Это была ложь. На самом деле. Я уже. Сообразил. Я – единственный кандидат.

– Ты мне нужен здесь, – сказала она, обрывая разговор.

Душа моя устремилась к ней… потом обернулась и припустила, как вспугнутый койот.

Искоса я глянул на водителя. Вот потому-то я и не хотел, чтобы звонила Керри. Потому и не хотел отвечать на звонок.

Н-да. Одна из причин.

– Может, поговорим об этом позже?

– Что там происходит, Рассел? – вперемешку с рыданиями.

– Ничего. Вообще-то. Меня просто подвозят. Этот милый джентльмен везет меня по Индиане…

– Иллинойсу, – поправил милый джентльмен. На случай, чтобы не было сомнений, слушает ли он. Впрочем, как он мог не слушать? Это ж проклятое переднее сиденье машины.

– По Иллинойсу. Будет лучше, если мы поговорим позже, с глазу на глаз.

– Такое гадкое чувство, Рассел. Что ты говоришь? Ты возвращаешься, верно?

– Я бы предпочел поговорить об этом позже.

– Ведь я же увижу тебя опять, да? Потому что здесь у меня ничего нет. Я все потеряла, Рассел. Ты возвращаешься, правда?

Громадным усилием я сглотнул, несмотря на ощущение ваты во рту. Молчание тянулось слишком долго, и мы оба это понимали.

– Он был моим лучшим другом, Керри.

– Что ты имеешь в виду?

– Только не над его мертвым телом. Ты же понимаешь.

– Кажется, меня сейчас стошнит, – сказала она.

И пускай странно о таком говорить, но я спокойно сидел в машине, прижав к уху мобильник, и осознавал, что я совсем не знаю эту женщину. Я понял, что феномен привлекательности – любой привлекательности, а не только моей – это иллюзия. А за иллюзией стоит реальный человек. Только какой? Что за человек? Вот то, чего не удосуживаешься узнать. Пока не станет слишком поздно.

– Я позвоню тебе в пересменок между машинами. У тебя есть хоть кто-то, кто может помочь? Хоть кто-то может побыть с тобой?

Пара громких всхлипов.

– Я могла бы позвонить своей маме. Узнать, дома ли она.

– Ты связалась со мной, прежде чем поговорила с мамой?

– Я думала…

– Неважно. Я позвоню тебе, как только смогу.

Я щелкнул телефоном. Неловкое молчание.

Что сказать незнакомому человеку, который случайно услышал все это? А что ему сказать тебе?

Очевидно, ничего.

– Вы отчего-то умолкли, – заметил я через некоторое время.

– Мне до этого совсем нет никакого дела, – отозвался он.

Я смотрел, как наливается светом небо.

– По мне лучше бы сообщение пришло на голосовую почту.

– Могу ошибаться, – заговорил он, – и если я ошибаюсь, то прошу извинить. И даже если я прав, то понимаю: это не моего ума дело. Только можно подумать, что у вас шуры-муры с женой вашего лучшего друга. А тут я просто и не знаю, что можно такому мужчине сказать. Даже если это и вовсе не мое дело. Только это, скажем так, оказалось в моей машине. Иначе бы…

– Я никогда ее не трогал. Мы друг друга вообще не касались. Никак. Никогда. Просто это было что-то, что случается… понимаете… на уровне чувств. Это были просто чувства.

– Там, откуда я родом, – сказал водитель, вцепившись в руль так, что побелели костяшки, – никаких просто чувств и быть не может к жене твоего лучшего друга.

Вспышка собственного гнева удивила меня.

– Вот, спасибо, – произнес я. – Спасибо, что учите меня уму-разуму. Вам, похоже, все известно, так… соблаговолите уведомить, как существовать, не имея чувств?

Долгое молчание. Я наблюдал, как у него ходили желваки. Потом я повернулся к боковому зеркалу и стал смотреть, как краснеет небо. Мне показалось, он просто выискивает местечко, где меня высадить.

– Примете мои извинения? – спросил он.

– А-а, – вырвалось у меня. Немного ошарашенно.

Я все еще не пожал протянутую руку.

– Вы правы, – сказал он. – Абсолютно правы. Прошу извинить. Сердцу и впрямь не прикажешь, оно на свой лад бьется. О многом ему и не расскажешь. Я так считаю, что ответ держать следует за то, что ты на деле совершаешь. Ну… прощаете мою вспышку?

– Нечего и прощать, – сказал я, глядя на протянутую руку. Пожал ее. Ладонь была мозолистая и сухая. – Просто все слегка взвинчены. Чувствительнее обычного.

– Это я усек.

Мы долго ехали в молчании. Я видел, как он достал из кармашка оранжевой кофты зубочистку в обертке, как высвободил ее из бумаги. Я ждал, что он начнет ковыряться в зубах. А он попросту зажал ее в уголке рта. Самая маленькая в мире сигарета – без грозящих бедой дыма и огня.

О ветровое стекло бились насекомые. Мы ехали в окружении сельскохозяйственного ландшафта, и большие жуки один за другим ударялись в стекло, каждый оставлял после себя беловатую кляксу в момент гибели.

– И потом, – продолжил водитель, будто наш разговор и не прерывался. – Вы сказали ей в точности то, что надо. Только не над мертвым телом.

Я еще немного посмотрел на жуков.

– Не так-то это было благородно, как казалось, – выговорил я.

Вспомнилась шутка, которую мой приятель Марк рассказал мне еще в школе. Я рос с ним по соседству. Только, если честно, у нас никак не получалось поладить.

Что последним лезет в голову жуку, когда он бьется о ветровое стекло? Его жопка.

Мне не казалось это забавным.

Может быть, дело в переизбытке сочувствия с моей стороны, а может, у меня просто слишком хорошо развито чувство справедливости. Проблема этой шутки в том, что она смешна, только если ты не жук. Зовите это чудачеством, но я не мог не почувствовать себя на месте жука. Слушайте, это же моего дяди Джо жопка. А это мой друг Гектор на том ветровом стекле. И это ни черта не смешно.

– Тут такое дело, – заговорил я. – У меня просто такое… отвращение… к ней. С того раза… вы понимаете. После того, что произошло. Такое ощущение, будто ты попал в такое место, где отучают от курения, и каждый раз, как ты тянешься к сигарете, тебя бьют электричеством. Нет. Такое сравнение не годится. Потому что слишком много действий. А здесь – одно большое. Тут ощущение, словно съедаешь кучу одной еды, а потом тебя тошнит. И может быть, тебя и тошнит-то не из-за этой еды. Может, ты съел три тарелки какой-нибудь там лапши феттуччине, а потом подхватил желудочный грипп. И ты всю ночь не спишь, и тебя рвет этой самой лапшой. Больше ты ее есть не станешь. Гарантированно. Это железный рефлекс. Так что не расхваливайте меня больше, чем я заслуживаю.

Мы еще некоторое время пялились на ветровое стекло. Начало светать. Утро официально вступило в свои права.

Водитель разжевывал кончик зубочистки. Я даже не понимал, как он может видеть дорогу сквозь все эти жучиные кляксы.

Будто читая мои мысли, он сказал:

– Придется остановиться на следующей заправке. Хорошенько стекло почистить. Дворниками тут делу не поможешь. Только хуже сделаешь. Размажешь все. Чертовски неудобно.

– Не так неудобно, как для жуков.

Он издал смешок, фыркнув слегка:

– Точно подмечено.

– Я ей врал, – на меня нахлынуло желание исповедаться. И мы оба понимали это. – Она велела мне посмотреть в телескоп. У меня есть один. Мне его парень с работы отдал. Для астрономии он не очень-то годился. В городе в любом случае не так-то много звезд увидишь. Тому парню телескоп, по-моему, нужен был для подглядывания. Я, случалось, пользовался им, чтобы смотреть на башни. Больше всего на Северную башню. Мою башню, как я называл ее тогда. Для меня было мечтой… работать там. Бывало, находил в телескоп сто четвертый этаж, потом отыскивал окно своей конторы. Мне просто нравилось это делать. Поначалу. Потом, через какое-то время, перестал. Так что Керри знала, что у меня есть этот телескоп. Вот она и велела мне смотреть в него. Сама она по телевизору наблюдала, а я глядел из своего окна. Я живу на Джерси-стрит, прямо через реку напротив нижнего Манхэттена. Мы видели, как второй самолет врезался, пока мы разговаривали. И мы вели себя как будто… этого не происходит. Она сказала, значит: «Возьми свой телескоп». Я и взял. И ответил, что не вижу ничего. Один дым.