысле этого слова. Отмечу, что Пригову я в крестные не навязывался, он сам меня об этом попросил и был крайне серьезен, торжествен, отнесся к крещению безо всякого там постмодернизма или, упаси бог, концептуализма (мир обоим этим литературно-художественным начинаниям).

Ну а когда уже стало можно и КПСС вдруг объявила «перестройку», то в тогдашней «Литературной газете» состоялась первая официальная публикация стихов Д. А. Пригова, предваряемая, так уж исторически сложилось, моим кратким предисловием, где были слова о том, что Пригов, которого считают родоначальником московского концептуализма, в моих глазах – «всего лишь» крупный русский лирический поэт. Не больше, но уж никак не меньше.

Взгляд, возможно что и варварский, но я до сих пор уверен – верный.

Вот его стихи, написанные им в начале 60-х, задолго до «милицанера», «образа Рейгана в советской литературе», инсталляций и перформансов:

Небо с утра позадернуто тучами,
День по-особенному неуютен.
Так вот живу я, как будто бы мучают,
Будто бы жить на земле не дают.
Кто не дает? Все дают понемножечку,
Этот дает и вот этот дает.
Так проясняется все понемножечку,
Время проходит, а жизнь не идет.

Добрый, нервный, нежный, ранимый человек был Дмитрий Александрович, который никогда ни на чем не настаивал. А просто жил. Просто писал. Просто рисовал. Пел советские песни. Танцевал. Играл на саксофоне. Кричал «кикиморой».

Дальнейшее всем известно не меньше, чем сама персона Д.А., которая теперь стала культовой (извините за это расхожее, но точное слово).

Искусство Пригова теперь принадлежит народу. Так теперь будет вечно.

Ведь в литературе каждый занимает свое место или не занимает его вообще.

Пригов – это наш Пригов, это наш Пригов, это наш Пригов, это наш Пригов, это наш Пригов.

И так – до бесконечности. И так теперь будет всегда.

Евгений Попов

20 июля 2018.

Удзано, Италия

Пролог

«К счастью, во мне еще не умер прямодушный и простой паренек из двора на углу Мытной улицы, близ Даниловского рынка».

Д. А. Пригов

Дмитрию Александровичу постоянно снится один и тот же сон: ему шесть лет, и он лежит в больничной палате, потолок которой населяют улетевшие туда простыни. Из застиранных наволочек и пододеяльников они свили себе гнезда и теперь живут в них.

Шестилетний мальчик боится закрыть глаза, чтобы не стать добычей десятилетнего идиота по прозвищу Вагон.

После отбоя, когда во всех палатах выключают свет (остаются гореть только лампы-дежурки в коридоре и на лестнице), Вагон выбирается из-под одеяла и начинает прыгать через кровати. Нередки случаи, когда идиоту не удается выполнить задуманное, и он падает на очередного спящего пациента детского санатория для больных полиомиелитом детей.

Свое прозвище Вагон получил неслучайно – хоть ему и десять лет, но на вид ему можно дать и все шестнадцать, у него огромная грушевидная голова, широченные плечи и не вмещающаяся ни в одни больничные шаровары задница.

И вот Дмитрию Александровичу снится, что Вагон подбирается к его кровати, стоящей у окна, придурковато щерится, мол, сейчас перепрыгну этого дохляка, разбегается, но при отталкивании от паркета поскальзывается и падает на него.

Погребает его под собой.

Из книги Д. А. Пригова «Живите в Москве»: «Болезнь разила моих сверстников весьма разнообразными, порой чрезвычайно изощренными способами… Некоторые… лишались разума при полнейшей, удивительной, даже переизбыточествовавшей возможности двигаться и скакать. И они скакали… Помню нависшее надо мной, в непосредственной близости от моего лица, глаза в глаза, нос в нос, дыхание в дыхание, лицо дегенерата… Тяжело, нездорово дыша, он грузно и неуклюже, прямо издевательски медленно, переползал, почти проплывал, как в невесомости, надо мной – недвижным, холодным, еще пуще холодеющим от ужаса».

Дмитрий Александрович кричит во сне, потому что оказывается в бездонном вонючем, пахнущем потом и нестиранными кальсонами подземелье, из которого нет выхода, и в ужасе просыпается.

Светает.

Над Беляево плывет слоистая туманная дымка.

Дмитрий Александрович выходит на балкон, чтобы почувствовать обжигающую прохладу раннего утра конца сентября.

Мысленно он соглашается с тем, что этот сон, видимо, будет преследовать его всегда, что к нему уже давно следует привыкнуть и не делать из его просмотра трагедию, а потому Дмитрий Александрович с удовольствием вдыхает пахнущий антоновкой, прелыми листьями, наполненный шелестом живущих теперь уже на небесах стиранных-перестиранных простыней осенний туман.

Выпускает его из ноздрей.

Выпускает пар изо рта.

Усмехается и качает головой: а ведь эти треклятые простыни и были во всем виноваты.

Тогда, когда лежал на больничной койке и смотрел на них, не отрываясь, наивно помышлял, что они отгонят от него сон и он не проспит нашествие Вагона – слабоумного Паши Звонарева.

Но все получалось совсем по-другому, наоборот получалось – простыни веяли ангельскими крылами, и верхние подвижные веки начинали трепетать, наливались свинцом да и обрушивались на глаза под воздействием всесильного Гюпноса.

Какое-то время можно было еще бороться с этим обрушением, но вскоре мальчик изнемогал совершенно, утрачивал всяческую волю и впадал в призрачный болезненный полусон, который не то что не расслаблял всех его членов, но еще более сковывал их электрическим напряжением. Во всем теле наступал мучительный, доводящий до тошноты тремор, что гудел, как линия высоковольтных передач.

Падение же Звонарева оказывалось разрядом чудовищной мощности, после которого наступала непроглядная тьма, и сердце останавливалось.

И это уже потом парализованную часть тела обкладывали горячим парафином, из которого медсестра казашка Темирбулатова лепила фигурки «Айголек», «Тазша бала», «Кулегеш» и «Айдар косе».

Показывала их маленькому Диме и улыбалась.

Из книги Д. А. Пригова «Живите в Москве»: «Приходила вышеупомянутая капустообразная нянечка, отгоняла супостатов, приводила в порядок разбросанные вещи и мои перепутанные недвижные члены. Обкладывала обжигающим парафином всю мою левую пораженную сторону, через то абсолютно нечувствительную к самым грубым касаниям, болезненным уколам огромной грязной иглой и к этому самому горячему, прямо раскаленному парафину. Прикрывала легким протершимся полушерстяным одеялом и садилась рядом. Она почему-то избрала меня своим любимцем – Господи, единственный раз кто-то избрал меня своим любимцем! Отдал предпочтение! А может, я заслужил? А? Ведь умненький был. Кудрявенький. Белокуренький. Смиренный и тонкий до синевы… я – тростиночка! кузнечик хромоногий! щепочка судеб исторических! тараканчик задымленных и небольших кухонь московских коммуналок! зайчик! мышка полукормленная! птенчик невесомый! цыпленочек! котеночек! тушканчик послевоенный! акридик повысохший!»

1
{"b":"631469","o":1}