– Люся, зажги свечу, не вижу, где мой свитер, – бросил в темноту Лёня.

– Нет уже свечей. Закончились. Свитер в шкафу. Самая верхняя полка. Ты до утра уходишь?

– Да. На морвокзал судно пришло из Турции. За разгрузку неплохие деньги платят. Думаю, нам их хватит, пока в институте зарплату не дадут. Когда они перестанут по вечерам отключать свет?

– Ты ещё веришь в зарплату? – с горьким сарказмом улыбнулась Люся.

– Почему не зажжёшь камин? – ушел от больной темы Леонид.

– Закончились дрова.

Одевая свитер, Лёня зашёл в комнату сына.

– Не спишь, Сашка?

– Нет.

– Тут у папки появилась возможность немного заработать. Что тебе купить? Вот что ты сейчас больше всего хочешь?

– Кушать хочу, папа. Купи покушать.

Лёня в темноте до синевы зажмурил глаза, пальцы вдавились в ладонь.

– Куплю покушать, сынок. Обещаю. Апельсины хочешь? – заставил себя улыбнуться Лёня.

– Да. И сыра хочу. Купишь?

– Да. И сыр тоже куплю, – потрепал по волосам Сашку отец и вышел из детской спальни в гостиную.

Люся сидела в кресле, черным зёвом подвывал камин, наполняя тоской холодную гостиную.

– Я иду. Буду утром. Что купить?

– Купи шоколада и коньяк. Хочу праздника. Очень хочу праздника и тепла. Как раньше. – обняла и поцеловала мужа Люся.

…Приближалось утро, Леня поднимался по лестнице на Торговую. Ныла спина, мышцы рук гудели болью от непривычной для кандидата наук физической нагрузки, на которую согласился бы не каждый грузчик. В руке пакет с апельсинами, сыром, коньяком и шоколадом, купленными в ночном ларьке с сонной продавщицей, в кармане целое состояние в виде тридцати долларов, которых точно хватит до конца февраля. «Что нам ещё с Люсей и Сашкой надо?» – улыбался будущему Леня.

Бах! Темная, с потухшими фонарями Торговая поплыла перед глазами, приближаясь заснеженной мостовой прямо в лицо. Через секунду Леня лежал, покрываясь снежной порошей, вокруг головы желтым нимбом лежали рассыпавшиеся апельсины, а его карманы опустошали шкодливые чужие руки с наколотыми перстнями.

– О! Моня, ты глянь! Да тут нам сутки бухать и на баб хватит, – ощерился гнилыми чифирными зубами бандит.

– Подбери бухло, закусь и пошли на хазу, – прохрипел напарнику Моня.

…Люся сидела в кресле, ожидая мужа, холодом выл тёмный зев камина, навевая беду. За окном ветер кружил позёмкой первый день февраля 1994 года…

Молодой перспективный одесский адвокат Александр Леонидович Чернов вышел из машины и направился к зданию суда. «Я их сделаю сегодня! Я их так сделаю, что в следующий раз, только заслышат обо мне, их будет пробивать дрожь и потеть ладошки. Я выиграю это дело или я не сын Леонида Ивановича Чернова!» – улыбался Сашка. Тут он заметил прижавшуюся к забору пожилую женщину.

– Вам плохо? – взял Сашка женщину за локоть, – да вы голодны! Семен! – позвал адвокат своего водителя.

– Да, Александр Леонидович, – подбежал водитель.

– Посади женщину ко мне в машину. Купи ей поесть. Купи кефир, булочку… Апельсины, сыр… Только не всё сразу давай. Частями. Никогда, никогда люди не должны голодать! Я это навсегда запомнил… Тогда ещё, в феврале 1994-го…

Отрада

Весёлой детской гурьбой со смехом, криками, писками и брызгами выбегаем из моря, падаем животами на песок пляжа «Отрада» и, тяжело дыша, замолкаем. Море монотонно накатывает на песчаный берег ленивой волной, солнце и ветер сушат наши тела и придают им бронзовый оттенок, чуть левее в бухте стоит плавучая городская легенда и мечта всех одесских мальчишек судно «Экватор».

– Саня, а кем ты хочешь быть? – спрашиваю я смуглого кареглазого, больше похожего на цыгана Сашу Хартмана.

– Не знаю… Буденным хочу быть! – смеется Сашка и машет вокруг головы воображаемой шашкой.

– Ой, я тебя умоляю, Саня, какой из тебя Буденный! – смеется с Саши круглолицая зеленоглазая Соня Пинкус. – У тебя ведь морда лысая, безусая.

– Отстань, Сонька! – огрызается Саша. – Усы дело наживное. Главное в седле хорошо держаться.

– Эх, нужно тебе это седло? – удивляется Соня. – А я хочу быть мамой. Моя мама говорит, что это самая лучшая и нужная профессия в мире.

– Ты? Мамой? – удивляется Саша и начинает понарошку, деланно смеяться. – Ой, не могу! Сонька-мама! Ха-ха-ха! Где же ты детей возьмешь, чтобы мамой стать?

– Мама говорит, что детей даёт любовь, – серьезно ответила Соня и, зажмурившись, добавила, – сильная-сильная любовь, такая сильная, що аж до смерти!

– А я хочу моряком быть. Как мои дед и отец, – задумчиво перебил я Сонины мечты. – Хочу мир увидеть. И трубку курить, и хрипло разговаривать, сделаю наколку корабля в море на руке, как дед.

– Классно, – восхитилась Соня и, глянув на Саньку, добавила, – по крайней мере лучше, чем безусый Буденный.

…Августовский зной 1991 года доставал даже в здании аэропорта.

– Эх, ребята… Увидимся ли еще? – обнял я Саньку и Соню.

– Андрюша, не задерживайся здесь. Этой стране уже сделали смертельную инъекцию. Это я тебе как врач говорю. Её ждет разложение на гнилые смердящие червивые куски. Нельзя жить в трупе, Андрюша! Если что, мы тебе организуем выезд в Германию по первому твоему слову, да, Шурик? – нежно смотрит Соня на мужа Сашку. Сашка утвердительно кивнул и отвёл помокревшие глаза в сторону.

– Да куда мне ехать, ребята? Я не немец и не еврей, родня вся здесь. Так что жить и помирать мне суждено в Одессе…

– Ох, Андрюша, поверь моей еврейской интуиции, – очень серьёзно посмотрела на меня Соня, – здесь в ближайшие несколько поколений кроме хаоса ничего не будет. А если на Украине хаос, то будут вешать. И вешать одних за шею, а других за национальность. Поэтому я хочу наших будущих детей оградить от этого всего…

Через час самолёт взмыл в небо, навсегда унося от меня моих друзей, детство, страну…

Жорик-скрипач

Зима. Та её пора, когда Город оживает после долгих зимних праздников, Новый год и Рождество уже позади и народ, устав от непосильного отдыха, возвращается к обычным будням.

Зима… Старая уютная двух-трехэтажная Молдаванка согревается, прижавшись спинами дворовых флигелей с индивидуальным отоплением, автолюбители очищают от снега свои авто и дворы, а домохозяйки снимают с бельевых веревок хрустящее, пахнущее морозом и морем белье…

Ветер бьет мелкими колючими снежинками в лицо, заставляя нас с Жориком чуть наискосок вниз опустить головы и прикрыть лица щитком из ладоней, а наших четвероногих спаниелистых друзей прижаться к нашим ногам и передвигаться в такт с нами. Перейдя от сквера через дорогу на Болгарскую, мы попали в настоящий ураган, наметающий сугробы вокруг одинокой чужой и чуждой здесь строящейся высотки, заунывно завывающей и стонущей на ветру беззубыми провалами дверных проёмов и пугающей Молдаванку своим громадным темным остовом. Впрочем, Молдаванка отвечала этому исполинскому чудовищу взаимностью и метко прозвала высотку «Скелетом».

– Жора, кажется, прогулка закончилась. Пошли в «Здрасти» выпьем по глинтвейну, или я не отвечаю за своё здоровье, – прогудел сквозь ветер на ухо приятелю я.

Жора согласно кивнул головой, и мы направились в кафе.

– Понимаешь, Андрей, – запальчиво тараторил уже пьяненький Жорик, – музыка – это душа, уносящаяся во Вселенную. Музыка – это самое ценное, что есть в мире. Музыка и есть жизнь, а мы тут лишь для того, чтобы эту жизнь родить. Вот послушай!

Жорика и его скрипку все давно уже знали, поэтому никто не удивился дальнейшему, все отложили в сторону свои дела, разговоры, тарелки, рюмки и замерли в ожидании. Жорик достал из-за пазухи старого серого пальто скрипку и в этот раз заиграл увертюру концерта для скрипки с оркестром Мендельсона. Жорик скрипкой плакал, стонал, пел, рвал свою и посетителей души на мелкие клочки и снова собирал их обновленными и чистыми, как после бани. Перестав играть, Жорик минуту постоял с закрытыми глазами в полной тишине, потом глянул на меня мутными глазами безумца и торжественно вопросил: