- Потому что дети, – вещал тихий, низкий и вкрадчивый голос Миши, – это твоё продолжение, Дженси, и они сделают тебя только ещё более счастливым!

По собственному опыту зная, что чаще всего Коллинз оказывается прав, и к его мнению действительно стоит прислушиваться, Эклз обещал ему, что обязательно подумает об этом и не будет так категоричен к этой животрепещущей теме. Однако Дженсен очень смутно мог себе представить, что он будет чувствовать, став отцом. Но, опять-таки, у него перед глазами был наглядный образец для подражания, и это не казалось уже чем-то ужасающим. По крайней мере, всматриваясь в глаза Своего “Ангела”, когда тот рассказывал о своём малыше, непоседе-Уэсте, Дженсен очень хотел верить в то, что, успокаивая его тогда, Миша не соврал, и он действительно станет ещё счастливее... Примерно, через девять месяцев у четы Эклз родилась маленькая принцесса, которую назвали Джастис Джей Эклз. *** Миша не обманул. Став отцом, Дженсен начал постоянно ощущать внутри трепетную нежность к этому маленькому, розовощёкому чуду, своей крохотной дочурке. И, наконец, понял, о каких именно чувствах ему тогда нашёптывал Коллинз, убеждая не медлить с зачатием ребёнка.

//

//* Они стали чаще общаться по мобильному, потому что теперь уже не могли себе позволить столько времени, как раньше, уделять внимание лишь друг другу. Эти звонки стали заменять им всё, что могло бы происходить в опустевшей сейчас, без их голосов, квартире. Умудрялись доводить друг друга до умопомрачения только словами и крепкой хваткой мокрых от волнения ладоней, двигаясь в унисон и тихо постанывая в трубки, вынужденные довольствоваться хотя бы этим и находясь на разных концах теперь уже “телефонной связи”. Поначалу, Миша всячески подбадривал Эклза, убеждая их обоих в том, что это “нормально” и скоро будет легче. Но оба вновь стали чувствовать приближение ноющей, разъедающей душу, тоски от расширившенося круга обязательств и болезненно участившихся, неминуемо затягивающихся разлук. Видясь теперь, в основном, в дни совместных съёмок, на встречах, в рамках рекламы 10-го сезона, конвенциях и фотосессиях – чисто “рабочие моменты”, они будто теряли головы только от ощущения близости драгоценного человека рядом и теплоты своих сроднившихся сердец. Изредка они сбегали с раздачи автографов или встреч с фанатами после конов, только, чтобы поскорее захлопнуть за собою двери номера в отеле и упасть, наконец, в объятия друг друга, наполняя воздух электрическими разрядами страсти. К сожалению, подобные “выходки” зачастую не были по душе организаторам и продюссерам, которым приходилось отдуваться, оправдываясь за них, перед, покинутой не в срок, публикой и, что было самым неприятным, журналистами. Но “сладкой, сумасбродной парочке” было глубоко всё равно на угрозы руководства “прекратить этот бардак” – им было слишком мало друг друга! Хотя, отчасти, считая себя “гвоздями программы”, они наивно думали, что всё им легко сойдёт с рук и все, как обычно, их простят... Об ошибочности своего мнения они узнали довольно скоро... Когда терпение у Крипке лопнуло, то он, заранее извинившись перед ними за то, что обязан сделать, заявил, что возникла необходимость в крайних мерах. И строгим тоном объявил им приговор, но при этом как-то не особо долго мог смотреть в их изумлённые глаза... Он распорядился “ограничить их совместное пребывание на съёмочной площадке, чтобы эта “глубокая связь” не мешала хорошо выполнять свою работу, которая, кстати, неплохо оплачивается”! Никакие их обещания и клятвы не смогли переубедить Эрика и что-либо изменить. Решение было окончательным и бесповоротным: максимально, на сколько это возможно, сократить в 10-ом сезоне сцены с участием Кастиэля, а съёмки Дженсена и Миши проводить в разные дни! Это была их личная трагедия. К подобным последствиям никто из них не был готов, но выбора или выхода, как такового, не было! Работа – есть работа...

====== Часть 12. ======

Образовавшийся против его воли вагон и маленькую тележку свободного времени, Коллинз убивал на благотворительность и стал постоянным посетителем спортзала. Там он вымещал скопившуюся злобу, поднимая и тягая различные тяжести. Кулаки так и чесались помесить боксёрскую грушу, но в мыслях всегда всплывал нежный образ Его Дженсена, который в интимном полумраке спальни целовал каждый его пальчик, вылизывал фаланги и гладил костяшки, довольно мурлыкая и нашёптывая ему на ухо восторженные слова о том, как он сходит с ума по таким потрясающим, умелым и идеальным Мишиным рукам и пальцам... Коллинз крепко зажмуривал свои потухшие глаза, вспоминая об этом, и стискивал сильнее руки в кулаки. Но всё же откладывал в сторону перчатки для бокса и тащился добавлять очередной “блин” к своей штанге, бережно перематывая при этом свои кисти защитными бинтами – он просто каждый раз молился, всё ещё надеясь, что Дженсен вскоре снова сможет ласкать его слух комплиментами о его “божественных пальчиках”, а он, уж точно, не упустит возможности оправдать его слова на практике! Чрезмерные увлечения спортом вскоре привели к тому, что Миша заметно возмужал, а его когда-то острые и изящные плечи теперь ничуть не уступали по рельефности габаритам Эклза.

//

//* Осенью, собираясь на КомикКон в далёкую, необъятную страну, о которой большинство в Соединённых Штатах Америки знали только то, что там живёт много грозных бурых медведей, существуют горы красной икры и нескончаемые запасы водки, и которую “умом”, по словам Тютчева, “не понять!”, Миша размышлял о своей “несостоявшейся Родине”… О России... За стеклом иллюминатора самолёта господствовала промозглая, мрачная сырость, что никак не способствовало позитивному настрою Коллинза на дальний перелёт. Он тоскливо скосил взгляд на соседнее, одиноко пустующее, кресло рядом с собой в салоне бизнес-класса, и машинально стал прокручивать на безымянном пальце кольцо, подаренное Дженсеном в их первое, волшебное рождество. С недавних пор Коллинз с этим кольцом расставался очень неохотно и редко, уверенно добавив его к простенькому, дешёвому колечку от Викки. Оно было старым и грубоватым, с незамысловатым и почти стёртым рисунком в виде контура домика. Миша никогда предвзято не относился к “простым” вещицам. Он всегда был “своим”: и на роскошном приёме, в окружении самых изысканных и обеспеченных слоёв искусства; и в африканских трущобах, где мог спокойно играть с местной детворой, прямо босиком на голом бетоне, среди местных развалин, когда бывал там, принимая активное участие в построении и восстановлении учебных или медицинских центров для малообеспеченных детей или просто нуждающихся. Так что, Коллинз абсолютно не видел ничего зазорного в том, чтобы не расставаться с этим, потемневшим от времени, кольцом, которое он носил не только в дань уважения своей законной супруге и самой верной соратнице, но и как напоминание самому себе, что он не в золотой колыбели родился (хотя это его и так совершенно не смущало), а всего добился сам! Миша крепко сжал подлокотники своего пассажирского кресла и стремительно перевёл взгляд к потолку, когда глаза больно защипало от нахлынувших воспоминаний... В последнее время ему всё чаще приходилось это делать, так как реальных встреч с Дженсеном можно было по пальцам пересчитать. “Я бы хотел поехать в Россию вместе с Мишей, – звучал в его голове весёлый голос Дженсена, – чтобы посмотреть, как он будет с акцентом, на ломанном русском, просить прощения у своей возможной Родины за то, что он её недостоин!” *** Коллинз почему-то не был особо удивлён тому, что на январской конвенции 2015 в Хьюстоне их совместной с Дженсеном панели не оказалось в программе. Зато был длинный список того, о чём он говорить не должен. “С кем легче работать: с Джаредом или Дженсеном?” – прозвучал, казалось бы, совершенно невинный вопрос из зала. Но то ли Эклз сегодня за кулисами слегка переусердствовал, дразня Мишино изголодавшееся тело, то ли он просто не смог изменить своей обычной манере – быть немного сумасбродным... Как бы там ни было, Миша явно не ожидал такого эффекта на публику и двоякого смысла от собственно ответной фразы!