Наличие такой периодизации позволяет предполагать, что каждый этап развития теории Л.С.Выготского определяется особой целью. Однако, не менее логичным может быть предположение о том, что каждая из этих подцелей определяется, в свою очередь, некоторой общей и основной идеей. Здесь уместно припомнить слова Н.А.Бердяева: «Я прошел длинный философский путь. В нем были разные периоды. Внешне могло быть впечатление, что мои философские взгляды меняются. Но первые двигатели у меня оставались те же. И многое, что было в начале моего философского пути, я вновь осознал теперь, после обогащения опыта мысли всей моей жизни» (Бердяев, 1999, с. 74).

В качестве еще одного примера приведем высказывания К.А.Абульхановой-Славской о творческом пути С.Л.Рубинштейна: «Уникальность научной судьбы С.Л.Рубинштейна порождает вопрос: существует ли единое логическое основание, основная идея, интегрирующая все его творчество? Уже в марбургской диссертации, затем в неопубликованных рукописях 20-х годов и, наконец, в работе «Человек и мир» мы находим принципиальные разработки не только общефилософских проблем, но и проблем этики, эстетики, методологический анализ теории относительности Эйнштейна. Интегрирован ли внутренне этот широчайший круг исследований?» – задает вопрос К.А.Абульханова-Славская (1989, с. 10). И сама дает ответ: «Сравнение ранних философских исследований С.Л.Рубинштейна, охватывающих период до 30-х годов, с основными идеями, решением определенного круга проблем и даже формулировками книги «Человек и мир» приводит к поразительному открытию. Мы обнаруживаем иногда почти буквальное текстуальное и всегда – контекстуальное совпадение в формулировке проблем. А вместе с тем и по складу личности, и по характеру рассматриваемых проблем предположение о простом восстановлении ранних рукописей в последнем труде исключается. Совпадения формулировок ранних и поздних работ являются свидетельством не блестящей памяти или кропотливой архивной работы С.Л.Рубинштейна (он никогда не прикасался к ранее написанному, избегая и всяческих архивов), а непрерывности философского исследования, философского размышления С.Л.Рубинштейна. Если в рукописях 20-х годов он выдвигает философскую онтологическую систему, то в завершающем труде жизни – книге «Человек и мир» – дает ее разработку и методологическое фундирование для всего гуманитарного знания» (там же, с. 12).

Из сделанных замечаний следует вывод: мы не сможем адекватно интерпретировать систему взглядов того или иного исследователя – в том числе, разумеется, и Л.С.Выготского, – если не будем учитывать ее развитие.

Фраза, вынесенная в начало этой книги как эпиграф, была написана Л.С.Выготским в его работе «Исторический смысл психологического кризиса». К сожалению, ее смысл редко относится современными исследователями к психологической системе самого Выготского. Может быть, в противном случае не было бы столь контрастных оценок его творчества: в начале был бихевиористом – в конце стал символистом, а может быть, в начале был символистом, а в конце стал когнитивистом. На наш взгляд, методология Выготского, которую можно понять, только охватив всю его психологическую систему, в то же время является логическим истоком конкретно-психологических построений Льва Семеновича. Поэтому логичным представляется увидеть в методологических построениях Выготского элементы его конкретно-психологических воззрений. А это станет возможно, только если рассматривать отдельные части теоретической конструкции Л.С.Выготского сквозь призму его общего методологического подхода.

В последние годы общим стало утверждение, в соответствии с которым теория Л.С.Выготского служит образцом неклассической психологии. Однако, не существует единого мнения относительно того, что такое эта самая «неклассичность». А.А.Пузырей (1986) предложил считать таким признаком введение Выготским психотехнической парадигмы. Д.Б.Эльконин (1989) признаком неклассичности теории Выготского считал его концепцию идеальной формы. В.П.Зинченко (1996б) – единство бытия-сознания. Представляется, что эти и подобные им утверждения, выражая дух теории Выготского, являясь экстраполяцией его идей, в то же время, далеки от «буквы» его психологической системы. Ближе к взглядам самого Выготского позиция, предложенная А.Г.Чесноковой (2001): неклассичность теории Выготского состоит в его направленности на построение диалектической психологии.

Лев Семенович начинает свои психологические исследования в годы активного проникновения марксистской идеологии в советскую науку. Мы не будем вдаваться в подробности вопроса: кто из советских психологов и насколько искренно следовал принципам и догматам диалектического материализма. Однако, нельзя не сказать, что отмеченное проникновение диамата в психологию постреволюционной России не было столь прямолинейным, как это часто трактуется в современной исторической науке.

На самом деле, распространение марксизма в Советском Союзе происходило как бы по двум направлениям. Большая часть философов, психологов, обществоведов, уверовав в истинность «основного закона» философии, принялась отстаивать принцип первичности материи по отношению к сознанию.

Другая группа исследователей (их было значительно меньше и именно их вслед за А.В.Брушлинским (2000) можно назвать «андеграундом диамата»), восприняла в марксизме, прежде всего диалектическую методологию, в основании которой, как хорошо известно, лежала философская система Гегеля. В наши дни жарких дебатов по поводу роли и места марксистской философии в развитии советской психологии, хотелось бы привести один аргумент в защиту диамата. Работы Маркса, Энгельса, Ленина явились тем мостиком, благодаря которому советские исследователи знакомились с гегелевской методологией. Вряд ли разумным может выглядеть в данной ситуации аргумент – марксисты исказили и переврали Гегеля – вот если бы не марксисты, мы давно бы знали великого философа по его собственным сочинениям, а не по «перевернутому» Марксом и Энгельсом диалектическому материализму. История, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Трудно сказать, что было бы, если бы в сочинениях марксистов не присутствовали бы постоянные ссылки на Гегеля. Факт остается фактом: советские психологи диалектику учили не по Гегелю. Но учили! Недаром в современной российской психологии все более отчетливо звучит мнение, в соответствии с которым «сейчас, когда с философских работ Маркса наконец снята чуждая им функция универсального и единственно истинного Учения, стала возможной непредвзятая оценка как их неизбежной ограниченности, так и их чрезвычайной эвристичности для разработки ряда конкретных проблем философии и психологии человека» (Леонтьев, 1997, с. 158), – и появляются попытки не предвзятого анализа влияния марксистской философии на развитие советской психологии (Гордеева, 1997) и, в частности, теории Л.С.Выготского (Гордеева, 1996).

В работах Выготского очень мало цитат из сочинений Гегеля. Зато есть множество ссылок на высказывания Гегеля, приведенные Марксом, Энгельсом, Лениным. Теперь мы можем поблагодарить их за то, что они позволили Выготскому ассимилировать в своей психологической системе философию немецкого мыслителя.

Анализируя развитие понятия, Г.В.Ф.Гегель (приравнивавший в данном случае понятие к абсолютной идее) следующим образом раскрывал свое понимание проблемы: «Понятие для своего развития не нуждается ни в каком внешнем стимуле, его собственная, включающая в себя противоречие между простотой и различением и именно потому бесконечная природа побуждает его к самоосуществлению, она заставляет его развертывать и делать действительным различие, наличествующее в нем самом только идеально, т. е. в противоречивой форме неразличенности; так приводит она к тому, чтобы посредством снятия его простоты как некоторого недостатка, некоторой односторонности сделать его действительно целым, к чему первоначально оно содержит в себе только возможность» (Гегель, 1977, с. 12). Для автора «Науки логики» понятие в форме простого начала равно бытию, и «это есть… самая начальная, наиабстрактнейшая и наибеднейшая дефиниция» (там же), поскольку бытие для Гегеля есть «ничто», «чистая абстракция» (там же, с. 220).