– Это слишком хлопотно. – Завойко, насмешливо подняв бровь, изучал Чэзза. – Я только царский слуга – и то не знаю покоя. Да и, насколько мне известно, князек Суттер стал нищим после открытия золота.

Магуду был не по душе разговор о Суттере и калифорнийском золоте. Он заворочался в кресле и громко засопел, выражая нетерпение.

– Он не был практичным человеком, господин губернатор, он не умел делать деньги, – бодро настаивал Чэзз.

– Хорошо, Чэзз, – прервал его Завойко, – передохните немного и выслушайте меня. Дело давно решенное, и не стоит к нему возвращаться. Золота на Камчатке нет, а что есть, то сами, даст бог, подберем. Живите себе у нас спокойно да деньги наживайте, а в благодетели не суйтесь.

В комнату вошла Настенька с подносом, на котором стояли бутылка рому и ваза с фруктами, привезенными на «Оливуце». Магуд впился глазами в полную фигуру девушки, смущенной наступившим молчанием и взглядами посторонних. Настенька вышла, но Магуд не сводил глаз с дверей, будто ожидая, что она вернется. Он стал решительнее, развязнее:

– Вы несправедливы к нам. Это не по-соседски.

– Вот как! – насторожился Завойко.

– Русские живут в Америке, на Аляске и южнее, в долине Сакраменто, торгуют, берут себе жен…

– Ну и что же?

– Правительство Соединенных Штатов не препятствует им.

– Было бы смешно, если бы правительство Соединенных Штатов пыталось помешать нам, – промолвил Назимов, долгое время молча наблюдавший за Магудом и Чэззом. – Мы пришли на Аляску в те времена, когда Штатов еще не было и в помине. Мы живем на землях, принадлежащих индейским племенам, в мире с ними…

– И не требуем монополий! – вставил Завойко.

– За долгие годы жизни на Аляске мы не возбудили против себя ни одного племени. Заметьте, ни одного, – продолжал Назимов, – тогда как Соединенные Штаты своим желанием властвовать в обеих Америках уже нажили себе много врагов. Штаты уничтожают беззащитные племена, всегда слишком слабые, чтобы сопротивляться, захватывают самые плодоносные земли…

– Сильный обязан захватывать, – изрек Магуд. – Воля, сила – это ветер, без которого паруса висят как тряпье.

– Ветры бывают и противные! – сказал Завойко.

– Ладно, – сказал Магуд, махнув рукой, – вижу, что так дело не пойдет. Мы говорим – да, вы говорите – нет. Вы, кажется, считаете нас шарлатанами?!

– Что вы, Магуд! Я так давно знаю мистера Чэзза. Мы отлично понимаем друг друга.

Чэзз поспешно закивал головой, с опаской поглядывая на Магуда.

– В таком случае я хочу, чтобы вы поняли меня. Мы предлагаем вам выгодное дело. Вы не хотите. Ладно. Мы говорим вам: попробуйте год-два. За это время никто ничего не разнюхает. Камчадалы верны и незлопамятны, как собаки…

– Полегче, Магуд! – предостерег Завойко.

– Ладно. Можно полегче. Это не меняет дела. Чего вы боитесь? Время военное, в Петербурге свои заботы. А мы с вами поладим.

– Чего же вы хотите? – нетерпеливо спросил Завойко.

– Доверия. Хочу доверия и свободы действий. Вот господин капитан отправляется на Амур, в новые края. Я опытный моряк, золотопромышленник и хотел бы сопровождать господина капитана.

Завойко насторожился. Назимов вопросительно посмотрел на губернатора: откуда Магуду известен маршрут корвета? О пункте назначения «Оливуцы» знают немногие, а открытие Невельского сохраняется в строжайшей тайне.

Губернатор сдержал себя и довольно миролюбиво спросил у Магуда:

– Что привлекает вас в этот суровый край?

– Риск, господин губернатор, торговый риск. Разрешите мне сопровождать господина капитана – и к будущей навигации я открою на новых землях магазины не хуже лавки мистера Чэзза. Мы, американцы, предприимчивые люди. Через год ваши колонисты на Амуре ни в чем не будут испытывать нужды. По рукам?

Завойко покачал головой.

– Вы все напутали, Магуд. Насколько мне известно, на Амуре нет русских колонистов, а выход из реки закрыт песчаными барами и перешейком, который соединяет полуостров Сахалин с матерым берегом. «Оливуца» военный корабль, и никто не станет отправлять его в такое тревожное время в дикие, незаселенные места…

Магуд рассмеялся и укоризненно покачал головой.

– Мистер Магуд бывалый моряк, – просительно вставил Чэзз. – Он может быть очень полезен господину капитану.

– Обойдемся, Чэзз.

– Вы нелюбезны, хозяин, – сказал Магуд, переходя на грубоватый тон, в котором он чувствовал себя наиболее уверенно.

Завойко прорвало:

– Какого черта я буду с вами любезничать! Что вы за птица такая диковинная?

Магуд вскочил и, сунув руки в карманы, вскричал:

– Позвольте!

– Не позволю, – отрезал Завойко. – Запомните это раз и навсегда: ничего не позволю! Я три года бьюсь, объясняю камчадалам, что промышлять соболей в марте и апреле – грех, преступление, что соболи в эту пору щенные. И когда мы уже почти добились своего, приезжаете вы, цивилизованная личность, и развращаете людей. Вы промышляете щенных соболей, подбиваете на это охотников, вымениваете лучшие шкурки за безделицу, за побрякушки, а мистер Чэзз рекомендует вас этаким благодетелем, филантропом!

Магуд отступил, растерялся и пробурчал с опаской:

– Меня оболгали, хозяин.

– Сомневаюсь. Запомните, Магуд: замечу еще что-нибудь в этом роде, вывезу вас в море – и за борт! Если угодно, добирайтесь вплавь хоть до Амура. Никакого скотства не допущу. Понятно?

Магуд нехотя кивнул. Завойко подвинул ему недопитую рюмку:

– Пейте и убирайтесь!

Пораженный Чэзз смотрел, как Магуд покорным движением взял рюмку, выпил и поплелся к двери.

Завойко с презрением смотрел на Магуда, затем повернулся к опешившему купцу и бросил недовольно:

– Прощайте, Чэзз. Постарайтесь впредь не отнимать у меня времени такими визитами. Мне стыдно перед гостем.

– Прошу прощения, господин губернатор, – виновато пробормотал Чэзз, пятясь и закрывая за собой дверь.

Когда шаги американцев затихли, Завойко и Назимов взглянули друг на друга и одновременно повернулись к окну, из которого был виден двор.

Компаньоны шли рядом – высокий, невозмутимый Магуд и семенящий, жестикулирующий Чэзз.

– Можете поздравить меня, – сказал Завойко. – До сих пор на Камчатке не было этаких диковинных фруктов, – климат не подходящий! А тут объявились, и притом без всяких усилий с моей стороны.

Пересекая обширный солнечный двор, Магуд только посмеивался в ответ на сердитое ворчание купца.

– В хорошее положение вы меня поставили, черт бы вас побрал! говорил Чэзз. – Глупее ничего не придумаешь… Настоящее свинство! Судовладелец! – Толстяк злорадно хихикнул. – Вы бы еще приказали отрекомендовать себя губернатором Нью-Йорка или сенатором! Тут-то, – шлепнул он себя ладонью по мясистому лбу, – тут-то у вас есть что-нибудь?! С такими повадками лучше наняться на бойню – я вам могу дать даже рекомендательные письма в Штаты, чем лезть куда-то на Амур…

Штурман нисколько не обиделся. Он хлопнул Чэзза по плечу и сказал добродушно:

– Оставьте ваши письма при себе, я и без них буду на Амуре.

– Еще бы! Мистер Завойко позовет вас и попросит прощения!

– Вряд ли, – ответил Магуд, оглядываясь на дом.

– Ах, вряд ли? – удовлетворенно вскричал Чэзз. – На что же вы рассчитываете?

– На себя… Ну, и на вас, Чэзз.

– Выбросьте это из головы, – сказал Чэзз, чувствуя, как в душу закрадывается страх. – Ради вас я больше не сдвинусь с места.

Штурман посмотрел на Чэзза с сожалением и усмехнулся.

– Дело не во мне, Чэзз. Вы это, надеюсь, понимаете?

Чэзз остановился, с ненавистью посмотрел на огромные сапоги Магуда и сказал неуверенно:

– Ну и ладно. Это ваше дело. А я иду своей дорогой, слышите? – Голос его сделался хриплым от сдерживаемой злости. – Штурман Магуд, я деловой человек. Можете получить у меня в магазине… – Он замялся, впился взглядом в смеющиеся глаза Магуда и прохрипел напоследок: – В кредит, да, да, в кредит все, что вам понадобится, а меня оставьте в покое…